Откуда взялась эта странная тенденция видеть в работах Уорхолла и компании радикальные изменения и вызов?
Поп-арт – конечно, одно из наиболее ярких направлений искусства второй половины ХХ века. Но он никогда не был ни в авангарде, ни на баррикаде со знаменем или хотя бы манифестом. Во многом именно поп-арт, пришедший на смену многоликому авангарду, отбросил многие его достижения.
Я предлагаю вернуть поп-арту его подлинное значение, обозначив его как контрреволюцию в искусстве.
В слове «контрреволюция» не всегда присутствует негативный оттенок, по крайней мере, она тоже бывает ценна своими результатами (для определенных групп). Революцию делают идеалисты и безумцы, контрреволюцию делают прагматики и все те, кто устал от безумств, кто хочет просто пожить в свое удовольствие. Назвать поп-арт контрреволюцией, на мой взгляд, значит вернуть ему его смысл, увидеть его в реалистичных очертаниях и избавиться от ставших незыблемыми стереотипов.
Поп-арт никогда не имел никакой четкой общей идеи, не был он похож и на объединение подвижников или идеалистов. Интересы этих художников были довольно прозаичными, хоть они и формировались на фоне бурлящей и бунтующей молодежи.
Не стоит путать юношеский порыв и бизнес-план. Иногда одно незаметно перетекает в другое, иногда они существуют параллельно, а порой никакого порыва и вовсе никогда не было. В отличие от многих культурных явлений свингующих 60-х, поп-арт с самого начала был имитацией революции, оставаясь в своей сути продуманной системой из пиара, продаж и имиджа (или хайпа, как сказали бы сейчас).
Самое худшее, что могло случиться с поп-артом, уже случилось. Его стали героизировать и романтизировать, что еще более глупо и неуместно, чем хвалебный панегирик на похоронах циничного деляги. Худшее для нас, потому как сам поп-арт огорчит лишь падение цен на его произведения.
Что только не приписывают авторам, вроде Уорхола, Раушенберга, Джаспера, Розенквиста и Лихтенштейна – и «арт-революцию», и «оправдание искусством повседнева», и «прорыв к простому человеку», и «глубокую рефлексию массового общества». И всё это вместо того, чтобы воздать должное их иным талантам – умению понять аудиторию, создать свой бренд, организовать свои художественные структуры (да-да, с азартными играми и гетерами).
Подрисовать Уорхолу революционный берет – скучная глупость, которую он бы сам высмеял. Помимо конформизма и набивания цены в поп-арте можно увидеть довольно интересные социальные процессы. Но без особых теоретических приспособлений это невозможно, и сами авторы вряд ли отдавали себе отчет в них (ну разве что наблюдательный Уорхол успел кое-что подметить в своей многословной «Философии Энди Уорхола. От А до Б и наоборот»).
Те, кто взял на себя задачу осмыслить феномен поп-арта, действительно обнаружили некоторые интересные тектонические сдвиги в культуре. Но это не заслуга авторов, а то, что вчитано в их работы (не без основания, коим являются не работы поп-арта, а его материал и восприятие). Само это «искусство на продажу» было всего лишь пеной на поверхности глобальных процессов. Пеной, которой умело придали художественную ценность подобно тому, как длительная фокусировка камеры способна привлечь наше внимание к чему угодно («эффект Тарковского»).
Поп-арт стоило бы воспринимать предельно просто – на уровне того, кто его создавал, что именно делал и какую роль сыграл в обществе. Все остальное – развесистая клюква, понаписанная восторженными (неумными) и проплаченными критиками, а затем бездумно многократно повторенная искусствоведами. У последних явно прослеживается «стокгольмский синдром» по отношению к поп-арту: обычно они его не любят, но признают из деланного уважения к завоеванному им месту (опуская острые вопросы о том, каким образом были достигнуты эти завоевания).
Сегодня искусствовед или культуролог не могут себе позволить снобизма и элитарности, но вместе с этим им, похоже, нельзя иметь ни критической позиции, ни избирательности вкуса (вся суть культурологии – в какой-то бессистемной мешанине, в которой все признается за Культуру).
Никаких революций им свершать не пришлось: они просто воспользовался тем, что уже есть, придав этому немного иное звучание. Так, например, говорят о том, что Уорхол и Раушенберг произвели переворот в искусстве, превратив его в производство – с помощью шелкографии. Ага, расскажите это тем, кто что-то знает о творчестве Уильяма Морриса. Не было революцией и использование вещей из повседневности. Неужто классический натюрморт изображал нечто неземное? И разве нечто подобное не совершили Дюшан, кубисты и дадаисты (Жорж Брак, Курт Швиттерс, Макс Эрнст? Может Стюарт Дэвис с картиной «Одол» (1924)? Не, не слышали)?
Скромненький радикализм, на который был способен Энди Уорхол, заключался лишь в том, что он был открытым геем (но за окном все-таки были 60-80-е, а не конец XIX века). По большому счету поп-арт был и остается бидермейером своей эпохи – сентиментальным и китчевым ремеслом, соответствующим массовому обществу послевоенных Европы и США.
И пока поп-арт лепил свои хорошо продаваемые поделки, ему не было никакого дела до проходивших в искусстве дискуссий и творческих поисков. Довольно нелепо выглядит попытка сравнить поп-арт с арт-экстремистами 50-70х, вроде Ива Кляйна, Марселя Бродхартса или Йозефа Бойса. Джозеф Кошут, один из зачинателей концептуального искусства, собственно, еще в 60-е заметил, что необходимо отступить от канонов прежнего искусства (создание прекрасных объектов), потому что живопись превратилась в сферу сделок и товарно-денежных обменов.
Кошут считал, что концептуальная живопись как создание идей важнее, чем художественное воплощение, которое они получат. Более того, он надеялся, что это позволит освободить художественное произведение от судьбы декорации для домов богачей. В сущности, во второй половине ХХ века появляются новые богачи, которые желают обставить свои дома так же, как и прежние сливки общества. Одновременно с этим финансовые консультанты начинают рекомендовать предметы искусства как удачное инвестиционное вложение.
Поп-арт располагается прямо на противоположном спектре идей, т. к. концентрируется на производстве искусства как востребованного товара. Это ощутимо во всем: от способа рисовать и выбранных тем до избранных стратегий распространения.
Однако революция – это всегда противостояние сложившимся обстоятельствам. К каковым, собственно, и относится факт высокой зависимости современного искусства от арт-рынка. И в этом смысле Кошут, флюксус и другие идеалисты, боровшиеся с рынком и массовыми вкусами, еще хоть как-то тянут на роль революционеров, но никак не деятели поп-арта. Поп-арт – это жирондисты, уставшие от авангардистских встрясок и получившие свой долгожданный термидор.
Полная версия текста: http://concepture.club/post/rubrika_2021/pop-art-counter-revolution