В ночь на 18 октября 1941 года советский писатель Аркадий Первенцев покинул Москву. Уже в эти дни его внимательный глаз зафиксировал первые действия руководства государства по прекращению паники в городе. Более подробно о том, почему возникла Великая московская паника и о том, как ее удалось погасить, читайте в книге Анатолия Воронина «Москва 1941».
В эту ночь я не заснул. Утром выехал к Серёже. Это было 17 октября. Сергей обещал меня вывезти из Москвы эшелоном ВВС. Заводы грузили на поезда и начинали вывозку из пределов Москвы. Сколько раз средние командиры производств и трезвые представители авиазаводов ставили вопрос перед начальством о том, что надо вывезти из Москвы заводы ещё в начале войны. Они обещали пустить заводы через месяц и давать максимальную продукцию фронту. Заводы предлагали вывозить в порядке последовательности, чтобы не нарушать ритм поставок. Эти трезвые предложения были похоронены в дебрях Политбюро. Вопросы дебатировались, пока нас начали бить. Теперь началась стихийная вывозка заводов. Это после того, как было принято решение о взрыве. От станков отдирали тол, рабочие подхватывали станки и бросали на платформу. Никаких ящиков, ничего! Сложные претензионные станки, за которые страна расплачивалась золотом с теми же немцами и англичанами, сейчас шли навалом. Но нельзя было вывезти всё…
17 октября, согласно решению правительства, выдавали муку по одному пуду на человека по какому-то талону. Толпы очередей запрудили мостовые. В это время грабили склады и по-прежнему держалась толпа на шоссе. Голоса не было. Таким образом, уже третий день КОМИТЕТ ОБОРОНЫ молчал, несмотря на необходимость голоса. Все негодовали и волновались, самые разнообразные слухи бросались и подхватывались толпой. Ненависть против высшего начальства не утихала. И вот днём послышался голос вновь объявившегося Щербакова. Он призывал народ к защите Москвы. Было принято и обнародовано решение об обороне Москвы. Наконец-то! Хотя всё это было опубликовано с большим опозданием, но всё как-то стало на место. Была ясна политика войны за Москву. Вот тут-то и нужно было остаться. Но все настойчиво требовали отъезда. Снова бросали слова, что эвакуацией писателей распорядился сам Сталин и не выполнить его волю было бы преступно. И даже не в этом... Положение Москвы даже после речи не очень авторитетного Щербакова не было прояснено. Казалось, что это потуги. Ведь по такому большому вопросу должен был выступить представитель командования или сам Сталин.
Сообщили, что выезд из Москвы возможен только по пропускам. Я и Анатолий поехали к коменданту города, генерал-майору Ревякину. Нас принял капитан, ведающий выдачей пропусков. Я поразился полному безлюдью в комендатуре и образцовому порядку. Принимали вежливо и решали вопрос сразу. Выезд нам был разрешен мгновенно. Я написал заявление, капитан прочитал, наложил резолюцию и прихлопнул поверху печатью. Прошли к писарю, который завёл всё по исходящему журналу, пожаловался на жизнь и выписал официальный пропуск. Подписывая уже пропуск, я разговорился с капитаном и рассказал о вчерашнем происшествии. Он ничего не знал о беспорядках на шоссе. Доложил генералу и через несколько минут позвал меня к Ревякину. Прошли через площадку
лестничной клетки в правую часть здания, прошли большое, канцелярски пустынное помещение и, постучавшись, вошли в кабинет к Ревякину. Познакомились. Из-за стола приподнялся высокий человек с печальным лицом. На зелёных петлицах его мундира я разобрал две звёздочки. Он слушал меня, опустив голову и изредка кивая головой. Никаких внешних проявлений. Казалось, он выслушивал меня из вежливости. Казалось, ему было очень некогда, и я сократил рассказ. Я сказал, что люди выкинули антисемитский лозунг. Ревякин сказал: «Я знаю». — «Разве вам это известно, товарищ генерал-майор?» — спросил капитан. «Да». И приказал, спокойно и не повышая голоса: «Выслать дополнительные наряды на шоссе с автоматическим оружием. Зачинщиков расстрелять на месте: двух, трёх. Поступили сведения о грабеже квартир, отдать приказание расстреливать на месте за каждую взятую нитку. Установить железный порядок в городе».
— Что же происходит? — спросил я.
— Враг работает, — коротко ответил Ревякин и через минуту спросил: — А почему же вы вернулись, раз вас пропустили на Горький?
Мне показалось это подозрительным упрёком, и я горячо возразил:
— Если здесь, где вы комендант, где имеется сильный гарнизон в городе и миллионная армия под городом, возможны такие беспорядки, то что я должен встретить в деревне и дальше, где нет Ревякина, где нет армии и гарнизонов? Меня могли заколоть вилами крестьяне...
— Вы приняли правильное решение, вернувшись в Москву, — сказал Ревякин. — А теперь правильно будет, если вы быстренько уедете из неё... За сообщение спасибо…
Он пожал мне руку, слегка приподнявшись в кресле, и отпустил нас. После я узнал, что генерал-майор Ревякин расстрелян. Не знаю, виновен ли этот генерал с зелёными армейскими петлицами или виновны генералы и фельдмаршалы без зелёных армейских петлиц...
… Команда трогать. Первая эмка свернула направо и вырвалась из-за деревьев парка на Ленинградское шоссе. Тусклые огоньки фар скользнули по забелённому морозом асфальту и пропали впереди. Ещё темно, но чувствуется близость рассвета. На площади Маяковского заиндевевшие орудия. Возле них часовые в заиндевевших касках и плащ-палатках. Рядом с орудиями ящики с боеприпасами. Едем по Садовому кольцу. Нам приказано объехать заставу шоссе Энтузиастов, поэтому объезжаем через Измайлово. Машин, уезжающих из города, мало, пустынные места. Заводы. На завод уже толпами идут рабочие, повылезав из трамваев. Кажется, проезжаем прожекторный завод. Слышим по радиосети завода голос, объявляющий порядок начала работ.
— Хорошо, — говорит Серёжа, — спохватились наконец.
Рабочие, продолжая путь, также прислушиваются. Голос в эфире уже производит на них успокаивающее действие: они работают. Ещё вчера эта толпа разгромила бы нас. Вероятно, дело не в рабочих, а в руководителях — трусах и предателях. После их будут расстреливать пачками.
Сворачиваем на шоссе повыше Заставы и катим на Ногинск. Вздыхаем. Всё благополучно. Машины нашего эшелона, решившие ехать напрямик, всё же задерживались толпой, а автобус с детьми и женщинами чуть не перевернули и пытались ограбить.
Шоссе мало наполнено машинами. Обгоняем военную колонну, которая также вывозит какие-то запасы интендантских складов. Рассвело. Холодное утро с голубым небом. Мы с тревогой посматриваем на это безоблачное небо. Ведь могут появиться немцы. Проносятся почти над нашими головами два Пе. Они бесшумно проносятся в сторону Горького.