Экранная культура не приносит ничего хорошего для ребёнка. Только чтение может развивать способность к критическому анализу воспринимаемой информации. В воображении человек рисует своё представление, свою картину прочитанного. Мультфильмы и компьютерные игры, картинки из интернета заставляют мыслить и представлять мир, согдасно заданным шаблонам.
С подобными утверждениями в последнее время приходится встречаться часто. Насколько они верны, утверждать трудно. Но о чём точно можно говорить, что навязывание их методом взрослого товарища ни к чему не приведёт. Будешь читать — все девочки твои будут, потому что они любят умных. Будешь читать — будешь таким же красивым, как папа, посмотри, как он красив со своей лысиной и в очках с толстыми стёклами. Будешь читать — по всем предметам будут пятёрки, и потом сможешь работать не кассиром в ресторане фаст-фуда, а охранником в супермаркете. И так далее.
Не нужно быть Чарльзом Пирсом, чтобы понимать простую истину: высказывания взрослых не воспринимаются детьми так, как они воспринимаются самими взрослыми. Дети либо соглашаются, но делают в итоге по-своему («Читать нужно, но я, всё равно, не буду читать»), либо такие — «Ну и чё?». Если они что-то и могут воспринимать критически, то исключительно речь взрослых. На неё они могут найти множество контраргументов, причем весьма необычных и резонных.
И я бы мог найти в их время, наверное, тоже. Класса до седьмого я ненавидел читать. Вся моя сознательная жизнь связана с письмом. Как научился писать, так и пишу. Даже, когда ненавидел читать.
С «ненавидел» я, конечно, преувеличиваю. Не любил. А если и читал, то детские детективы. Делал вид, что любил космическую фантастику, но дальше пары страниц не шёл. Если честно, то же самое было и с теми самыми, детскими детективами и детскими приключенческими книгами. Но я их упорно вписывал в дневник чтения, который мы вели в начальной школе, за что всегда получал от первой учительницы Антонины Михайловны. Читать нужно, но не одну же несерьёзную литературу.
К Антонине Михайловне, я и попал, собственно, благодаря чтению. На экзамене в первый класс (было и такое) мне встретилось в тексте слово «шкап». Я заартачился, мол, здесь ошибка, такого слова нет, у вас не правильно «шкаф» написано. И продолжать не стал — зачем читать рассказ с ошибками?
Антонина Михайловна была педагогом советской закалки, настоящая сталинистка. Не в том смысле, которое в эти слова может вложить Дудь и вкладывал сериал «Ранетки»: нетерпимые ни к чему новому люди, ненавидящие всё и вся, начиная, естественно, с учеников. На самом деле, сталинизм — это культ личности. И Антонина Михайловна очень любила личности, сильные и способные мыслить, пусть даже и ошибочно. Поэтому и взяла меня в свой создаваемый экспериментальный класс по системе Занкова.
Я тогда не знал, что такое эта система Занкова, что она требует развития каждого отдельного ученика. Может быть, не знала этого и Антонина Михайловна, потому что тратить времени на развитие кого-то, кроме нескольких сильных личностей, она явно не желала, и все нежелательные элементы из класса выживала. Тоже сталинистские практики.
Мне подобный исход не грозил, ведь я с самого начала ходил в любимчиках. Получал исключительно положительные оценки, всегда был на первых ролях в классе, где выше всего ценились знания и успехи в учёбе. А читать не любил.
Шерлоку Холмсу я подражал сыгранному Василием Ливановым, а не написанному Конан Дойлем. Носил фиолетовую кепку с опускающимися ушами и сделал из очищенной от шкуры ветки американского клёна трость. Но прочесть про его приключения — увольте. Я до сих пор этого не сделал и почему-то не жалею.
Лучший подарок — это книги. Во всяком случае, так ещё продолжало считаться на протяжении девяностых. Подаренный «Вождь краснокожих» 1997 года издания прочитан так и не был, и теперь по наследству перешёл семилетней Алисе. Она тоже не горит большим желанием смеяться над строками бессмертных рассказов Уильяма Сидни Портера.
Да, и признаться осваивать просторы космической фантастики приходилось тоже с трудом. Страницы до седьмой я дотягивал, а потом никак дело не шло. Хотя я упорно доказывал всем, что очень люблю и чту сайнс фикшн — мамино влияние, она у меня проводила бессонные ночи над Рэем Бредбери и Гербертом Уэллсем. Книжку последнего, подаренную в пятом, я прочитал только в студенческие годы, спустя десятилетие.
А вот в 93-м случилась настоящая трагедия. Была какая-то заваруха в Москве, потом объявили траур по погибшим, и по телевизору отменили диснеевские мультики. Я тогда учился в первом классе и закатил чуть ли не истерику маме: «Почему я должен страдать, из-за того, что там что-то случилось?!» «Люди погибли, пятьсот человек». «Ну, и что! А я тут без „Чёрного плаща“ погибну».
Или третий уровень пройдя до половины в «Черепашках-ниндзя» на «Денди», очутился ты перед катающимся по всему экрану телевизора «Горизонт» злобным противником, и никак одолеть его не в состоянии. «О, у меня ещё три жизни осталось, пап, готовься, сейчас я его завалю, и ты воскреснешь», — кричишь сбежавшему от веселья на кухню курить отцу. А не ты его заваливаешь, а он тебя. Глаза уже красные, как полуубитые главари уровней, какие тут могут быть книги, когда такое твориться. Это тоже было настоящей трагедией.
Немного о книжках про черепашек-ниндзя, выходившие в белорусском издательстве. Первую из них мне подарили за несколько часов до нового 1995 года. Ходил за родителями и клянчил, а получив, очень обрадовался и забыл про традиционные семейные посиделки за миской «Оливье». Книга называлась «Космическое путешествие» — четыре черепахи в полной экипировке и при оружии стоят на синем фоне с просветами звёзд — и представляла дословный пересказ фильма «Чужой». Я тогда его уже посмотрел, и сразу просёк подвох.
Не знаю, что мне там больше нравилось: картинки, их, кажется, всегда было двадцать штук, и они практически никак не иллюстрировали текст; обложка или сама идея серийности, устойчиво привлекающая меня на всём протяжении жизни. А, может, то что они слизали историю любимых фильмов. Объединить два удовольствия в одно. Это же просто осуществление мечты какое-то — твои кумиры попадают в обожаемый тобою мир.
В вольном пересказе одной из частей «Пятницы, 13» черепашки вяло боролись с маньяком в хоккейной маске по имени Баркулаб фон Гарт. Завораживало совершенно дебильное немецкое сочетание, но ещё больше, что в книжке встречалось слово «трахает» и довольно подробное описание процесса, обозначаемого этим глаголом. Явно не то чтиво для начальной школы, но родители в него не заглядывали.
Зато я упорно хотел заставить их заглянуть в свою писанину. Время сходить в душ и укладываться спать, а я бегаю за мамой и говорю: «Посмотри, какое слово я написал в своей новой книжке». Это слово было «сука» и им называл один из участников космического путешествия участницу этого мероприятия за то, что она не ответила ему взаимностью на его ухаживания.
От мамы, конечно, похвалы за ругательства в произведениях на страницах амбарной книги я не получил, но и репрессий не последовало. Это позволило мне заявить, что я ещё похлеще словечки вверну в повествование.
Писал я, в основном, в амбарных книгах, как называли их родители. Это такие огромные разлинованные тетради, предназначенные для учёта хранимых на складе магазина товаров. Откуда они брались, я сейчас и не вспомню. Но рассказы о космических одиссеях и приключениях юного сыщика Фентона Дера в них перемежались с картинками, самодельными комиксами и черновиками по математике и русскому языку. Сейчас бы многие из этого назвали бы фанфиками, но тогда такого слова ещё не существовало.
Говорят, что у поколения экранной культуры не формируется критической мышление и информацию они не могут фильтровать, отделяя фейк от факта. Не скажу, что я был каким-то уникумом. Скорее, типичный представитель поколения тридцатилетних. Не помню, чтобы одноклассники мои и прочие ровесники больно любили читать. В большинстве своём они относились к этому занятию ещё неприязненнее, чем я. Включая отличников. Правда, повреждения способности воображения в клиповом сознании не произошло, правда, это пример эмпирический, и всегда может быть оспорен сторонниками чистого знания.
От себя же могу добавить только то, что получать удовольствия от чтения по рекомендациям Ролана Барта так и не научился. Как было для меня это занятием утилитарным, так и осталось. Не Петрушка всё же, чтобы любить буквы за то, что они складываются в слова, а те — в предложения.