В эти дни начинается годовщина печально знаменитой Московской паники 1941 года. Она продлилась несколько дней и увенчалась переводом столицы на осадное положение. Порядок в Москве был водворен быстро и жестко, но несколько дней, когда город был погружен в хаос, запомнились многим. Предлагаем вам небольшой отрывок из дневников советского писателя Аркадия Первенцева, ставшим невольным свидетелем событий в Москве. Что касается самой паники, то подробный разбор причин ее возникновения сделал Анатолий Воронин в своей книге «Москва 1941».
...14 октября стреляли днём. По улице носились бумажки и чёрная метель. В каждом доме сгорали советские документы и архивы. После я видел эту чёрную бумажную метель в Горьком. Так начинают покидать города в эти классовые Пунические войны!
Я выехал в госпиталь к Софронову. Он просил вывезти его. Я обещал ему это... Рано поутру пробежал по обмёрзшему асфальту Алымов с портфелем. Он спешил на поезд. Он был должен мне денег. Пробормотав что-то невнятное, скрылся. Люди уходили, как тени…
… Снова стреляли. По улицам от фронта двигалась тяжёлая артиллерия. Везли огромные орудия. Прислуга в касках с коркой земли на лицах отходила, вероятно, на другие позиции. Я взял пикап и поехал на дачу. В глинистых окопах под промозглым дождём лежали люди в чёрных обмотках и тяжёлых ботинках. Люди были вооружены трёхлинейными винтовками, обращёнными в сторону Минска, на головах их были пилотки. Некоторые отвернули пилотки и подняли воротники шинелей. Только у контрольно-пропускного пункта я видел автоматическое оружие и полуавтоматические винтовки. Мы ехали по мокрому шоссе к своему Переделкину...
В лесу стояли грузовики, рации и автобусы. У костров грелись измученные солдаты. При расспросе оказались из строительных полков, бежавших из-под Вязьмы и Медыни. Они грели грязные заскорузлые руки у костра из сырого ельника и просили махорки. Страна махорки и табаков, Россия, ты вечно нуждаешься в этом скромном продукте! По шоссе везут раненых. Санитарные автобусы побиты пулями и помяты. Шофёры измучены, глаза горят, щетина на щеках и сильные, трудолюбивые русские руки на чёрных кругах рулей... На фронт идут автомашины с пехотой. Ветер хлещет по красноармейцам. Они сидят в пилотках и шинелях, накрывшись плащ-палатками. Ветер лепит палатки, и видны контуры этого, пока ещё живого тела, обречённого на смерть. Я смотрю на них. Наши родные, русские, курносые... У некоторых трагические складки у рта, у многих смущённая улыбка непонимания. Я видел, что это несётся в бой отважное и храброе войско. Неслись на механических лошадиных силах люди, уже понявшие ужас предстоящего...
Вскоре на весь мир поплывут сводки и направления, обагрённые великой русской кровью: Малоярославец, Можайск, Наро-Фоминск, Дорохово. Люди, умирающие под гусеницами танков. Люди, задержавшие поток механизированной Европы. Об этом признается даже Сталин!
Вечером к нам пришёл Панфёров. Он был одет в военную форму, так как работал корреспондентом в «Красной Звезде». Звание его равнялось двум шпалам и звёздочке комиссара на рукаве. Семья Панфёрова пока оставалась в Москве. Машина его ремонтировалась тут же, недалеко, во дворе клуба, в нашем гараже. Сам Панфёров был связан службой и поэтому всецело находился в распоряжении газеты, но семью он решил переотправить в Куйбышев или Вольск, к себе на родину. Фёдор Иванович понимал сущность надвигающихся событий и поэтому торопил с эвакуацией семей... На улице стреляли зенитные орудия. Мы знали эту нервную постоянную стрельбу, прощупывающую облака, рвано бегущие над столицей. Выстрелы всего лишь изредка приподнимали наши брови, и только... каждый в душе всё же трусил от случайного взрыва, но наружно все крепились и старались казаться храбрецами.
Ждали... И это ожидание увенчалось успехом. Зазвонил телефон. Я подошёл. Нервным голосом говорил Серёжа.
— Ты, Аркадий?
— Я, Серёжа.
— Где твоя машина?
— На даче.
— Почему?
— Николай Иванович поехал за бензином, за запасным баком.
— Дурак. Когда вернётся?
— Завтра утром...
— Идиот...
— В чём дело, Серёжа?
— Слушай радио. Надо немедленно выезжать из Москвы. Будут объявлены по радио направления, дороги, по которым можно будет выскочить из Москвы.
— Что это? Катастрофа?
— Сам понимай... Если можешь, немедленно выезжай. Советую на Горький. Можно на Рязань. Но на Рязань не советую... хуже...
— Близко немцы?
— Я думаю. Жди моего приезда, Аркадий.
Я повесил трубку. По выражению моего лица все поняли, что дело плохо. Я вызвал в кабинет Панфёрова и передал ему наш разговор, только что прошедший. Панфёров сдержанно выслушал меня и сжал губы.
— Как твоё мнение, Фёдор Иванович?
— Произошло самое страшное, что можно было ждать. Мы сдаём Москву без боя. Надо узнать ещё... проверить...
Он позвонил в «Красную Звезду». Оттуда ответили, чтобы он немедленно приезжал с чемоданчиком. Он спросил насчёт семьи. Ответ был замедлен, но потом разрешили приехать с семьёй. Но голос был неуверенный, и Панфёров сказал мне: «Неужели придётся бросать семью?»
Мы оделись и пошли в Союз… Мы вышли во двор. Всё тот же мокрый снег лежал на асфальте. Панфёров пошёл поторопить своих шофёров, чтобы скорее сделали машину. Я прошёл к рядом расположенному британскому посольству. Подъезжали машины, и в них поспешно бросали чемоданы, узлы, сажали собак и т.п. Несколько чекистов помогали забрасывать в машины вещи.
Коридор был освещён. Я видел несколько англичан в гражданском и несколько воздушных офицеров, застёгивающих свои шинели. Вид их был бледен и движения торопливы... Машины миссии отходили без клаксонов и излишнего шума. Липы теряли последние мёртвые листья, падающие на мокрый снег.
Ночью приехал Серёжа. Он сказал, что передано по закрытому проводу постановление Совнаркома о том, что город объявляется открытым, что предложено рассчитать рабочих авиазаводов, выделить надёжный актив, подложить под заводы мины и ждать сигнала. Все оборонные предприятия решили взорвать. Серёжа сидел бледный, в руках он держал авиа-ционные часы со светящимся циферблатом.
— Что ты думаешь делать?
— Оставаться в Москве. Я не могу взрывать заводы. Всё сделано на моих глазах. Я не могу взрывать заводы... — В голосе его были страшная тоска и непонимание.
Пересыхало горло от волнения. Неужели так бездарно падёт столица нашего государства? Неужели через пару часов раздадутся взрывы и в воздух взлетят авиазаводы № 1,39,22, завод Сталина, «Динамо», «Шарикоподшипник», мясокомбинат, Дербеневский химзавод, тэцы, электростанции и... метро? Да, под метро также были подложены мины, и метрополитен Москвы должен был быть взорван руками людей, создавших его. Неужели 600 миллионов за километр проходки погибнут и в эти своды хлынут разжиженные юрские глины? Сердце холодело от ужаса надвигающейся катастрофы.
Я вспоминаю это страшное чувство тоски и обречённости того вечера. Рушилось всё. И где-то по холодным дорогам Подмосковья катили танковые дивизии иноземных пришельцев. Немцы в Москве! Гитлер принимает парад победоносных войск, взявших сердце России. Гитлер на мавзолее, рядом с ним Браухич, Гудериан, Бломберг и др. маршалы его зловещей славы!
Сердце начинало седеть, и я говорил с Сергеем о том, что, раз так, нужно уходить и продолжать борьбу, я обращался к его сердцу и говорил о наших оставленных семьях... Он встал и ушёл...
Ночью немцы не были в городе. Но этой ночью весь партийный актив и все власти позорно оставили город... Позор истории падёт на головы предателей и паникёров. После будут расстреляны Ревякин и группа директоров предприятий, но главные виновники паники будут только судьями, а не ответчиками. В руках правительства было радио. Неужели не нашёлся единственный спокойный голос, который сказал бы населению: «Город надо защищать». Кто бы отказался от выполнения своих гражданских прав!
Этот голос летел на паккарде по шоссе Энтузиастов, спасая свою шкуру, по шоссе, по которому когда-то брели вдохновенные колодники...
В ночь под 16 октября город Москва был накануне падения. Если бы немцы знали, что происходит в Москве, они бы 16 октября взяли город десантом в 500 человек.
И в это время сражались мужественные солдаты моей Родины. Никто не знает подвига школы Верховного Совета, уничтожившей десант в 6000 человек в районе Клин —Подсолнечная. Никто не знает подвигов этой школы, этих трёх батальонов будущих лейтенантов, бросившихся против врага, форсировавшего Оку у Серпухова. Я видел бойцов этих батальонов, спасших город, с руками, пухлыми, как вата. Руки отмёрзли и вспухли, ибо стрельба из автоматического оружия, которыми они вооружены, невозможна в перчатках или варежках. Три батальона бескорыстных юнкеров остановили на двух направлениях прорыв немцев, так же как на Наре остановила их танковая бригада, получившая наименование гвардейской. Но сколько осталось в живых из этих гвардейцев? Кровь их спасла Москву.