...Завтра праздник Октября. Оркестров, конечно, не будет. Но напрасно Геббельс трубит по радио, будто солдаты фюрера маршируют по Сталинграду. Врешь, брехливая собака! И я, советский кинооператор, разоблачу тебя, осмею на весь мир!
Завтра, 7 ноября, красный флаг моей Родины будет реять над городом. И Я сниму это на кинопленку. Таков приказ генерала Родимцева.
Секретарь партийной организации 62-й армии капитан Щербаков очень озабочен: где взять красной материи для знамени?
— Найдем,
— выручают девушки из 13-й гвардейской дивизии Родимцева.
Теперь я уже не помню, чьим было это красное шелковое платье. То ли Люси Чумилиной — санинструктора пульбата, то ли Наташи Пасечник — гвардии Наташи, как звали в штабе дивизии эту отважную медсестру. Да это и не имело значения. Обеих девушек захватила идея соорудить из платья флаг в честь праздника. Всю ночь колдовали они в своем блиндаже — пороли, перекраивали, снова сшивали и гладили алое полотнище. И ничуть не жалели, что не дождалось платье светлого дня Победы.
...Утро праздника выдалось солнечным. Водная гладь Волги была тихой, как в мирные дни. Молчала и передовая. Мы с Щербаковым всматривались в пятиэтажное здание метрах в ста пятидесяти, одной стороной обращенное к нам, а другой, невидимой, к немцам. Как и все остальные, оно было разрушено. Сохранились лишь лестничные марши, обломки стен вокруг них да часть крыши с каменным парапетом над лестницей.
Подниматься решили по этой каменной лестнице. Местами, где не было стен, она, несомненно, просматривалась немцами, но другого пути на крышу не было. Договорились с комиссаром пульбата майором Коцаренко, что нас поддержат огнем пулеметы этого участка.
Для начала я снял Щербакова, прячущего за борт шинели флаг. Потом приспособил аппарат на спину, прикрепил его ремнями к поясу, чтобы не свалился, когда придется ползти. А запасную бобышку с пленкой решил не брать — тридцати метров, что в аппарате, должно было вполне хватить на эти два-три плана.
Все готово. Надо идти. Впрочем, не идти, а ползти, прямо с порога блиндажа, чтобы не привлечь внимания немцев с самого начала. Щербаков сразу берет вправо к развалинам, а я укрываюсь среди обломанных балок. И вдруг — свист немецкой мины! Это плохо — заметили. Сейчас нас будут «брать в крест». Надо добираться до цели скорее, рывком, пока нет интенсивного огня.
Вскакиваю, пролетаю еще метров двенадцать-пятнадцать и — плашмя на землю! Новый разрыв — но уже позади. Снова вскакиваю, бегу и падаю, опережая разрыв. От укрывшей меня кучи щебня и кирпичей до угла нашего здания — одна перебежка.
Но где Щербаков? Ага, вон он, перебегает среди развалин. Снимаю эти его перебежки. Сзади него рвется мина, но он уже близко. Возбужден, дышит тяжело, но глаза горят. Садимся, закуриваем и решаем «отсидеться» здесь часок, чтобы сбить с толку немцев.
Показываться на лестнице пока нельзя. Но просмотреть путь нам никто не мешает. (В альпинизме это называется пройти путь мысленно.) Очевидно, лестницу придется штурмовать в две перебежки. Первая остановка на площадке третьего этажа — там сохранилась часть стены. А вторая уже на крыше, у цели.
Час прошел. Минометный обстрел прекратился. Немцы — метрах в ста от наружной стены дома. Пора переползать к началу лестницы.
— Вперед, Даниил,
— говорю Щербакову.
— Я снимаю тебя и — следом!
Щербаков стремительно взбегает по цементной лестнице. Его ладная фигура с развевающимися полами шинели замелькала зигзагами в визире моей камеры. Лихорадочно снимаю, ожидая стрельбы, но пока тихо. То ли обленились немцы, то ли подкрепляются. Тем более нельзя медлить, и я следую за Щербаковым, повторяя зигзаги капитана.
Как хорошо быть снова рядом! Мы затаились, молчим, но не бездействуем. Щербаков прикрепляет проволокой к толстой палке шелковое полотнище, а я отыскиваю глазами точку, откуда буду снимать флаг крупным планом. Теперь нам предстоит самое трудное и ответственное дело — водрузить флаг и заснять его. А потом еще и вернуться к своим.
Я вижу через объектив камеры, как Даниил ползет с флагом к парапету, как поднимает и заклинивает его в узкой каменной щели, как приваливает к древку сцементированный слиток кирпичей. Ветер подхватывает полотнище и развевает его на фоне голубого неба. Трепеща от радости, держу в кадре развевающийся флаг и вдруг замечаю, что механизм аппарата замедляет ход и наконец останавливается. Проклятье! Ведь я еще не снял главного — флага на фоне города и Волги! Только такая композиция кадра с достоверностью покажет, что Сталинград — наш. Судорожно хватаюсь за заводной ключ — нет, пружина заведена почти до предела. Трясу аппарат, манипулирую, пытаюсь оживить его — напрасно. В отчаянии не замечаю даже, что Щербаков уже рядом со мной, а немцы вовсю стреляют по флагу.
— Но ты же снял, как я поднял флаг?
— пытается успокоить меня капитан.
— Снял, но этого недостаточно!
— Не журись, доснимешь.
Он так уверен, что я невольно успокаиваюсь. Прикидываю даже, откуда буду снимать флаг на фоне города, когда налажу камеру. Лишь бы немцы не сбили его.
Щербаков делает что-то непонятное: снимает с себя шинель и надевает ее на доску. «Смотри, сделаешь то же самое»,— приказывает мне и бросает шинель вниз. Ей вслед раздается короткая пулеметная очередь. А в следующую секунду капитан кубарем скатывается по лестнице до следующего марша и падает прямо на шинель. Ловко сработано! Довольный собой, Щербаков снизу подмигивает мне. Удастся ли мне повторить его маневр? Я не буду так ловок и быстр — камера сковывает. И мой товарищ догадывается об этом раньше меня.
— Знаешь что, Валентин, ты оставайся здесь. Я сейчас мигом слетаю в пульбат — прикроем тебя огоньком.
— И исчезает в лабиринте развалин.
Я один в этом ничейном доме. Наши — в 100—150 метрах. Немцы ближе. На всякий случай достаю из кобуры наган с семью патронами. Запасных нет. Ловчее прилаживаю аппарат к спине и припадаю к щели стены, за которой прячусь. Гитлеровцы стреляли из дома напротив. Но где именно их пулемет? Вот темный провал входа. Вот окно на втором этаже с нагромождением кирпича и балок. А в обнаженной комнате третьего обвалившиеся стены образуют нечто вроде шалаша. Внутри темно. Могли стрелять и оттуда...
Какими же бесконечно длинными могут быть полчаса!
Оглушительная пальба с нашей стороны — это, конечно, для меня. Спасибо, братцы! С первой на пятую, с пятой на десятую ступеньку скатываюсь вниз. Даже не понимаю, как успел заметить, что пулеметы били из «шалаша» и из подвала Но не по мне. Они отвечали на огонь нашей передовой, ожидая очередной атаки. А я уже оказался в объятиях друзей. Тут я узнал, что за нашей операцией следил сам комдив Александр Ильич Родимцев. Это он приказал стрелять, когда Щербаков доложил ему, что оператор ждет отвлекающего огня.
Я рассказал комдиву о своей неудаче, и он успокоил меня:
«Не горюй, наши артиллеристы и не такую технику воскрешают».
И действительно, моя «Аймо» к вечеру снова была в полной боевой готовности.
Весь остаток дня немцы стреляли по флагу, но он продолжал гордо реять среди руин непобежденного города, радуя его защитников.
Я почти не спал, в нетерпении ожидая утра. Незавершенная работа не давала мне покоя. Стоило закрыть глаза, и передо мной вставали кадр за кадром: развевающийся флаг, за ним — Волга, панорама города, а в левой части кадра — флаг в утренних лучах солнца. Рядом с ним — наш воин.
Еще затемно мы с солдатом-ассистентом поднялись на крышу. О радость — флаг был на месте, лишь слегка накренился. На восходе солнца я сниму все, что задумал, чего бы это ни стоило. Уже заранее в кадре Волга, а вот и наш флаг. И это самая реальная реальность. И ты заткнешься, брехун Геббельс! Эти кадры никому не удастся опровергнуть. Весь мир увидит, как Красная Армия давит фашистскую гадину на берегах Волги. И вскоре раздавит насмерть.
...Солнце уже коснулось флага. Город освещен. Можно начинать съемку. Подползаю к намеченному вчера месту. Пружина заведена, фокус и диафрагма установлены. Но, чтобы за флагом был виден город, а не небо, я должен встать во весь рост и стоять 20—30 секунд на глазах у врагов. Так надо. И я поднимаюсь, включаю камеру. Удивительно, как громко стрекочет аппарат в утренней, еще не нарушенной стрельбой тишине. Стоп!.. Пока тихо. И я снимаю второй кадр — панорама Волги и на фоне алого полотнища солдат. Есть! Все еще тихо, и я наглею — перемещаюсь вправо, ближе к парапету. Этот кадр города с флагом на переднем плане будет выразительнее. Все! Хватит дразнить гусей. Но ведь вокруг тишина. Фашисты, очевидно, еще дрыхнут, а у меня еще метра три чистой пленки. Задержав дыхание, снимаю еще кадр и — камнем вниз!
Я счастлив. Я выполнил боевое задание, И пока добираюсь до своего пульбата, пока отправляю отснятую пленку в Москву, в «Союзкиножурнал» для раздела «С фронтов Отечественной войны», все время вспоминаю почему-то счастливые мгновения из довоенной жизни — вершины гор и радостные лица друзей по восхождению в объективе фотоаппарата. И хотя до мирных дней еще далеко, путь к ним уже виден четко.
Валентин ОРЛЯНКИН, лауреат Государственной премии СССР