— Ну как, устроил тебе фриц купание!
— Мы радостно похлопывали нашего почтальона по плечу.
— Палил зверюга нещадно,
— улыбаясь, отвечал Петя Толкачев и, поглаживая рукой свою сумку, приговаривал ласково:
— Но я ее, голубушку, в обиду не давал...
— Ну что, братки, кому подсобить надо!
— спросил он, когда счастливцы прочли полученные из дому весточки.
— Сделай милость, напиши мамаше письмо,
— подошел к почтальону коренастый солдат, наводчик орудия.
— А то все пальцы побиты,
— показал он забинтованную руку.
Толкачев уселся на снарядный ящик, достал серую газетную бумагу, припасенный для этого случая карандаш и приготовился писать.
— Значит, так...
— попыхивая цигаркой и поглядывая на Петра, проговорил боец.
— Пиши: «Здравствуй, дорогая моя маманька! Сообщаю тебе, что я жив-здоров и продолжаю исправно бить гитлеровских гадов...»
— Танки!
— резанул слух крик наблюдателя.
Все бросились к орудиям. Прямо на нас двигалось десятка полтора просочившихся невесть откуда немецких танков.
— К бою!
— подал команду комбат.
И, посмотрев на почтальона, добавил:
— Давай-ка, Петро, дуй отсюда, что есть мочи.
— Товарищ капитан, разрешите остаться,
— взмолился Толкачев.
— Ведь мы же письмо не дописали, как же так!
— Не до письма сейчас будет, браток, не до письма,
— всматриваясь вперед, проговорил комбат.
— Видишь, прет...
Но капитан не успел договорить. Где-то совсем рядом разорвался тяжелый снаряд, и батарею накрыло облаком пыли.
— Огонь!
— прокричал капитан.
Батарея дала залп, и два немецких танка зачадили густым черным дымом. Еще один, с перебитой гусеницей, волчком закрутился на месте.
— Почтальон, давай снаряды!
— услышал Петр хриплый голос комбата и увидел, как тот приник к прицелу орудия.
Досылая очередной снаряд в казенник, Петр увидел: прямо на их орудие ползут два стальных чудовища. Но ни испугаться, ни даже подумать о грозящей опасности он не успел. Совсем рядом с оглушительным треском взвился сноп желтого яркого пламени.
Петр словно провалился в забытье, но и оттуда его достал хриплый голос комбата.
— Почтальон, снаряды давай!
— требовал капитан.
Толкачев встал и, превозмогая тошноту и боль в голове, дослал снаряд в казенник.
Грохнул выстрел, потом еще один, еще... И вдруг стало тихо. Дымились еще горячие от разрывов воронки, чадили горящие танки.
Было жарко. Расстегнув на груди гимнастерку, капитан сидел на разбитом снарядом ящике и устало смотрел на исковерканные орудия, на то, что осталось от его батареи.
У соседнего орудия пожилой солдат помогал сержанту стянуть сапог с раненой ноги. Сержант корчился от боли, скрипел зубами, но резать голенище не соглашался. Петр подошел к бойцам.
— Ты что, письмо хочешь дописать!
— заметив Толкачева, спросил пожилой солдат.
— Теперь, браток, это ему уже не нужно. Вон он, наш Cepera, на бруствере лежит.
Подошел капитан. Перехватив взгляд Толкачева, он наклонился к бойцу и, закурив папиросу, сказал глухо:
— А ты, почтальон, напиши все-таки его мамаше. Напиши, что ее сын геройски погиб в бою с фашистскими захватчиками в Сталинграде.
...Вечером Петр возвращался за Волгу. В его видавшей виды полевой сумке лежали маленькие треугольники солдатских писем. Среди них было и одно наше общее письмо, написанное бойцами в далекое дальневосточное село матери погибшего товарища...
— из воспоминаний полковника запаса В. МЕЛЬНИКОВА