Из рассказов биолога-натуралиста, доктора биологических наук Бориса Кауфмана:
День выдался из тех редкостных летних дней, которые даже на Украине запоминаются надолго.
Обочина лесной дороги, как остров Сирен, заманив к себе, не желала отпускать. В прогретой яркой тишине лопались пыльники крапивы, облачко бесшумно повисало над растением и через некоторое время растворялось, уступая место следующему. Зрелище было настолько необычным и завораживающим, что всё остальное, казалось, уходило в несуществующую тень. Даже белка, сидевшая буквально в метре от меня и безмятежно чесавшая за ухом.
На меня смотрел лист. Нет, не так, как «в Рязани грибы с глазами…», а смотрел двумя золотистыми глазами. Лист сидел на лопухе и только что не комментировал мою реакцию. Передо мной была самая настоящая взрослая древесная лягушка-квакша, описание которой, несмотря на тесное заочное знакомство, всё равно ошеломляло.
После того, как первое остолбенение прошло, я ринулся с банкой на лопух, с поразительной точностью высек из него круг с лягушкой, споткнулся о ствол, на котором сидела белка, и покатился в крапиву. Единственное место, оставшееся необожжённым (естественно, исключая прикрытое шортами), было пятно на животе, которым я героически прикрывал горло банки…
Дома я более внимательно её осмотрел. Толстенькое тельце по форме и цвету идеально совпадало с листиком, особенно берёзы, при этом окраска существенно менялась в зависимости от цвета субстрата – от интенсивно-зелёного до голубовато-серого. Лапки казались непропорционально длинными и тонкими. Вообще, она сильно напоминала рисунки из учебников, изображавших рахитичных детей, которых кормили только очищенным рисом.
На кончике каждого пальца располагалась хорошо заметая присоска, и этот липучий аппарат надежно удерживал лягушку на любой гладкой вертикальной стенке. Присоски прекрасно функционировали и по отдельности: квакша в прыжке зачастую промахивалась и цеплялась за веточку или лист только одной лапкой. Этого оказывалось вполне достаточно – она мгновенно подтягивалась и прочно прикреплялась к листику, отдыхая от столь сильного перенапряжения и оглядываясь по сторонам.
Пойманная мной квакша оказалась самцом и обладала незаурядными вокальными данными. Как любой джентльмен, он чутко реагировал на женские голоса, раздувая голосовой резонатор и разражаясь длинной и очень приятной трелью, почему-то сильно раздражающей мою мать. К ней лягушка испытывала особое расположение, и стоило маме зайти ко мне в комнату и заговорить, как ответ следовал немедленно.
Подождав некоторое время, пока лягушка не привыкла к террариуму, я стал выпускать ее на небольшие прогулки по комнате, наблюдая за ней. Квакша довольно быстро освоилась и большую часть времени проводила на традесканции у меня над столом, откуда, к ужасу не предупреждённых гостей, периодически прыгала на лежащую на столе бумагу или раскрытую книгу.
Отсутствием аппетита она не страдала, заглатывая длиннющих дождевых червей и гусениц, старательно помогая себе передними лапками и напоминая фокусника наоборот, не вытаскивающего ленты изо рта, а запихивающего их в рот. Если червяк был особенно длинным, лягушка устраивала небольшие перерывы, и недоеденный кусок свисал у нее изо рта, извиваясь и стремясь удрать, что удавалось крайне редко. Даже попав в желудок, он еще какое-то время не желал смириться с судьбой, и брюшко зеленого хищника, удовлетворенно поглядывающего на меня роскошными золотистыми глазами, ходило ходуном.
То, что в это брюшко с большой охотой отправляются не только червячки, но и собственные отпрыски, я узнал несколько позже, когда неожиданно для себя попал в царство квакш, да и не только их – в предгорья Северного Кавказа, в Адыгею.
По вечерам заросли орешника, диких яблонь и буков звенели от воплей квакш, треска цикад и сверчков, всё это подсвечивалось фейерверками светлячков и подкрашивалось стоном шакалов и сопением диких кабанов. Ночные вылазки приносили множество интереснейших созданий, но не квакш, которые сразу замолкали, стоило направить в сторону звука луч единственного слабенького фонарика. Но однажды днем, разыскивая ушедших погулять лошадей, я споткнулся и буквально ткнулся носом в куртину травы, на которой восседала роскошная самочка древесной лягушки, а из-под моего плотно приложенного к земле живота повыпрыгивали крохотные лягушата-сеголетки.
Поместив всё это богатство в банку из-под консервированного борща, я стал внимательно смотреть под ноги, и внезапно заметил, что квакш было неисчислимое множество. Набив от жадности еще одну банку, я двадцать дней возил свой зверинец в рюкзаке, притороченном к седлу. При этом мухи в банке с взрослой квакшей не исчезали, а вот малышей там становилось всё меньше. Ругая беглецов не совсем литературными фразами, я обвязывал горловину банки все новыми слоями порванных портянок, пока наконец не понял, что лягушата действительно уходят, но не в этот мир, а в иной: почтенная дама поедала их, не тратя лишних усилий на ловли мушиной мелюзги!
Приехав домой, я решил, что малыши из второй банки уже достаточно подросли и стали не по зубам, и поэтому посадил всех в один террариум. Очень скоро пришлось убедиться, насколько хитра природа, не давшая амфибиям жесткой грудной клетки – как это трудно ни было, взрослые справились с поставленной задачей: лягушат в террариуме не осталось.
Другие рассказы Бориса Кауфмана о несносном дуэлянте богомоле, коварной соне, кровожадных сверчках и тараканьем обществе также читайте на нашем Канале!