В залах Новой Третьяковки на Крымском Валу впервые в подобном объеме представлено наследие одного из основоположников русского авангарда
Около 500 работ из 30 зарубежных и российских собраний! Это действительно масштабная ретроспектива творчества Михаила Ларионова — яркого "борца" в плеяде авангардистов, художника противоречивого, а потому привлекательного. В залах Новой Третьяковки на Крымском Валу впервые в подобном объеме представлено наследие одного из основоположников русского авангарда. Перед зрителем предстает не только живопись, графика, книги, фотографии, архивные документы, но и необыкновенный, очень разный в своих проявлениях мир художника — образы, стили, смыслы...
Текст: Арина Абросимова, фото: Александр Бурый
Почти все новаторы искусства ХХ века так или иначе — "дети" импрессионизма, Поля Сезанна и кубизма. Ларионов надышался всеми ветрами того переломного времени, "отметился" во всех течениях, участвовал в формировании многочисленных "-измов" нового искусства. Дух бунтарства проявился в нем далеко не сразу, поначалу никто и не подозревал в нем такие устремления.
"Пусть художник будет дерзок, несложен, груб, примитивен. Будущая живопись зовет к лапидарному стилю, потому что новое искусство не выносит утонченного, оно пресытилось им. Будущая живопись сползет в низины грубости, от живописи теперешней, культурной, отнимающей свободную волю исканий, — в мало исследованные области лапидарности, — предсказывал Леон Бакст. — Будущая живопись начнет с ненависти к старой, чтобы вырастить из себя другое поколение художников, в любви к открывшемуся новому пути, который нам полузнаком, страшен и органически враждебен. И предчувствующий глаз скользит по полированным формам Праксителева Гермеса, невольно останавливаясь на детском рисунке: он точно чует, что свет прольется через детский лепет...". Знаменитый мирискусник описал, каким он видит общее развитие искусства. Но, зная историю Михаила Ларионова, легко представить, что Бакст говорил именно о нем. "Молодой человек, даже весьма глупый и совершенно неодаренный, чувствует за собой какие-то преимущества, так как перед ним открыта жизнь, и даже, пожалуй, лучше, что у него нет никакого багажа", — пишет сам Ларионов в своем дневнике.
Минуло всего несколько лет. И вот уже "эта русская анархия с бесчисленными "претендентами", эти контрасты и в технике и в духе искусства, эта неувядаемость давно осужденных пережитков и смехотворных провинциализмов и этот фанатический натиск новаторов "море по колено"! <...> С одной стороны, этот неистощимый вкус к стилю и к стилям, изысканные праздники театрального декораторства, возрождение старины, своей и чужеземной, народного кустарничества, религиозной живописи, ампирной классики, итальянского Ренессанса, и с другой — упрямый эпигонизм, какого не знал мир, безнадежное повторение задов! И рядом эта отсебятина, не признающая никаких преград, поцветистее да поудалее, и это слепое преклонение перед Матиссами после одного посещения щукинской галереи, и это восхищение древнерусской иконой, и это смешное подражание уличным лубочным вывескам, "которые во сто крат интереснее Эрмитажа", — возмущается поэт, критик и эстет Сергей Маковский.
Творческая среда бурлила, то вынося на поверхность, то унося в забвение имена и судьбы ярчайшего поколения, на долю которого, вслед за скоротечным карнавалом, выпали горестные испытания...
ЖИЗНЬ ДЛЯ ИСКУССТВА
В мае 1881 года в городке Тирасполь Херсонской губернии родился Михаил Федорович Ларионов. Недалеко располагались Бендеры, где в военном гарнизоне служил фельдшером его отец, и с двух лет мальчик жил там. Архитектура Бендерской крепости, построенной турками в ХVI веке, степь, окружавшая цитадель, огромный бабушкин сад с абрикосовыми деревьями и кустами роз... "Семья жила на юге в живописной местности у берегов Днестра, — вспоминал Ларионов. — <...> Юг с плодородной черноземной почвой, с мягким климатом, с садами, полными цветущих деревьев, а осенью — фруктами; разноязычное население, где встречались и смешивались почти все племена юга России, а также пришлые из-за кордона турки, греки, румыны, молдаване, цыгане, евреи, украинцы и русские — это неполный перечень населения южной окраины России. Меньше чем в ста километрах — Одесса и Черное море. Трудно представить более благоприятную обстановку для ребенка, который выберет в будущем дорогу художника". В доме деда было много книг, мальчик с детства пристрастился к чтению. При этом Ларионов никогда не хвастался своей начитанностью, но в его переписке с друзьями встречаются цитаты многих великих — от Платона до Оскара Уайльда.
В середине 1890-х семья, в которой было уже трое детей, переехала в Москву. Отец нашел место бухгалтера в "Запасной аптеке московского военного округа", где служил до 1897 года, а затем по состоянию здоровья вышел в отставку. Пока отец работал, Ларионовы жили в помещениях аптеки, в проезде Чистых прудов, после отставки начались скитания по съемным квартирам.
Миша поступил в реальное училище К.П. Воскресенского, где в обучении упор делался на точные науки. Но в 1898-м он поступает в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, о чем сделал запись в своем дневнике его однокурсник Александр Шевченко: "Со второго полугодия пришел и еще один, чрезвычайно талантливый живописец, по-моему, гениальный, М. Ларионов". В год его поступления в МУЖВЗ начал выходить журнал "Мир искусства". Ларионов его штудирует, и не зря: вскоре он создает множество эскизов на театральные и литературные темы, шаржи, ретроспективные фантазии, пейзажные серебристые этюды в свободной манере. В 1901 году в училище появился кумир молодежи Константин Коровин, заместивший умершего Исаака Левитана. Ларионов стремился попасть в класс к Коровину, который тот вел совместно с Валентином Серовым. Официально он был переведен в их мастерскую только на 1908/09 учебный год.
Уже в училище проявился бунтарский дух Ларионова: он трижды изгонялся за свободомыслие и попрание основ академической живописи! Но как бы вызывающе он себя ни вел, а уроки Коровина с рассказами о новой французской живописи и возможностью попасть в дом известного ее собирателя Сергея Щукина, юноша воспринимал жадно. В декабре 1904 года на ученической выставке Ларионов выступил с серией пейзажей: один и тот же мотив в разные часы дня, как у Клода Моне. К выбору названий автор подошел ответственно: "Часы вечера: Первый час. Сочетание аметистов и изумрудов; Второй час. Сочетание топаза и агата"... И услышал критическое замечание: "Получается уже не искусство, а какая-то метеорология". Но через год на Периодической выставке Московского общества любителей художеств — обычном трамплине для начинающих — внимание педагогов и критиков обратила на себя работа Ларионова "Куст сирени в цвету", написанная "по-коровински". Ее приобрел преподававший в МУЖВЗ живописец В.Н. Бакшеев, что можно было считать своеобразным признанием. По словам искусствоведа Дмитрия Сарабьянова, "уже в ранние годы Ларионов был "взрослым".
Работы молодого художника — "Розовый куст после дождя", "Сад", "Весенний пейзаж" — вызвали и восторг публики, и обвинения в подражательстве. Позже автор вспоминал то время: "я был импрессионистом и любил безумно Верлена". Но искусствовед Николай Пунин, впечатленный картиной "Верхушки акаций", заметил, что это — "глубоко лирическое национальное произведение, и никаких аналогий ему не найти во французском искусстве". Согласный с этим Маковский видел и недостатки: "Нельзя отрицать также, что лапидарная, по выражению Бакста, живопись нашей молодежи, невзирая на клички и теории, заимствованные по большей части у Парижа, сразу обрела черты национальные. Для последовательного ученичества ей недоставало прежде всего школьной выдержки". В ларионовских пейзажах, проникнутых щемящей лирикой остановленного прекрасного мгновения, все-таки было "свое", очень свежее: столкновение прозы жизни с ее поэтической и даже философской интерпретацией. Он уже тогда начал работать со смещением линии горизонта, неожиданными ракурсами, визуальными эффектами — как техническими средствами... Но не только — в этих пейзажах присутствует интимное переживание, передающееся зрителю и через столетие. Здесь не выявляется прямого влияния настроенческой живописи реалиста Левитана, но в новом течении импрессионизма его ученик Ларионов применяет именно этот синтез мастера — романтическое наполнение природы личностным переживанием художника...
Ларионов болезненно реагировал на конкуренцию Петербурга и Москвы в противостоянии двух эстетических концепций — модерна мирискусников и импрессионизма любимых учителей, на различие в методах работы — по воображению или с натуры. Это ставило художника перед непростым выбором, а ему хотелось всего, он мог бы научиться сочетать, не отвергая и не забывая. Пройдя непростой путь, став признанным и авторитетным, Ларионов придет к своей "примирительной" формуле: "Искусство для жизни и еще больше — жизнь для искусства".
БОЛЕЗНЬ РОСТА
Становление художника Ларионова совпало с периодом небывало высокого интереса общества к культурной жизни. В обеих столицах выставки переходили в уличные демонстрации со скандалами и откровенным эпатажем новаторов. "Десятки художников оказались сразу главами собственных школ, — вспоминал Маковский. — Групповые, кружковые и одиночные выступления, прикрытые иностранным ярлыком, зачастую совершенно не соответствовавшим своей доморощенной "теории", соперничали в "дерзании". И все дерзающие требовали исключительного признания, не жалея себя, воюя друг с другом, фокусничая наперегонки, издеваясь над публикой и раздражая ее, хоть и давно ко всему приученную, широковещательным самовосхвалением, малограмотной словесностью в печатных брошюрах и непечатной руганью на своих митингах: кубисты, футуристы, кубофутуристы, футурокубисты, супрематисты, орфеисты, лучисты, имажинисты и т.д.".
За двенадцать лет учебы Ларионов участвовал не только в студенческих отчетных смотрах, но и — наравне с мастерами — в профессиональных выставках Общества русских акварелистов, Союза русских художников, "Мира искусства". Выставлялся даже на русской экспозиции Осеннего салона 1906 года в Париже. Вероятно, услышанные там споры подтолкнули Ларионова к радикальным шагам: он освоил и сменил множество направлений художественной мысли, как будто экстерном сдавал весь практический курс современных течений! И в 1906-м он определяет "начало смерти обычного искусства" — живопись освобождается от традиционного школярства, утверждается значимость "осмысленных" картин. Ларионов по-новому увидел вывеску, русский лубок, заборные рисунки и надписи, народное искусство и культуру улицы. Эта эстетика отлично стыкуется в его исполнении с французскими опытами Матисса, Гогена и Сезанна. Молодой художник называет это примитивизмом и надолго им увлекается: серии "Франты", "Парикмахеры", "Пьяницы", девушки с "пониженной социальной ответственностью", кабаки, порты, огороды, экстравагантные жанровые сценки. Ларионов любит своих персонажей, не критикует их, не осуждает, а через гротеск выявляет характеристику, иронизирует...
По окончании училища в 1910–1911 годах он отбывает воинскую повинность, но это — мирные армейские будни, которые художник запечатлел в симпатичной "солдатской серии".
Вокруг демобилизованного Ларионова собираются единомышленники, он становится одним из лидеров своего поколения художников. В компании русских авангардистов сложилось несколько супружеско-творческих пар, в их числе — Михаил Ларионов и Наталья Гончарова. Еще с училища они всегда и везде были вместе, но официально расписались только в 1955 году. Она — дворянка, дочь архитектора, правнучатая племянница жены Пушкина Натальи Гончаровой, талантливая, умная, скромная.
О Ларионове один из его учеников, Сергей Романович, заметил: "Хотя ни в чем, ни в одежде, ни в манерах, не было ничего намеренного, выделяющегося, все же казалось, что этот человек имеет особый отблеск свободы и веселья по сравнению с обычными людьми". Но это впечатление обманчиво: диагноз "неврастения" делает художника раздражительным и даже драчливым во время обсуждения вопросов искусства. После одной ссоры с Гончаровой Ларионов пишет: "Я очень извиняюсь, что имел глупость тебе говорить, что ты что-либо не так делаешь. Я тебе от всей души и от всего сердца говорю — всё-всё ты делаешь не только так, но больше чем так. У тебя все отмечено таким ароматом своеобразного, твоего личного чувства и такого редкостного качества, что надо было быть только таким идиотом, как я, и иметь тупое самомнение, не видеть это до сих пор. Ах! Как мне стыдно и грустно. Талинька, милая, ты столько мне прощала, прости мне мою тупость"...
В Ларионове многие знакомые замечали "детскость", которую сам он понимал так: "Вот мысль, вернее, задача, которую странно я себе поставил в 7 лет: "не забыть взрослым человеческих ощущений детства". Я видел разницу чувств взрослых и детей, отсюда возникла эта мысль. Но, к сожалению, мои чувства не изменились и я не вижу разницы между прошлым и настоящим в моей личной жизни. Я не потерял связи с детьми, но с взрослыми я ее не могу никак наладить".
ВЕНЕРЫ В МИШЕНИ И ЛУЧИСТАЯ СКУМБРИЯ
В 1910 году состоялась скандальная выставка "Бубновый валет". В ней участвовали Гончарова, Кончаловский, Лентулов, Фальк, Машков. По словам Ларионова, она эпатировала "трусливых обывателей". Именно здесь русская версия идей Сезанна, фовизма и кубизма, скрещенных с народной игрушкой и лубком, критиком Александром Бенуа впервые была названа "авангардом". Выставка породила общество художников "Бубновый валет", которое Ларионов покинул в 1911-м. А уже в следующем году он вместе с Гончаровой создает свое объединение — "Ослиный хвост". В группу, провозгласившую в пику западничеству "бубновалетовцев" ориентацию на русское искусство, вошли Малевич, Татлин, Шевченко, Шагал...
Ларионов активно занимается графикой, создает литографическую серию открыток, иллюстрации к поэтическим сборникам футуристов Алексея Крученых, Велимира Хлебникова, Константина Большакова.
В 1913 году проходит выставка "Мишень", на которой представлены 152 работы одноименной группы футуристов: детские рисунки и вывески, Гончарова, Малевич, Шагал, Зданевич, Нико Пиросманашвили. В каталоге вместо предисловия — декларация Ларионова об изобретенном им "лучизме". Вскоре он публикует отдельную брошюру "Лучизм" и манифест "Лучисты и будущники", формулируя теорию нового течения: "Стиль лучистой живописи имеет в виду пространственные формы, возникающие от пересечения отраженных лучей различных предметов. <...> Луч условно изображается на плоскости цветной линией"... Новатор экспонирует лучистские картины "Петух и курица", "Лучистая скумбрия и колбаса", закладывая начало абстрактного искусства. Кроме того, Ларионов выставляет четыре архаических, подобных пещерной живописи холста "Времена года" и несколько работ из лубочного цикла "Венеры". С нескрываемой иронией создал Ларионов эти женские образы, метафоричные и вместе с тем декоративные, как мещанский ковер на стене. Восторженный Бальмонт прислал ему письмо: "Все, что вы рисуете, прекрасно!"
Ларионов находился в постоянном творческом поиске, требовавшем от человека колоссальных усилий, потока экспериментаторских идей, осуществляемых как будто "на ходу", абсолютной убежденности в собственной правоте... Он смело ломал эстетический канон: "В современном искусстве — прекрасное и уродливое должны получить равные права". И был далек от монументальных форм и "больших" тем, заявляя: "Я люблю интимность". В отличие от многих авангардистов он не задавался целью создать систему, оставить последователей: "Школы и кружковщина — это смерть для искусства". Однако ларионовский неопримитивизм все же указал художникам новый путь, а лучизм, концептуальный и дерзкий, вызвал волну творческих опытов, приведших к понятиям "абстрактность" и "беспредметное искусство"...
РЕАЛЬНОСТЬ
В 1914 году Ларионов и Гончарова едут в Париж на премьеру оперы "Золотой петушок", к которой Наталья Сергеевна создала декорации. Параллельно в галерее Поля Гийома состоялась совместная выставка работ супругов, принесшая обоим знакомства в среде парижских художников, в том числе с Пикассо. О работах Ларионова благожелательно написал Гийом Аполлинер: "...рафинированное искусство лучизма является наиболее новым выражением современной русской художественной культуры", "Михаил Ларионов принес не только в русскую, но и в европейскую живопись новую утонченность — лучизм".
Первая мировая война вынуждает художников вернуться в Россию. Ларионов призван в армию: поручик отправляется на фронт в Восточную Пруссию. Почти сразу же он был контужен и демобилизован. "Чуть не без ног, контуженный, лежит дорогой Ларионов" — таким увидел его Маяковский.
Спустя несколько месяцев, проведенных художником в госпитале, Ларионов и Гончарова в 1915 году покидают Россию. В тот момент они еще не подозревали, что навсегда...
По приглашению Сергея Дягилева они присоединяются к антрепризе "Русские балеты", путешествуют с труппой по Швейцарии, Испании, Италии, работают над эскизами декораций и костюмов. Русская революция застает их во Франции, и хотя они живо интересуются событиями в России, не теряя с ней связи, с 1919-го супруги поселяются в Париже. "Жилище на улице Жака Калло было пещерой Али-Бабы для влюбленных в театр. Сокровища захватили всё. Две кровати, стол, комод, несколько стульев с трудом умещались среди этого моря книг, манускриптов, папок с рисунками". Здесь они прожили до конца своих дней.
Оба художника работают у Дягилева, оформляют множество постановок. В представлении Ларионова, балет как вид искусства переживал обновление, становился авангардом художественного движения, а живопись этот импульс уже утратила. Поэтому он с энтузиазмом генерировал и воплощал идеи. В 1920-х Михаил Федорович становится художественным советником Дягилева, одновременно продолжает заниматься графикой, станковой живописью, участвует в выставках. Однако его экспериментальное искусство не нашло отклика у западной публики, и художник вернулся к предметности, импрессионизму, лубку, натюрморту. Ларионов иллюстрирует поэму Блока "Двенадцать", вышедшую отдельными изданиями в Париже и Лондоне. На этих листах уже не прежние забавные симпатяги — обленившиеся, безобидные, душевные. Эти — другие. Колючие, лютые, чужие... В ноябре 1922-го в Париже побывал Маяковский, и через год в издательстве "Круг" выходит его поэма "Солнце" с иллюстрациями Ларионова. А в 1929-м скончался Дягилев, и для Ларионова этот удар стал финалом плодотворной театральной жизни...
Если "русский период" насчитывает 38 лет художника, то период неожиданной и затянувшейся эмиграции — 45... И ему, конечно, много что приходилось сравнивать и переоценивать. В 1963-м авангардист признавался в письме художнику Льву Жегину: "Я... всегда был недоволен, считал свои картины незаконченными и не ставил живописи выше другого искусства, а тянуло меня в разные стороны".
Ларионов и Гончарова жили трудно, бедность вынуждала Михаила Федоровича к поиску проектов, по преимуществу в книжной иллюстрации. На склоне лет Ларионов писал мемуары и статьи о русском искусстве.
В дневнике он записал: "Жизнь в углу потолка моей комнаты: пыль, пауки, свертки бумаги, холста. Пила висит — сколько в ней прелести. И вот это не хотелось бы дольше покидать. А рядом — жизнь претворенная: картины... <...> Это не так жалко, как жизнь в углу потолка. И странно — картины и писания останутся, а этот угол, без моего к нему отношения, исчезнет и для других, и для меня, и для себя"...
82-летний Михаил Ларионов лишь на два года пережил свою Талиньку. Он ушел из жизни 10 мая 1964 года в городке Фонтене-о-Роз, что в 10 километрах от Парижа. Успел написать: "Как странно вся французская провинция под Парижем особенно похожа на Тирасполь"...