Из воспоминаний Героя Советского Союза Я. Н. Неумоева
...Мы уже вели бои на подступах к Берлину. Мой эскадрон находился в передовом отряде. 1 мая вызвал меня командир нашей 6-й гвардейской Краснознаменной Гродненской кавдивизии имени А. Пархоменко Герой Советского Союза генерал-майор Павел Порфирьевич Брикель.
— Ну вот, Неумоев, и настал день нашего последнего рейда. Получай боевой приказ: в головном отряде твоему эскадрону прорваться через оборону немцев, выйти к Эльбе, захватить переправу и соединиться с союзниками.
Прикинул по карте — шестьдесят девять километров. Мне были приданы: артиллерийская батарея, три пулеметных взвода на тачанках, взвод ПТР на бричках. С нами шли девять тридцатьчетверок. Бронегруппой командовал Герой Советского Союза капитан Виктор Шашков. Лихой парень, мы потом с ним в Москве на Параде Победы встретились. Приказ был один: не спешиваться, во что бы то ни стало пробиться к реке.
Шли ночью, с боями, но к утру вышли в назначенный квадрат — местечко Ленц.
Картина открылась страшная. На берегу народу — видимо-невидимо. Столпились, кто на чем пытается переправиться на противоположный берег. В это время на середине Эльбы перегруженный паром перевернулся. Люди тонут, кричат.. А эти, что на берегу, мечутся, ошалели, когда мы на дамбу взлетели и привстали на стременах словно демоны. Нас — человек четыреста, их — тысячи три с половиной. Вооружены до зубов. Расстояние совсем ничего. Если даже массой на нас попрут — задавят. Вроде и войне конец, жаль погибать, знаю, что рейхстаг уже взяли, но враг-то — вон он, рядом, во всеоружии.
Быстро соображаю, что делать. У меня в эскадроне коновод был, сибиряк Константин Богомолов, здорово по-немецки лопотал. Я и кричу ему:
— Костя, выкликай, кто у них тут старший? Пусть подойдет ко мне.
Вот тут-то и сработала их «дойче дисциплин». Гляжу, подходит полковник. Доложил.
Говорю:
— Немедленно наведите порядок. Объясните, пленных мы никого не тронем. Слово советского офицера!
Он отдал под козырек, повернулся и побежал к толпе. Через несколько минут выстроил всех в четыре шеренги.
А в это время низко над нами белозвездный самолет кружил — американский разведчик. Хотел, видать, узнать, чем наша встреча с теми фашистами закончится.
Я сошел со своей Розы, снял бурку и пошел вдоль немецкого строя. Фрицы бросают оружие на расстеленные плащ-палатки. Смотрю в лица: у кого глаза испуганные, у кого — злые. Один подполковник пистолет из кобуры вынул, вертит в руках и на меня посматривает. «Ну, — думаю, — вот этот гад стрельнет сейчас в тебя, и больше ты, Яша, родной-то Сибири не увидишь». Страшно стало, ей-богу. Но виду не подаю Говорю ему:
— Пистолет век! Бросай, то есть.
А он повертел его еще маленько да бац себе в висок. Я говорю Косте:
— Ты им переведи: видать, этот кот так напакостил, что даже плена боится.
Моноплан тот американский еще пару раз над нами прошел и удалился. А через некоторое время с противоположной стороны к нам катер подошел. Врезался в берег. Первым по званию, видимо, сержант соскочил и спрашивает по-русски:
— Кто у вас командир?
Я представился.
Тогда с катера трап спустили и на берег сошел какой-то важный чин. Я поначалу прикинул, что генерал, а оказалось — капитан. «Вот, — думаю, — наконец-то и встретились, второй фронт».
Стоим друг против друга в метрах десяти. Он — шаг, я — шаг. Сошлись. Я — ему руку, он — мне. А потом обнялись: ведь союзники.
Он-то мне и говорит:
— Вы передайте нам пленных, а мы вам расписочку выдадим.
Хотел его за это предложение послать куда следует, но сдержался. Только сказал:
— Э-э, нет, господин хороший. Ты уж извини, но с пленными мы тут сами как-нибудь разберемся. Не волнуйся, не обидим. Как у вас говорят, все будет о'кэй.
А через некоторое время подошли и наши основные силы. Напоили коней, обосновались. 4 мая с той стороны пришел к нам моторный паром и комдив Брикель направил меня с группой офицеров в американский штаб для согласования вопросов совместного парада войск. Вместе с нами и поехал фронтовой фотокорреспондент. Наверное, он-то и сделал этот снимок. Гляжу сейчас на него и парня того, командира полка Гомеса, как сейчас вижу. Хороший, улыбчивый мужик. Видать, чуть помоложе меня. Все имя мое хотел запомнить. Потом вытащил блокнотик и записал: «Яков Неумоев из Сибири». А я расписался. Мы еще сувенирами с ним обменялись. У меня в кармане был перочинный ножик, я ему и подарил. Ножиком-то этим и срезали друг у друга по пуговице на память. А он еще разорвал доллар. Одну половинку мне протянул, другую себе оставил и сказал: «Может, когда-нибудь встретимся, вот и соединим его». Мы тогда на Эльбе клятву дали, что будем друзьями, что никогда не встретимся как враги на поле брани.
Случай, помню, тогда потешный произошел. Гомес пригласил меня в бар и хотел угостить виски. Нас обступили американские офицеры.
— Должен вас огорчить, господа, я вообще не пью.
— Как? Русский, и не пьет водку?
А Гомес расхохотался, хлопнул меня по плечу и обрадовался, что выиграл у своих товарищей крупное пари.
— Они сказали, что русские казаки смелые, когда стакан водки выпивают.
Тогда я ответил:
— Советские казаки смелые, когда в бой за Родину идут.
А переводчиком у нас был все тот же сержант, что двумя днями раньше на наш берег высаживался. Я ему и говорю:
— Ты где так здорово по-нашенски лопотать-то научился?
А он отвечает:
— Русский я, братцы, из Омска.
Во, мать честная, земляк, да еще, как выяснилось, мой годок. Отец его, оказывается, офицером у Колчака служил. А когда тряхнули их в революцию, он и эмигрировал за кордон, его малым ребенком и увезли. Кажись, Федором звали, стало быть, по-американски Теодором. Видать, по России-матушке он здорово загрустил!, даже заплакал, когда мы нашу, сибирскую запели:
Ревела буря, гром гремел,
Во мраке молнии блистали...
Да, вот что вспомнил. Гомес тогда говорил, что их полк входил в состав пехотной дивизии «Лесоруб». Название такое она получила потому, что формировалась из лесорубов Калифорнии. Может, и он из тех мест?..