Сам я москвич, родился в Марьиной Роще, в тот год, когда умер Сталин. Он умер — а я родился, 19 августа. День Преображения Господня.
Холопы нужны любой власти, понимаете? А я очень ценю независимость в жизни. Ну и, собственно говоря, любая власть — это насилие, и любая власть боится личности.
Я не совсем глупый человек. Я очень много читал – у меня было время. В 69-м году я очень ярко выразил свое отношение к этой жизни, за это получил 6 лет тюрьмы… Мне еще не было и 16 лет тогда. В Коми АССР сидел я — там библиотека на уровне Ленинской. А как вот в Республике Коми жили люди, сосланные навечно. Власовцы, бандеровцы, диссиденты — кого там только не было! И там на линотипии печатали все…
10% бездомных людей потеряли жильё из-за психических заболеваний, заключения в тюрьму или несчастного случая.
Вы можете помочь им изменить свою жизнь!
Солженицына я кончил читать всего в 76-м году. А там, помните, это время, когда его не было, он был диссидент ярый. Ну, я попал в уголовный мир. На моем лице написано все. Это моя бурная молодость… Есть и ножевые, и огнестрельные ранения…
Солнце входит и заходит,
Значит мы с тобой, Володя.
И пусть Евро знает впредь –
С нами рядом медведь.
Не кричите «Помоги!»,
Если выйдет из тайги…
Если что не так – простите,
Но мишашку не будите…
Ну, это же так, русский медведь, правильно? Я — Медведев, он — медведь…
Откровенно говорю: я сам «кошелечник». Вы знаете, что это такое? «Кошелечник» — это карманный вор. Вот у меня поломанный палец, потому что они так взяли, разломали мне палец на Петровке и не дали врача, не оказали помощь. Кличка у меня была Волоха Тульский. У меня тульские корни, мой отец оттуда. Много вам нельзя рассказывать — боюсь испортить ваше мнение об этой жизни!
Случилось все в 94-м году. Мне казалось, я закончил свой путь воровской. Я добил последнюю десятку в крытой тюрьме Новочеркасска. Ужасные тюрьмы — Владимирская, Новочеркасская… Вышел, вздохнул… Но, видите ли, в это время как раз гласность началась… Да, газеты в тюрьме, телевидение — информация была. В некотором роде глядел за этим… Я уже тогда не был уголовником, я был уголовный диссидент. Слушались меня, я общался с очень серьезными людьми, а сейчас — сейчас я отошел… И вот я на свободу вышел, у меня мама жива, она и сейчас жива — на Шаболовке живет.
У меня есть жена, с которой я не разведен… Она меня звала к себе несколько раз… Но не могу, понимаете?
95-й год, я в Москву приезжаю. Ну и ко мне, конечно, подошли, тогда начиналось… Помните, как 90-е годы называли — «жаркие наши годы»? Если коротко — «рэкет», но он еще неразумный был… Но кое-что было. И ко мне подошли, говорят: «Владимир, мы знаем о тебе, так что если хочешь — прими участие». Не деньги, не деньги прельщали меня, нет! Я хотел именно разобраться — зачем и почему вся эта жизнь ломается. Я это видел, но в жизни собственной я этого не ощущал, а тогда настал такой момент, ну и… Нырнул… Мне дали несколько фирм, доверили молодых, порядочных ребят, вообще не судимых. Когда Ельцин сократил органы внутренние, им ничего не оставалось делать… Они всю жизнь не работали, всю жизнь брали взятки и знали людей — у кого есть деньги, у кого есть что. И в этот момент разделились мы и они. Я себя бандитом не считаю и не считал.
И тут я находил время отдыхать. У меня был домик в Калужской области. За 1994–2006 годы — за 12 лет в «войне» нашей — я схоронил 27 моих товарищей. Мы делили место под солнцем. Собственно, хватало всего, я очень много поел хлеба черного, понимаете?
Человек адаптируется буквально ко всему… Но есть два вида материальной жизни, к которым он не адаптируется: это холод и голод.
Сколько бы ты ни терпел голода и холода, ты не привыкнешь к ним. Тебе всю жизнь будет холодно и голодно.
А в 90-е годы делалось все новое. Вот экономика — она ложилась действительно на наши плечи. Тогда в лагерях было нечего кушать… Буквально, потому что эта система развалилась. А наказание в лагере было такое, что на 15 суток сажают тебя в изолятор, в ШИЗО, и кормят через день. Вот было наказание — до 6 месяцев держали на фунте хлеба. Шелушилась кожа, дистрофия, все это… Но главное в тот момент было именно выстоять, и в 95-м году я решил, что это моя победа. Я выстоял, я есть — независимо, честно. Честно называлось как: я соберу моих (их называли тогда «бандиты»), молодые ребята, разумные, мы их и учили разумно. Я говорю: «Вот найдите честного русского человека, вложите в него деньги и не надо за ним бегать! Деньги мы найдем… Пусть они будут немного уголовного характера, но зато они в реальном будущем дадут абсолютно верную пользу!» И вот тут уже… Нашей работой было глядеть, чтобы сырье было, чтобы не грубила власть в отношениях, чтобы на таможне все было хорошо, чтобы налоговики себя нормально вели… И за эту работу мы брали 20 процентов дохода. И это не так много, я думаю. Потому что без сбоев работала фирма! Без сбоев!
За это время я два раза горел в машине, у меня четыре ранения… Выезжаю беседовать, понимаете, выхожу — дверь задняя вылетает, ну, картечь. Картечь — это сильная очень вещь, конечно. Куртка кожаная была — она меня и спасла!
У меня есть внук Артем, 10 ему лет уже. Из-за него я, собственно, ушел на пенсию...
И я поднял руки. Ну, как поднял руки — сели тихо, мирно, хорошо, давайте, я устал. И пока я вел такой полулегальный образ жизни… Почему я не сидел? Потому что было просто все куплено.
Это был 2009-й год, я уже на пенсии, но меня вызвали на улицу Житную. Житная, 16 — Министерство внутренних дел Российской Федерации. И в тот момент меня вызвал такой генерал-лейтенант — сейчас он в отставке — мы с ним дружили, решали дела, чтобы поменьше было «пиф-паф». И вот он меня вызывает и говорит: «Володя, давай говорить так, как оно есть! Сейчас нужна твоя помощь!» Я говорю: «Моя? В каком это роде?». Он говорит, дело в том, что на твоем участке, за которым ты глядишь — а я глядел с Савеловского вокзала до Сокола, это была моя территория, — появилась огромная партия новой химической наркоты. «Я хочу, чтобы ты нашего человека внедрил, больше ничего не надо, разберемся сами», — говорит.
Ну и говорю: «Ты, может быть, напутал, или забыл, что я… У меня, как у тебя, погон нет!» Я имею в виду криминальные погоны. Он говорит: «Знаю хорошо, но тебя послушают». Что я мог ему ответить? Ну конечно, «нет». Он говорит: «Ну что ж, тогда мы будем внедрять человека своего, чтобы об этом не узнали, давай-ка ты посиди».
И вот в 2009-м году я шесть раз ходил на суд. И судья — я вижу, что ей дали указание меня осудить. Я уже ей говорю: «Ваша честь, знаю я хорошо все, ну, давайте решим это». Она мне дает два года колонии-поселения. За что? За то что… Oни нашли время, когда ко мне заехали, ну, более-менее серьезные люди, грузины… Они, видимо, зависимые от наркотиков — не сильно, но зависимые. А я дома один, мать на дачу уехала. Вот они ко мне приехали, и буквально через 20 минут звонок. Я открываю дверь — наркополиция. Их арестовывают. Сначала везут на экспертизу, у них там что-то показывает, у меня ничего, даже пива не пил. Там нашли какую-то обожженную ложку — якобы я содержал наркопритон. Ну а что я мог сделать? Два года «именем Российской Федерации». Вот я в Коми и поехал опять — это уже моя родина вторая.
Мы с матерью жили на улице Юннатов — это где Нижняя Масловка, улица 8 марта, метро Динамо. Очень хороший, тихенький район, парк рядом Тимирязевский. Двухкомнатная квартира. Сталинский дом. И получается так, что моя сестра Наташа уговаривала мать еще до того, как меня посадили: продадим на улице Юннатов, купим там какую-то дачу…
Мать говорит: «Как? А где мы с Вовкой будем жить?» Она говорит: «Вовка себе всегда найдет место, а ты ко мне переезжай».
И вот этот момент переломный — когда меня посадили, — я был не нужен милиции и не нужен Наташе, моей родной сестре. Чтобы мать на Шаболовку взять, а эту двухкомнатную продать, мне Наташа дает бумагу, что меня убили в городе Ухта, дает заключение врачей — меня нет, меня убили. Она показывает маме бумаги. Мама любила меня очень, я вам скажу. Любила меня, а не ее. И вот и подумали, что везти «меня» — это дорого, и в Коми оставили «меня».
Я сейчас там, у «меня» номерок на ноге — нормально все… И продала сразу квартиру.
Я ездил на Шаболовку: первый раз поехал, взял торт, все нормально… Наташа мне открывает дверь: «Зачем приехал?». Она знает, что я живой. Я говорю: «Ну как, Наташ, – я хотел бы маму увидеть». Я отца не хоронил, но оттуда не пускали хоронить —в 81-ом году я тоже был в Коми… Она мне начала: «Вот, у нее сердце больное, уже 8-й десяток…». Я говорю: «Ну, Наташ, я родной сын, ты что, с ума сошла?». Тут соседи вышли. «Пьяный вот ломится! Из тюрьмы приехал». Вызвали милицию. Забрала меня милиция на Шаболовскую. Сидит майор, я ему говорю: «Так-так, по ЦАБу (Центральное адресное бюро Москвы) пробей меня, я не претендую ни на что! Я только хочу видеть мать». Ну а мне в ответ говорят: «Что мы можем сделать? Что мы — выламывать дверь будем и мать тебе на свидание водить?». Я оставил телефон Наташе и сказал: «Позвонишь — знаешь, зачем».
И потом мне подсказал человек один: «Владимир Иванович, есть такие места, называются ЦСА». И я так заинтересовался, говорю: «Более подробно можешь мне объяснить?». «Да-да, это организации, учреждения казенные, государственные учреждения, где людям оказывают социальную помощь». Я говорю: «А я-то тут при чем?». А он мне: «А ты жить-то где будешь?».
У меня всю жизнь казенные были учреждения. Чем занимается вот это учреждение — суть работы? Выпил — выгнали — вернулся. В больницу уехал, вернулся — и опять. Вот соль этой работы. Но если это действительно помогает — все, здесь оказывают помощь до конца. В любой работе есть недостатки, а еще тем более материал такой хрупкий — люди. И большинство не сдерживается. Вот у нас послезавтра пенсия. И начнется сразу: «Дыхни!». Здесь большинство — одни и те же…
Мне уже седьмой десяток. Но любви все возрасты покорны — это я помню. Любовь — это философский вопрос. Любовь — она должна быть бескорыстной, самое главное. Если ты кого-то любишь, не жди ответа. А то получится какой-то нелепый, нехороший рынок в ожидании.
Будем говорить как есть: у меня были женщины, я был еще ничего так, даже зубы все были… Любовь — это серьезно, и любовь — это главное в жизни.
Говорить можно обо всем, но поступок — это и есть поступок. Я о ворах говорю. Это действительно так.
Любить надо уже только потому, что мы люди. И нам Господь дал разум, посредством этого разума мы должны любить. У нас нет инстинктов. Я ни разу не встречах одинаковых людей. Двойников каких-то, близнецов. Похожие есть. И во всем этом разобраться — это обязательно надо любить и терпеть. Терпеть. Надеяться. Больше нет оружия. И жену свою я не сказать что люблю, но уважаю как мать моих детей. Да-да, дети рождаются именно от хорошей любви. У нас сын, два замечательных сына. Невестки вообще без ума.
Вы знаете, как «бог» на русский язык? «Неизвестность»!
Конечно, нами что-то руководит, с этим нельзя не согласиться. Это нелепо, это просто глупо. Потому что мы живем где? И этого уже достаточно! А там пусть они находят корни, пусть они ищут… Мы-то есть, мы живем, у нас такая цивилизация шикарная. Мы же это не сами создали! Эйнштейн — и тот верил! Ох, мне бы не вечерок поговорить с ним!
Фонд SAMU Social Moskva помогает бездомным людям получить медицинскую и психологическую помощь, чтобы они могли быстрее вернуться к нормальной жизни. Вы можете поддержать работу специалистов фонда регулярными пожертвованиями.