Считается, что Гончаров был похож на Обломова — неподвижный, сонный, ленивый. Но в лености трудно упрекать человека, перегруженного служебными обязанностями, редкие дни свободы тратившего опять-таки на труд: прозу свою он обдумывал годами и тщательно шлифовал.
Текст: Ирина Лукьянова, фото предоставлено М. Золотаревым
Незадолго до смерти писателя книгоиздатель Вольф пытался уговорить его издать собрание сочинений. Иван Александрович отпирался: стар, болен, нет сил. "Ну вы и Обломов", — потеряв терпение, сказал Вольф. "Да, вы совершенно правы, — ядовито ответил Гончаров. — Я Обломов, и Обломов — это я".
ЛЮБИТЕЛЬ ЧТЕНИЯ
Александр Иванович Гончаров, отец будущего писателя, торговал в Симбирске хлебом. В городе его уважали и несколько раз выбирали городским головой. После смерти первой супруги 50-летний вдовец женился на 19-летней купеческой дочери Авдотье Шахториной. Она родила шестерых детей, из которых выжили четверо: два сына — старший, Николай, и младший, Иван, родившийся в 1812 году, и две дочери — Александра и Анна. У семьи был огромный дом: городская усадьба занимала большой квартал. "Большой двор, даже два двора, со многими постройками: людскими, конюшнями, хлевами, сараями, амбарами, птичником и баней. Свои лошади, коровы, даже козы и бараны, куры, утки <...> Словом, целое имение, деревня", — вспоминал Гончаров.
Отец умер, когда Ивану было 7 лет. Мать, еще молодая и красивая, так и не вышла больше замуж, посвятила себя заботам о доме и детях. Она почти не получила образования, но была умна и серьезна, отлично вела хозяйство — и Гончаров даже заметил однажды, что именно такие люди должны занимать министерские посты.
Считается, что некоторые ее черты нашли воплощение в гончаровских героинях — матери Адуева из "Обыкновенной истории", Агафье Матвеевне из "Обломова", бабушке из "Обрыва". Каждая из них воплощает теплую, живую материнскую любовь. Авдотья Матвеевна, однако, в отличие от Агафьи Матвеевны, была строга. Когда она звала нашаливших детей к себе на суд, они прятались у крестного — отставного морского офицера.
Потомственный дворянин Николай Николаевич Трегубов (в воспоминаниях "На родине" он назван Петром Андреевичем Якубовым) служил под началом адмирала Ушакова, воевал с турками, был награжден орденом Святого Владимира. Выйдя в отставку, он поселился в своей деревне, где быстро заскучал, так что скоро переехал в Симбирск. Он снял флигель у Гончаровых, крестил всех их детей, и после смерти Александра Ивановича фактически заменил малышам отца. Крестный баловал детей, кормил их сладостями, возил на прогулки в своем тарантасе. Но и учил, и давал им книги, и заботился об их развитии. Ваня больше других привязался к Трегубову, подолгу сидел в его библиотеке, с удовольствием слушал рассказы о его службе.
Сам Гончаров писал, что был "мальчиком зорким и впечатлительным"; он много читал, вслушивался, всматривался в окружающий мир. Учился он в пансионе, затем его перевели в другой — для детей местных дворян в имении княгини Хованской. Учителем там был молодой священник Троицкий, старавшийся дать детям обширные знания и привить привычку к труду. В пансионе Ваня научился говорить по-немецки и по-французски, начал читать Ломоносова и Державина и увлекся книгами о дальних странах и путешествиях.
В 10 лет мальчика отправили в Москву, в Коммерческое училище на Остоженке, где уже учился его старший брат. Это было серьезное учебное заведение для купеческих детей. Помимо иностранных языков и общеобразовательных предметов в программу входили бухгалтерия, коммерческая география, общая и коммерческая статистика, товароведение, правоведение. Общая атмосфера в училище была казенной, режим — почти военным. Историк Сергей Соловьев, который в нем учился, писал: "Учили плохо, а учителя были допотопные". Восьмилетний курс учебы делился на "возраста" — по два года в каждом. По окончании "младшего возраста" Ваню не перевели в следующий класс, а оставили проходить тот же курс повторно "по малолетству", хотя он был лучшим учеником в классе. Он и во второй раз показал хорошие успехи, но его даже не наградили, ибо он "пробыл в классе вместо одного два двухлетия, и, как по сему, так и по летам своим долженствовал бы оказать лучшие успехи пред всеми учениками того класса, в коем находился, и притом шалостлив". Годы, проведенные в училище, Гончаров вспоминал с тоской; отраду он находил только в том, что "читал все, что попадалось под руку, и писал сам непрестанно". В круг его чтения вошла иностранная литература — Вольтер, Руссо, Радклиф, Гюго, Дюма; он зачитывался "Освобожденным Иерусалимом" Торквато Тассо. Он вдумчиво читал Дмитриева, Озерова, Карамзина и Жуковского, а в возрасте 14–15 лет открыл для себя Пушкина.
В конце концов чтение — никем не руководимое, но обильное и серьезное — привело Гончарова к мысли, что надо поступать в университет. Мать не стала возражать, крестный тоже. 18-летний Иван бросил училище и вернулся в Симбирск — готовиться к поступлению. Год, однако, был холерный, всюду были карантины, учеба в университете в 1830 году вообще прекратилась, так что поступил он на словесное отделение Московского университета только в 1831 году.
СЕКРЕТАРЬ ГУБЕРНАТОРА
Университетские годы писатель называл лучшей частью жизни: "Благороднее, чище, выше этих воспоминаний у меня, да, пожалуй, и у всякого студента, в молодости не было". О профессорах Гончаров отзывался с большим уважением, выделяя среди них Михаила Каченовского, и вспоминал, как был свидетелем спора о подлинности "Слова о полку Игореве" между Каченовским и Пушкиным, которого привез в университет министр просвещения Уваров. "Для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга", — писал Гончаров. Потом, когда он уже жил в Петербурге и служил в департаменте, на службе он услышал известие о смерти Пушкина; он вышел в коридор и горько плакал — так горевал он, может быть, только о смерти матери.
Студентом он много переводил, его перевод отрывка из романа Эжена Сю "Атар-Гюль" опубликовал у себя в журнале "Телескоп" университетский профессор Николай Надеждин. Гончаров не был ни книжным червем, ни увальнем-домоседом вроде Обломова: он часто бывал в гостях, любил танцевать, бывал в театре и в салоне у комедийной актрисы Львовой-Синецкой, в которую был слегка влюблен.
Окончив университет в 1834 году, он отправился в Симбирск, повидаться с семьей. Дома его приняли в теплые объятия, кормили вкусным, нежили. Мать, конечно, мечтала женить сына и нянчить внуков, Трегубов повез по местным важным шишкам — представляться. Юноша недоумевал — зачем?
Он присматривался к жизни города и находил вокруг только барство, сонное оцепенение, но еще и страх, еще не прошедший после разгрома декабристов и разгона масонских лож, и "новое, с николаевских времен" значение жандармов.
Гончаров собирался осенью уехать в Петербург, однако губернатор Загряжский уговорил юношу поступить к нему в секретари, поскольку ему нужны люди "с новыми взглядами" для борьбы со злоупотреблениями чиновников. Гончаров решил попытаться принести пользу родному городу и "разогнать немного тьму". Он наблюдал за губернскими нравами, изучал жизнь местного чиновничества, танцевал на балах у губернатора и страшно тяготился "пустотой и праздностью" местной жизни, сетуя, что во всем городе "не было ни одного кружка, который бы интересовался каким-нибудь общественным, ученым, эстетическим вопросом". Кончилась эта служба с отставкой губернатора, причиной которой стала чрезмерность его амурных похождений. Загряжского вызвали в Петербург, и Гончаров отправился вместе с ним.
В столице юноша поступил на службу в департамент внешней торговли Министерства финансов, где занялся переводом иностранной переписки. За пятнадцать следующих лет он дослужился до чина коллежского асессора (это был восьмой чин в Табели о рангах, дававший право на потомственное дворянство) и должности младшего столоначальника.
На помощь из дома он не полагался, жил на свое небольшое жалованье и часто испытывал нужду. Мучительней всего для него была необходимость служить, когда хотелось писать. "Весь век на службе из-за куска хлеба!" — пожаловался он однажды в письме.
Гончарова часто изображали в мемуарах совершенным чиновником, всецело отдающим себя службе. Сам он писал, что "всегда делал то, чего не умел или не хотел делать". Но, пожалуй, постоянный труд был для него не только источником средств, но и нравственной обязанностью: безделье и барство, по его убеждению, оборачивались пустотой и смертью.
Служба в департаменте внешней торговли обогатила его пониманием нового типа людей — "нарождающейся буржуазии", как было принято писать в советских книжках. Таков Штольц в "Обломове" и Тушин в "Обрыве". Русская литература еще думала над "новым героем", всматриваясь в тоскующих, не находящих себе места аристократов, а новые герои — впрочем, не совсем такие, каких она ждала, — постепенно появлялись кругом...
Еще в студенческие годы Гончаров в Москве познакомился с Юнией Гусятниковой и влюбился в нее. Она вышла замуж за другого, но дружба сохранилась между ними на всю жизнь. Скорей всего, именно Юния познакомила Гончарова с семьей своей тети — Евгении Петровны, которая была замужем за художником Николаем Майковым. В 1835 году Майковы искали для двух своих старших сыновей учителя, который подготовил бы их к поступлению в университет. Гончарова пригласили преподавать мальчикам русскую литературу, латынь и эстетику. С Майковыми Гончаров дружил всю жизнь, писал, что дружба эта была теплая, бескорыстная, ничем никогда не омрачавшаяся. У Майковых в кружке выпускали альманахи "Подснежник" и "Лунные ночи"; в "Подснежнике" Гончаров публиковал свои романтические стихи, которые потом отдал Александру Адуеву, герою "Обыкновенной истории", да еще и посмеялся над ними устами дядюшки Адуева. Там же увидела свет и "Лихая болесть", шуточная повесть, где появляется малороссийский помещик Тяжеленко, который "проводил бoльшую часть жизни лежа на постели; если же присаживался иногда, то только к обеденному столу; для завтрака и ужина, по его мнению, этого делать не стоило". Это первые шаги к "Обломову"...
ПРИНЦ ДЕ ЛЕНЬ
"Обыкновенная история", за которую Гончаров взялся в 1844 году и закончил три года спустя, стала серьезным литературным событием. Правда, рукопись целый год пролежала у Михаила Языкова, друга Белинского, который взялся передать роман критику. Тот прочитал несколько страничек, бросил, а Некрасову сказал: "Кажется, плоховато, не стоит печатать". Некрасов прочитал рукопись и передал ее Белинскому; тот позвал Гончарова читать роман у него и в итоге похвалил.
"Обыкновенная история" вышла в свет в номерах "Современника" в 1847 году и сразу выдвинула Гончарова в ряды лучших русских прозаиков. "Талант замечательный", — писал о нем Белинский. Кстати, Белинский заметил, что Адуев вряд ли стал бы таким положительным человеком, каким Гончаров изображает его в романе — скорее уж, заглох бы "в деревенской дичи, в апатии и лени".
У Белинского среди прочих познакомился он и с Тургеневым. Сначала они подружились, потом разошлись: Гончаров, работая над "Обломовым", уже придумал роман "Обрыв", замысел которого рассказал Тургеневу. Затем Гончаров отправился в кругосветное путешествие; вернувшись, был занят изданием путевых записок и завершением "Обломова". Тургенев тем временем написал "Дворянское гнездо", в котором Гончаров обнаружил краткий конспект своего романа. Он обвинил Тургенева в плагиате, и дело едва не дошло до дуэли. Гончаров обратился к третейскому суду: тот признал, что сходства наличествуют, однако объяснил их тем, что оба романиста наблюдают одни и те же типы и ситуации в российской действительности. Тургенев уничтожил две главы "Дворянского гнезда", имевшие наибольшее сходство с планом "Обрыва", а Гончаров убрал из текста главу о предках Райского. Но до конца своих дней подозревал Тургенева в плагиате, который усматривал и в "Накануне", и в последующих текстах, включая "Отцов и детей"...
1848 год. Гончарову 36 лет — он уже немолод, у Майковых его зовут "принц де Лень". После нескольких безнадежных влюбленностей он, кажется, навсегда расстался с идеей семейного счастья.
В 1849 году Гончаров взял отпуск и уехал в Симбирск, где не был четырнадцать лет. Дома он с радостью увиделся с родными. Пытался писать "Обломова", задуманного в 1848-м. Не выходило. Мемуаристы свидетельствуют, что в это время у Гончарова завязался роман с Варварой Лукьяновой, выпускницей Смольного, воспитывавшей его племянников. Рассказывают, что в день его отъезда она кинулась ему на шею с криком "Ваня!". Ее портрет всегда стоял у него на столе, но и она вышла замуж за другого...
Матери он с тех пор больше не увидел. Она умерла через два года, и это было самое большое горе в его жизни. "Горжусь, благодарю Бога за то, что имел подобную мать. Ни о чем и ни о ком у меня мысль так не светла, воспоминание так не свято, как о ней", — писал он сестре.
В Петербурге ему тоже было не по себе: дышать в обществе было нечем. Еще один вспыхнувший роман — короткая влюбленность в родственницу Языковых Августу Колзакову — тоже окончился ничем.
Гончаров не находил себе места и стал задумываться о путешествии. Еще с детства он мечтал о море. Узнав от Аполлона Майкова, что в кругосветную экспедицию ищут секретаря с литературными способностями, Гончаров попросил о протекции. Никто не верил, что неподвижный "де Лень" собрался в кругосветное путешествие. Майковым он объяснял это так: "Так вот зачем он уехал, — подумаете Вы: он заживо умирал дома от праздности, скуки, тяжести и запустения в голове и сердце; ничем не освежалось воображение и т.п. Все это правда, там я совершенно погибал медленно и скучно: надо было изменить на что-нибудь, худшее или лучшее — это все равно, лишь бы изменить".
ДВИЖЕНИЕ И ЗАСТОЙ
Целью похода, который возглавлял адмирал Путятин, было установление торговых отношений с Японией. Старому фрегату "Паллада" пришлось пройти через тяжелейшие бури и штормы, в одном из писем Гончаров писал, что фрегат "течет, как решето".
В экспедиции Гончаров вел судовой журнал и преподавал словесность гардемаринам. Он долго задумывался над концепцией книги. И когда наконец появился образ замкнутого мира корабля, движущегося по морям, образ движения и развития, противопоставленный застою, — тогда книга сложилась и писать стало легко.
Фрегат "Паллада" замечателен не только как историческое и этнографическое свидетельство; в нем важна упорная работа гончаровской мысли, пытающейся охватить развитие человека, развитие цивилизации, ход времени. Вместо набившего оскомину романтического противопоставления прекрасных экзотических стран, где живут сильные прекрасные люди, скучной и жадной цивилизации, Гончаров заговорил о другом: об опасности косности, застоя, патриархальной лени, с одной стороны, и превращения цивилизаторства в колонизаторство — с другой.
Уже во "Фрегате "Паллада"" он развивает философию, которая получит свое воплощение в "Обломове": жизнь — это движение; если движение останавливается, за это приходится платить. Казанский филолог Лия Бушканец обращает внимание: во "Фрегате" есть два народа, застрявших в детстве, в патриархальной замкнутости — Россия и Япония, одновременно и детски наивные, и старчески дряхлые, усталые. Таков же Обломов, чистый как ребенок и вялый как старик. Он не выполняет задачу зрелого возраста — брать на себя ответственность, возвращать миру долги. Таким зрелым человеком он пытается изобразить Штольца, намеренно уходя от реализованного уже в "Обыкновенной истории" противопоставления мягкого романтика и жесткого прагматика. Штольц сохраняет способность радоваться красоте, но он уже вышел из возраста юношеских мечтаний. Ольга тоже взрослеет, перерастая Обломова, а он находит себе идеальную мать, Агафью Матвеевну, и возвращается в безмятежное детство — но это уже не райская Обломовка, а бессмысленное угасание.
"Обломов" до сих пор тревожит читателей, беспокоит ум: что-то очень важное зацепил Гончаров в русской душе, за больную ниточку дернул — почему не может быть счастья? Почему нельзя, чтобы всегда было хорошо и ничего за это не было? Почему невозможен рай на земле? Зачем "не хочется, а надо"?
Уже современники говорили, что Гончаров и сам — Обломов, что герой списан с него самого; да и сам Гончаров, когда не мог писать, сетовал на свою лень. От Обломова в нем была разве что замкнутость, сдержанность, та тщательность, с которой он оберегал свой внутренний мир. Анатолий Кони, сын Федора Кони — друга писателя, вспоминал: "Под спокойным обличаем Гончарова укрывалась от нескромных или назойливо-любопытных глаз тревожная душа. Главных свойств Обломова — задумчивой лени и ленивого безделья — в Иване Александровиче не было и следа. Весь зрелый период своей жизни он был большим тружеником".
Обратно он возвращался через Сибирь, где посетил ссыльных декабристов и взял от них письма в Москву и Санкт-Петербург. Вернулся через неделю после кончины императора Николая Павловича. В стране ждали перемен. Говорили о необходимости отмены крепостного права.
ЦЕНЗОР
Гончаров вернулся в свой департамент, где его повысили по службе: он стал столоначальником. Писатель мечтал заняться чем-нибудь более близким к литературе и, когда получил предложение стать старшим цензором, принял его, что неприятно удивило собратьев-литераторов. Цензура спасла его от департамента — он в самом деле стал заниматься литературой, но совершенно лишила его свободного времени и в значительной степени — общественного уважения.
В 1855 году он снова влюбился — в молодую красавицу Елизавету Толстую. Письма, которые он писал ей, опубликованы. Они сначала сдержанные, осторожные, затем страстные... Но Гончаров всегда сбивает пафос самоиронией. Толстая предпочла ему Алексея Мусина-Пушкина, и Гончарову еще пришлось хлопотать, чтобы Синод разрешил ей выйти замуж за кузена.
Считается, что Елизавета Толстая стала прототипом Ольги Ильинской. Называют и другой прототип — Екатерину Майкову. Именно ее Гончаров снова и снова просил петь арию Casta Diva. Но в письме Майковой он писал, что никогда не имел на нее романтических видов и если предпочитал ее общество другим, то потому, что она была ему интересна. А сама Майкова, прожившая бурную жизнь, в старости говорила: нет, в Гончарова не влюблялась, что вы, он был такой чиновник!
Майкова была из тех новых женщин, которые впервые задумались о своем праве любить, не подчиняясь патриархальным нормам. Она ушла от мужа с учителем детей, оставив их мужу. Затем были скитания по стране, еще двое детей от разных отцов... Эта семейная драма отразилась в "Обрыве": оттого здесь появляется вольнодумец, в позднейших редакциях нигилист Волохов, оттого здесь мучительно тоскует оставленный женой учитель Козлов...
"Обломов" стал получаться, когда Гончаров взял отпуск и уехал в Мариенбад. Роман сложился у него в голове и быстро был написан, как только появилось свободное время. Публикация романа стала настоящим событием. "Обломова" читали везде и везде обсуждали "обломовщину". Толстой назвал роман "капитальнейшей вещью".
А Гончаров взялся за "Обрыв", который долго вызревал и ждал своего часа — может быть, отпуска. В отпуске, однако, он ничего не написал, думал даже бросить литературу, но вместо этого подал прошение об отставке. Он работал над "Обрывом", пока ему позволяли средства. Однако в 1862 году снова был вынужден вернуться на службу: редактировал газету "Северная почта", затем стал членом Совета по делам печати, потом — членом совета Главного управления по делам печати. Это, по сути, было опять возвращение в цензуру. Служба цензора была Гончарову тягостна. Но в 1867 году он все же вышел в отставку. Ему была назначена пенсия в 1750 рублей в год.
ПОСЛЕ "ОБРЫВА"
Он продолжал писать "Обрыв" — писал трудно, мучительно, несколько раз думал бросить. Прочитал начатое Алексею Константиновичу Толстому, его жене и редактору "Вестника Европы" Стасюлевичу, все трое уговорили его дописывать. В "Вестнике Европы" роман и увидел свет. Некрасову, который просил его для "Отечественных записок", Гончаров отказал: роман, пояснил он, не совпадает с теми началами, которым будет следовать ваш журнал.
Роман создавался двадцать лет и менялся на ходу — менялась общественная жизнь, вместе с ней менялся и замысел, и герои. Вместо вольнодумца, за которым Вера должна была уехать в Сибирь, явился ядовитый нигилист Волохов, за которого Гончарова нещадно колотила критика: оклеветал молодое поколение. Ходульным оказался новый человек Тушин — как ни всматривался Гончаров в этих новых людей, так и не смог их разглядеть; как ни пытался увидеть будущее Веры — так и не увидел его, потому что и нельзя его было увидеть в русской действительности. Зато в романе появился Райский, "ни Богу свечка, ни черту кочерга", беспочвенный интеллигент в вечном поиске, и сильная, трагическая Вера, и удивительная бабушка, которую сам Гончаров писал с большой буквы — Бабушка мудрая, любящая, сильная и слабая, святая и грешная, уязвимая, страдающая — бабушка, из которой в финале вырастает фигура России.
Читатели роман приняли, критики нет; Гончаров болел и терзался сомнениями, в одном из писем написал: "Будущности у меня нет — я морально умер".
Он не умер, однако, а продолжал работать — в 70-е годы преимущественно как литературный критик. Статью "Мильон терзаний", написанную в это время, до сих пор читают в школе. Жил он замкнуто, общался с узким кругом друзей. Еще в конце 60-х он начал терять зрение, а в 1885-м долго болел и ослеп на один глаз.
В старости он заботился о жене и детях своего камердинера Карла Трейгульта. Он постарался дать детям образование, устраивал их в учебные заведения, ворчал, что их принимают за его побочных детей, жаловался, что на старости лет вошел в расходы... Но детей этих искренне любил и писал Анатолию Кони, что любовь к ним "помогает тянуть воз жизни и терпеть до конца". Он часто бывал в Дуббельне на Рижском взморье, детей брал с собой, занимался с ними русским языком и арифметикой. В мемуарах переводчицы Веры Спасской, встречавшей писателя в Дуббельне, есть редкое свидетельство религиозности Гончарова, которую он никогда не выпячивал: "И.А. Гончаров был искренно и глубоко религиозен. Помню, с какой задушевностью передавал он нам содержание своей беседы с священником православной церкви в Дуббельне <...> на тему одной из его проповедей".
На отдыхе он гулял, по привычке что-то записывал — так появились его воспоминания. Потом добираться до Дуббельна ему стало трудно, он стал ездить сначала в Усть-Нарву, позже — в Петергоф.
Умер он почти 80-летним — не справился с воспалением легких, в которое переросла простуда. Незадолго до смерти сжег множество бумаг, в том числе письма, черновики, неопубликованные тексты. Свое состояние — 40 тысяч рублей — завещал детям Трейгульта. Похоронить просил где-нибудь на обрыве в Александро-Невской лавре. Там и был похоронен.
Вечный труженик, считавшийся ленивцем; убежденно верящий в движение и создавший образ абсолютной неподвижности; сдержанный, замкнутый, даже в Пушкине заметивший прежде всего сдержанность; тревожный до подозрительности; требовательный к себе до перфекционизма; либеральный консерватор и консервативный либерал, прогрессивный цензор — он всю жизнь мучительно выбирал слова, чтобы сказать самое нужное, самое важное. Сформулировал и сказал. И мы полтора века бьемся, толкуя их, и каждый, толкуя Обломова, толкует себя.