«Я уже тогда прикидывал в уме книгу про Дрезден. Тогдашним американцам эта бомбежка вовсе не казалась чем-то выдающимся. В Америке не многие знали, насколько это было страшнее, чем, например, Хиросима.»
Это отрывок из романа «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» известного американского писателя Курта Воннегута.
Еще раз прочтем:
«...насколько это было страшнее, чем, например, Хиросима.»
В 1975 году полковник в отставке Виктор Васильевич Зеленый, проживающий в Бердянске, рассказывал мне о бомбежке Дрездена. В ночь с 13 на 14 февраля 1945 года американцы и англичане предприняли налет на город. Примерно 1300 самолетов. 3 захода. 3000 тонн бомб. 30000 погибших мирных жителей. Бомбардировка лишила крыши почти всех.
Взрыв не оставил камня на камне от дома фрау Доротеи Арндт. Фрау Арндт взяла сына Клауса 5 лет и дочь Ингрид 14 лет, остатки имущества — малый скарб беженца — и ушла. Эти трое медленно шагали в колоннах по шоссе. Такие колонны беженцев прошли по России, Украине, Белоруссии... Теперь шли немецкие колонны, шли по Германии.
Фрау Арндт посадила сына на подводу, которой правила пожилая, на вид добродушная немка. Так прошли еще отрезок пути — с остановками, большими и малыми. А потом дочь Ингрид упала в обморок: ей было уже 14 лет, и ее не пустили на подводу. Фрау Арндт отнесла дочку на обочину дороги, откачивала. А могла и не откачать, но колонна ни за что не прекратила бы своего движения. И подвода не остановилась, и на ней уехал Клаус. Добрая тетя ссадила его на развилке: пусть дождется маму. Клаус стал дожидаться и смотреть, он выискивал среди проходящих маму и сестру — не было их. Мальчик растерялся.
...Мне никто не говорил — ни полковник Зеленый, ни его жена,— что мальчик растерялся. Эту фразу я взял из головы. И взял из уверенности в том, что мальчик растерялся: мамы-то не было. И я предполагаю дальше: он заплакал. Заплакал Клаус и пошел искать маму и сестру. Он шел четыре дня.
Мальчик почти ничего не ел, только крохи какие-то, что давали ему проходящие беженцы. Потом Клаус остановился на дороге. Он остановился ночью. Горестные колонны куда-то ушли. Позже появились другие колонны — сосредоточенные, тарахтящие моторами, гусеницами, приказами на высоких нотах и на русском языке. Клаус снова стал на обочину. Эта ночь не была сплошь черной, то и дело вспыхивали фары, осветительные ракеты, дальние взрывы. И в каждой вспышке возникал на секунду, проявляясь, как фотографический негатив, стоящий на обочине пятилетний малыш.
Майор — тогда, в сорок пятом, майор, командир саперного батальона Зеленый, — приказал остановить «виллис», открыл дверцу и крикнул:
«Юнге, ком хир!» — «Мальчик, иди сюда!»
Клаус не подошел, он физически не мог. Майор Зеленый подбежал к мальчику, взял его на руки и отнес в машину. Поехали. В Дрезден.
«...страшнее, чем, например, Хиросима»,
— пишет Воннегут.
Да! Или нет! Сложно сравнивать.
Война не позволяет заниматься воспитанием детей. Майор Зеленый поручает мальчика военфельдшеру лейтенанту Надежде Булгаковой. Через несколько дней Зеленый и Клаус едут на «виллисе» по Дрездену, Клаус говорит: «Дас ист Эльба» — «Это Эльба», он узнает реку, узнает город — в общих чертах, руины города. Но дома своего найти не может. Еще через день на улицу выезжает передвижная радиостанция, по-немецки читается объявление:
«Найден мальчик пяти лет, зовут Клаус»...
За Клаусом никто не пришел.
Батальон майора Зеленого срочно снимается из Дрездена, намечена переброска в Чехословакию. Перед отъездом Зеленый везет Клауса в приют, получает расписку — на случай, если объявятся родные.
Вот майор уже садится в машину...
«Фатер, фатер!» — «Отец, отец!»
— кричит Клаус, бросается к Зеленому.
Что тут делать?
Раз ты назвал меня отцом, то быть тебе моим сыном. И никаких приютов, никаких расписок!
...Все это мне рассказывает Виктор Васильевич Зеленый.
Я у него в гостях.
Тридцатилетняя дистанция, отделяющая сегодняшний наш день от последних выстрелов Отечественной войны, позволяет рассматривать события, которые происходили в разное время, в различных местах, с различными участниками. Майор Зеленый не знал тогда, в сорок пятом, историю Клауса, не связывал ее, вероятно, с бомбежкой Дрездена, с горестными колоннами беженцев. Он видел только окоченевшего малыша. Фрау Арндт считала сына погибшим или, может быть, пропавшим.
Она, очевидно, надеялась... Отец Клауса был жив, но ничего не знал ни о семье, ни о майоре, он еще воевал против русских, один из которых не дал умереть его сыну. Только со временем нам раскроется более «ли менее полная картина событий.
Временная дистанция, она ведь еще и смягчает отношение к людям. Для нас абсолютно естественно движение Зеленого. Малыш в беде, и мужчина ему помогает. Малыш верит мужчине, он называет мужчину отцом — и мужчина помогает малышу в его вере, становится его отцом. Естественно, хотя и необычно. Ведь чтобы усыновить немца тогда, в сорок пятом, после четырех лет тяжкой войны, наверное, требовалось нечто большее, чем просто естественная человечность.
Виктор Васильевич Зеленый говорит:
— Оставили Клауса у себя. Солдаты к нему сильно привязались — истосковались они по теплу, по детям. Натащили игрушек. Научили русскому. Да, уже через год Клаус говорил по-русски без акцента. И солдаты обращались к нему: «Клаус, ты не фриц, ты рус Иван!» А он смеялся, кивал. А потом уже все вокруг звали его по-русски Володей, и он откликался и сам себя звал Володей.
До сорок седьмого года мы всей семьей — жена, дочка и сын — жили в Австрии, я служил командиром комендантского батальона. А в сорок седьмом году вернулись на Родину, меня перевели на службу в город Черновцы. Пришло время определить Володю в школу. Экспертизой точно установили его возраст: к тому времени семь лет. В горсовете выписали метрики: Владимир Викторович Зеленый, украинец... Усыновил я его. Стал он украинцем, а то как же? Пошел бы в школу немцем? Да его мальчишки бы извели — все ж первые послевоенные годы.
Виктор Васильевич продолжает:
— Ну вот, потом Володя школу закончил, уехал по комсомольской путевке шахту строить а Донбассе. Потом — армия, завод, преподавал еще в ремесленном. Женился. Дочь родилась, Иринка. Потом...
...В 1967 году Надежда Булгакова (во время войны—военфельдшер, ухаживавшая за истощенным малышом) обращается в «Комсомольскую правду« с просьбой разыскать отца Клауса, она рассказывает всю историю, прикладывает к письму фотографию: Клаус а военном костюмчике, рядом — майор Зеленый. Виктор Васильевич откликается на опубликованное письмо. Так события сорок пятого года становятся широко известными. В Германской Демократической Республике перепечатывают материалы «Комсомольской правды». И в шестьдесят восьмом году отыскивается мать Клауса, Доротея Арндт, она жива, живет в ГДР, работает на заводе, вдова.
Сколько лет было Клаусу-Володе, когда он вновь встретился со своей настоящей матерью? Тридцатилетний мужчина, сам уже имеющий семью...
Они встретились. И отец Володи Виктор Васильевич Зеленый встретился с матерью Клауса. Встретились спустя столько времени. Но в тот момент понятия временного разрыва не существовало, люди помнили все. И то, что война была жестокой. И страшной. И разрушающей человеческое в человеке. И то, что усыновить немца, пусть малыша, но тогда, во время войны, не просто естественный поступок, но требующий особого таланта. Они все это вспомнили. Талант — он был, этот высокий талант человека, «...если в сердце твоем нашлось место для сына врага».
Эти слова в кавычках — то, что сказала Доротея Арндт. Сказала через много лет после войны, вкладывая в слова всю память войны. Так она сказала. И эти слова звучат в фильме «Сердце солдата».
Несколько лет назад Виктор Васильевич вышел в отставку и переехал в Бердянск.
Теперь он — директор межколхозного пионерлагеря «Березка». Работает с детьми, дел куча. Это до отбоя. А затем возится со взрослыми детьми, пионервожатыми — они ведь чаще всего студенты, молодежь.
После фильма к нему идут письма. Много писем. В основном от детей. Возится с письмами: детям обязательно нужно отвечать. Всем...
А. Буравский, 1975 г.