ч,2
Глаза мои стали открываться на все казусы нашей жизни, совсем по чуть-чуть. Первый урок я получила от системы, когда в свои 28 лет, при выходе из комсомола, хотела оставить себе комсомольский билет, но его отобрали, в буквальном смысле слова: подошли два секретаря двух правящих ячеек и забрали, и был шок, переживания. Да плюс ко всему, я мечтала вступить в Коммунистическую партию. Вот такая была дура. Не краска и помада интересовали меня, а газеты, построение нового светлого общества, хотя путь для образованной части молодёжи туда был закрыт. Принимали по разнарядке. И полетели мои мечты наивные, советские, но внутри что-то дрогнуло. Какая-то струнка железная порвалась.
Другой урок я получила в Москве, где совершаются все революции, реформы и перевороты, как и положено ей по статуса столицы верховодить в стране, где собрано самое лучшее, сконцентрированы лучшие умы науки, искусства, политики. Другими словами, государство в государстве - так сейчас говорят про Москву-мегаполис.
Уехала в январе 1988 года одним человеком, чтобы отдохнуть, погулять по красавице Москве зимней, пожить около самого Кремля древнего. А вернулась назад совершенно другим человеком. В душе моей произошёл надрыв. Открылись глаза на житьё-бытиё, на сосуществование человека в этом мире бренном в целом и на что-то большее, которое я не сразу поняла, но где-то внутри зацепило и глубоко заставило задуматься, уже с позиции другой, нравственной.
Действия единственной правящей партии мы видели, одобряли не одобряли, но тоталитарный режим умел держать вожжи. И мы молчали. Вкалывали, потому что работа была интересная, захватывающая, созидательная, Родине была нужна нефть. Мы были патриотами, что у советских людей не отнять.
И нам, зауральцам, далеко всем до политики. Мы не Москва, а далёкая, хотя и не совсем провинция, где широкие просторы и много снега белого, что смягчает и обеляет души, и я всегда говорю: "Приезжайте к нам, постойте среди обширных полей белого искрящего снега, подышите нашим сосновым воздухом, насладитесь зеленью наших лесов - и всё сразу наладится и простится".
Нам легче поверить, чем разобраться в сложных лабиринтах многочисленных гладких, светлых и полутёмных дорожек, в обрамлении изящных голубых елей, а возможно, и по лености души русского человека или отдалённости.
Отец давно обещал устроить меня в гостиницу "Россия", престижней которой для меня в то время просто не было, и непременно, чтоб окна выходили на величественные бойницы Кремля, на весь его исторический ансамбль - полюбоваться золотыми куполами, так мечталось мне.
Но чтобы попасть в 1988 году в гостиницу, необходимо было разрешение.
А у отца был друг, работающий в министерстве.
Встретившись на Курском вокзале, мы отправились в приёмную Совета Министров СССР, расположенную рядышком с гостиницей, чуть в глубине от северного входа, в самом центре столицы. Здесь всё и произошло.
Мы вошли в небольшой холл, квадратный, скромный, без мебели, лишь на стене с висевшим обычным телефоном, но впереди - с широкими стеклянными царскими дверями, с ручками золочёными.
Попытались эту дверь в царство, не виданное мною доселе, приоткрыть, но не тут-то было бы. Мы получили отпор окриком и брезгливым взглядом, хотя отец однажды был осчастливлен - во внутренних "хоромах" находился в компании друга.
За дверьми "вельможи" расхаживают, мило беседуют, за локотки друг друга поддерживают. А кругом - ковры персидские, дорожки красные с каймой необыкновенного цвета вверх по лестницам бежавшие, люстры золочёные хрустальные блестят, на свету переливаются, паркет невиданной красоты, дерево красное - богатство наше кругом, российское. Красиво. И мир другой, иной!
Сразу скажу: одеты мы были не хуже тех подданных и держались с достоинством. Но отношения было заведомо "плёвое". И стали мы ждать в этом "предбаннике" желанную, нам обещанную бумажку.
И на фоне этого увиденного богатства, роскоши вдруг появляется с улицы женщина с девочкой лет восьми. Вначале я даже понять не могла, где я нахожусь. То ли в Москве белокаменной, да в самом центре её, невдалеке от Спасской башни, то ли во сне, но чувствую, что стою на земле столичной, сны в самолёте остались.
Так плохо одетых людей, мамы и дочки, до этого я не видела нигде. Потрясение было настолько сильным, что до сих пор помню. Особенно вывело меня тогда, вернее, ошеломило, что всё внутри сжалось в комок. Наступило какое-то оцепенение, когда в руках у мамы я увидела такую сумочку - портфель-чемоданчик, с какими 27 лет назад, в 1961 году, мы бегали в школу.
Это как надо было плохо жить, чтоб такую, далеко не кожаную сумку сохранить, а сейчас в неё положить какие-то детские "вещи", если всё увиденное на них можно было назвать этим словом.
Швейцар молча показал ей на телефон. А та, непонятно каким ветром залетевшая сюда, в центре, звонила, как я подняла, отправляла девочку куда-то, по какой-то, видимо, благотворительной акции с барского плеча.
Шла перестройка, "новое мышление", и я, полагаю, кому-то нужны были галочки. Кому что, а ко мне пришло прозрение!
Блеск и нищету тонувшего в глубокой трясине социализма я вмиг узрела.
Но этого я тогда не предполагала - в той угрожающей широте смелости для вооружения не хватило, да и ни один нормальный человек бы в то время не поверил в полный крах тоталитарного Союза, нашей большой квартиры, я в большой квартире всегда легче жить, чем в маленькой.
Возможно, неосознанно почувствовала, что жить так не годится. Мы, русские, и все мы разные, диапазон нашей души широк, мы далеко не европейцы, и тем более не американцы, мы жили в большой стране и её же развалили. По своей лености не сохранили. Не научили нас бороться, нас уничтожали.
Не знали, что наступит 19 августа 1991 года и произойдёт путч. Не гадали, что 8 декабря 1991 года вообще уйдёт в историю государство СССР.
И уж никак не думали, что в январе 1992 года отпустят цены и рухнут наши сбережения, жизненно необходимые.
А в октябре 1993 года расстреляют российский Белый дом, показав всему миру свою несостоятельность и пробуксовываемость... всех реформ.
Многое я стала видеть после той поездки по-другому, и газеты из моей жизни ушли навсегда. Оставила на столе лишь репортажи Василия Пескова из "Комсомолки" да ещё "Огонёк" Коротича, который неплохую роль сыграл когда-то в перестройке. Верю лишь своему сердцу. Я, нынешняя, подошла бы к той маме и помогла, чем могла. А вот Андрей Дмитриевич непременно подошёл бы. Возможно, это он и организовал ту поездку на лечение для девочки и для других, таких же обездоленных,а не дядя из недоступных кабинетов.
А теперь таких, плохо одетых, пруд пруди!
Но совсем и окончательно я созрела на суде, такую "кашу"-прозрение можно съесть только там, в тех стенах, где должен бы править лишь только один закон и больше ничего.