Насекомых я никогда не боялась. Ну как не боялась: избегала реально одну неприятную тварь, обитающую в трещинах вспученного годами кафеля ванной. Это был старый дом — хрущевка. Это был юг. Из стока раковины и заползала вечерами домой она, сколопендра. Жырная, большая, глянцевая, с ладонь длиной. Шлепалась на пол и деловито перебирала всеми лапками, торопясь к щели. Тогда я представляла: наверное, она с работы пришла.
Все другие хитиновые, кроме чёрных, как маслинки, и вдвое их меньше и юрче рыжих тараканов, вызывали у меня спорадический энтомологический интерес. Фактуры-то под рукой полно: бьющиеся о решетку бадминтонных ракеток гигантские стрекозы, кузнечики с яркими подкрыльями, величавые парусники и верткие махаоны, обожаемые всей душой цикады.
Меня сложно было удивить и, к великому удивлению мальчишек, напугать. Так что, приехав к бабушке на дежурные три недели, я стала неинтересна сначала девчонкам (книжный червь), в затем и местным деревенским пацанам. Не знаю, что меня так в этом завораживало, но в заброшенном тенистом участке сада стоял обыкновенный ржавый бак с дождевой водой.
Там роились полупрозрачные комариные личинки, за хаотичными деловыми движениями которых я могла наблюдать часами. Дом родителей моих родителей (отца считали за сына: крепко любили его мамины старики) был вот именно такой: по Шолохову. Бывалый, крепко сбитый. С огромным подворьем, где раньше все было к месту, по делу, а теперь превратилось в скопище всевозможного хлама.
Дед умер, и все постепенно стало приходить в непригодность. Исчезли из длинных клетей под навесом ульи. Разрослись старые яблони, налезла на грядки крапива, сад превратился в огромное ветвистостое и тенистое королевство. И правила там я.
Бабушка, всю жизнь кормившаяся от земли, даже на своих слоновьих ногах все ходила и ходила в маленький закуток, ближайший к стене дома: там были ее три грядочки, где росли для любимой внучечки клубника и земляника. Ну и так, по мелочи ещё всего.
Совершая через неделю после приезда дежурную поливку, я вдруг услышала мелодичный звук. Что-то среднее между ускоренным в записи кваканием и пением сверчка.
Бабушка страшно расстроилась:
— Тю, тварына! Ничого ее не чипае! Утром пидем робыты з нею шчось!
— Тю, тварына! Ничого ее не чипае! Утром пидем робыты з нею шчось.
— С кем, бабуууууль? — заинтригованно протянула я.
Бабушка посмотрела на меня с подозрением. А потом все-таки решилась:
— Сама завтра увидишь. Но в дом тащить не дам! И пошла затем к калитке.
Я, конечно, вся измучилась — еле заставила себя заснуть. Но утром мы пошли на охоту. Бабушка что-то несла в закрытой марлей банке, заставив меня тащиться следом за ней с лопатой.Июльское солнце уже здорово припекало. Мы заняли стратегическую позицию возле грядки и замерли.
Через пару секунд утихшие было трели возобновились и бабушка с неожиданным азартом стала обильно поливать в этом месте землю.И та... вдруг вспучилась изнутри. Движение это, конечно, было совсем небольшим, но меня впечатлило.
— Подкапай, — зычно скомандовала бабушка. Я аккуратно поддела пласт дёрна лопатой. Вдруг на черенке лопаты земля посередине зашевелилась и я ее, наконец, увидела. Так вот с кем бабушка воюет уже пол-лета! Какая она огромная...
Засмотревшись на медведку, я чуть не упустила момент начала казни, но вовремя сиганула в сторону с лопатой в руке. Пришлось поплакать и даже зарыдать, а после поклясться маминым приездом, что я унесу ее к самой реке.
И вот я уже со счастливой улыбкой несу литровую банку, половину который (клянусь!) заняла она: медведка. Бугристая, мощная, с огромным пузом и опасными клешнями. Я дотопила до самой реки прямиком через сосновый бор и нашла участок чернозёма под кустом одичалой смородины, после чего открутила у банки крышку.
С изумительным проворством медведка сиганула изнутри вниз, мигом зарывшись по самые усики. И вдруг — из этого места донеслось нежное пение.
Я ответила:
— Пока!..
И пошла обратно, ужинать.
Дочитали что ли? Ну привет:)