Термин “внутренняя эмиграция” появился благодаря немецким деятелям искусства, которые очень хотели оправдать свою позицию в годы Третьего Рейха и встроиться в литературный процесс послевоенной Германии. Мол, это такой способ уклониться от участия в политической жизни и кое-как сохранить свои совесть и душу незамаранными. Вот только я считаю, что это все одна большая ложь.
Начнем с того, что в Германии тех времен были несколько очень уважаемых и значимых для истории внешних эмигрантов. Это, в первую очередь, писатель Томас Манн, в конечном итоге осевший в США. Он резко и критично высказывался по поводу гитлеровской Германии. Его талант и принципиальность превратили его в эдакую совесть нации. О которой нация, разумеется, вспомнила лишь после того, как нацистский режим рухнул под ударами Союзников и Советов. После этого деятели искусства закопошились и заторопились поклониться Манну, чтобы получить от него морально-нравственную индульгенцию.
К Манну повалил поток писем с бывшей родины. Среди них было и письмо от Вальтера фон Моло. Сейчас уже сразу и не найдешь, что это был персонаж, поэтому дам краткую справку. Фон Моло – австрийский писатель и поэт. Известность он получил после нескольких исторических романов и биографических очерков о Шиллере и Фридрихе Великом. Можно отнести его к фелькиш-националистам и почвенникам. Моло без какого-либо возмущения продолжает работу в прусской Академии Искусств после чистки еврейских участников, а 15 марта 1933 он подписал декларацию, обещая лояльность нацистским лидерам. Позже он среди 88 немецких писателей дал Клятву Самой верной Преданности (Gelöbnis treuester Gefolgschaft) Адольфу Гитлеру. Впрочем, с нацистами он в итоге разругался. Но, как мы видим, сам он приложил максимум усилий, чтобы быть лучшим другом гитлеровцев, – просто не сложилось.
И вот этот человек сперва пытался подлизаться к Манну, а потом, когда из этого ничего не вышло, начал вовсю его критиковать. Основную мысль можно свести к тому, что внешние эмигранты не имеют морального права влиять на культурную жизнь страны после того, как покинули ее. И что всякие Манны понятия не имеют, как боязно было за свою жизнь и как унизительно было прогибаться: но многие нацистские авторы якобы продолжали жить какой-то тайной антифашистской внутренней жизнью. Поэтому теперь вся эта кодла, в свое время просто не сумевшая встроиться в систему, будет представлять немецкую культуру. К слову, так и вышло. Не было уже ни времени, ни желания, ни достаточного понимания литературных процессов в Германии, чтобы отделять зерна от плевел и проводить люстрацию. Так что вскоре большинство не совсем уж упоротых писателей и профессоров были восстановлены в должности, не взирая на то, что прежде они радостно зиговали хоть и не в первых, но во вторых рядах.
Конфликт между внешними и внутренними эмигрантами назвали “великой контроверзой”. Я бы хотела привести несколько строк из ответного письма Манна.
“Я не забываю, что потом вы изведали кое-что похуже, чего я избежал; но это вам незнакомо: удушье изгнания, оторванность от корней, нервное напряжение безродности. Иногда я возмущался вашими преимуществами. Я видел в них отрицание солидарности.
Если бы немецкая интеллигенция, если бы все люди с именами и мировыми именами — врачи, музыканты, педагоги, писатели, художники — единодушно выступили тогда против этого позора, если бы они объявили всеобщую забастовку, многое произошло бы не так, как произошло…
…Да, за все эти годы Германия стала мне все-таки довольно чужой: это, согласитесь, страна, способная вызывать опасения. Я не скрываю, что боюсь немецких руин — каменных и человеческих. И я боюсь, что тому, кто пережил этот шабаш ведьм на чужбине, и вам, которые плясали под дудку дьявола, понять друг друга будет не так-то легко. Могу ли я быть равнодушен к полным долго таившейся преданности приветственным письмам, приходящим сейчас ко мне из Германии! Это для меня настоящая, трогательная отрада сердца. Но радость мою по поводу этих писем несколько умаляет не только мысль, что, победи Гитлер, ни одно из них не было бы написано, но и некоторая нечуткость, некоторая бесчувственность, в них сквозящая, заметная хотя бы даже в той наивной непосредственности, с какой возобновляется прерванный разговор, — как будто этих двенадцати лет вообще не было…
…Одной из мук, которые мы терпели, было видеть, как немецкий дух, немецкое искусство неизменно покрывали самое настоящее изуверство и помогали ему.
Что существовали занятия более почетные, чем писать вагнеровские декорации для гитлеровского Байрейта, — этого, как ни странно, никто, кажется, не чувствует. Ездить по путевке Геббельса в Венгрию или какую-нибудь другую немецко-европейскую страну и, выступая с умными докладами, вести культурную пропаганду в пользу Третьей империи — не скажу, что это было гнусно, а скажу только, что я этого не понимаю и что со многими мне страшно увидеться вновь…
…Это, может быть, суеверие, но у меня такое чувство, что книги, которые вообще могли быть напечатаны в Германии с 1933 по 1945 год, решительно ничего не стоят и лучше их не брать в руки. От них неотделим запах позора и крови, их следовало бы скопом пустить в макулатуру”.
Был и другой товарищ. Ганс Каросса – очень интересный дяденька для понимания сути внутренней эмиграции. По образованию и профессии – доктор, по жизни – чудак, который ничего вокруг себя не замечал, кроме своего любимого Гете. В письмах и заметках он постоянно отмечал, что не одобряет политику нацистов, но своими реальными поступками не только ее поддерживал, но и стал витриной немецкой культуры для покоренных европейских стран. Кароссе очень льстило, что гитлеровцы, включая лично Геббельса, высоко ценят его книги. Он с готовностью принимал приглашения на мероприятия, легко становился председателем и руководителем различных партийных инстанций. Гастролировал с лекциями - это как раз на него намекал Манн в пассаже “Ездить по путевке Геббельса в Венгрию или какую-нибудь другую немецко-европейскую страну и, выступая с умными докладами, вести культурную пропаганду в пользу Третьей империи“.
Каросса не был нацистом по духу, он даже не был хитрым приспособленцем, вроде фон Моло. Он оказался наивным и полезным идиотом, который пытался играть в аполита, пока нацисты позволяли ему поддерживать жизнь Общества Гете в обмен на участие в их мероприятиях. Шаг за шагом, компромисс за компромиссом Каросса в последние годы войны оказался в списке из шести самых важных деятелей культуры по мнению Гитлера.
С кем сравнить? Ну вот, допустим, Чулпан Хаматова. Которая снялась в ролике в поддержку Владимира Путина в обмен на строительство больницы и преференции для ее благотворительного фонда “Подари жизнь”. Благое дело? Благое. Но нельзя ради благого дела идти на сделку с дьяволом – это даже мы понимаем, а уж Манн, неоднократно обыгрывавший сюжет “Фауста”, знал тем более. Или доктор Лиза. Помогала бездомным – а в обмен на это летала на пропагандистском самолете, одним своим присутствием оправдывая войны в Сирии и Донбассе. И что, Хаматова, доктор Лиза, Венедиктов, Улицкая – они так уж плохо устроились в путинской России? Их тут репрессировали без остановки?
Да, есть оголтелые пропагандоны, вроде Прилепина. Но представьте, что Путин помер, расцвела демократия, журналистов и деятелей культуры люстрировали и вдруг, белым единорогом, возвращается к нам псевдолиберал Акунин и говорит, что он должен возглавить литературное движение в России. Но неужели мы забудем его охранителя Фандорина (который в экранизации так вообще стал руководителем Охранки) или его а-ля карамзинский подвиг по написанию правильной истории России? Практически все умеренные деятели искусства так или иначе внесли свою лепту в построение нынешнего общества без будущего.
Как политики, так и писатели делятся у нас на две категории. Те, кто хапнул, и те, кто не успел. Большинство авторов из второй категории, как только переменятся условия, будут ссылаться на некую внутреннюю эмиграцию, на потаенный протест и тихую оппозиционность. Ребята, если вас не взяли в отряд кремлевских спикеров, это не оппозиция – это непруха. Не надо выдавать одно за другое.
Впрочем, я не отрицаю, что некая идеальная внутренняя эмиграция возможна. Просто она столь же сложна и тяжела, как и эмиграция внешняя. Во-первых, мы говорим о тотальном несотрудничестве с властью. Никаких участий в жюри, председательств и никаких наград. Никаких интервью изданиям, поддерживающим режим. То есть, к примеру, контакты с “Первым каналом”, КП, RT или РГ запрещены в принципе. Нельзя не только получать гранты и господдержку, но и даже набиваться на них. Серебренников пусть теперь не ноет – сам деньги брал, сам выклянчивал. Позиция Райкина в этом вопросе тоже отдает расколотой надвое шизофренией: хочешь рубить правду-матку, откажись сперва от их финансирования.
В идеале – молча взирать на творящийся беспредел и неспешно документировать его в тетрадочку. Писать в стол, в стул, куда угодно – только не в подконтрольные государству и его друзьям издательства и СМИ. Ваши современники мертвы или сошли с ума. Вам нет до них дела.
Я читала про шабаш, творившийся в послевоенной Германии. Когда вчерашние недонацисты мгновенно перекрашивались в противников режима. И у меня нет ни малейших сомнений, что у нас произойдет то же самое. Журналисты будут взахлеб рассказывать про “Ну а как же иначе?! Мы не могли отказаться! Наши жизни были под угрозой! Наша работа могла оказаться невостребованной! Нам надо было кормить жену, детей и капибару!”. Писатели начнут гнать всякую чернушную и смешную пургу про Путина точно так же, как при Путине они ополчились на Ельцина.
Да мы это видели даже в наше время! Помните это офигительное письмо сорока двух, в котором деятели культуры просили запретить «все виды коммунистических и националистических партий, фронтов и объединений», позакрывать коммунистические, а заодно признать нелегитимными не только Съезд народных депутатов и Верховный Совет Российской Федерации, но и все образованные ими органы (в том числе и Конституционный суд)? Короче, они при Ельцине заложили основу той президентской вертикальной автократии, которую чуть позже освоил Путин. Ну и, кто там среди подписантов? Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Роберт Рождественский. Вспомните династию Михалковых, умудрявшуюся на ходу перестраиваться, ругать вчерашних правителей и лизать пятки нынешним. Такова вообще вся наша эстрада.
Даже Путин искренне припухал, когда журналисты требовали от него, чтобы он поддерживал оппозиционные СМИ. И он верно сказал, что если вы прете против линии партии – то не надо рассчитывать на поддержку государства. Жалкие оправдания про то, что без сотрудничества с властями творческому человеку не дано раскрыть свой потенциал, – брехня. Не знаю, как уж там было в нацистской Германии с раскочегаренным крематорием за углом, но здесь и сейчас, в наше время – точно брехня. Просто многие считают, что это нормально: поверхностно поругивать власть, сидя у нее на игле.
Да, власть уничтожает тех, кто реально выступает против нее. И Гитлер, и Сталин одинаково расправлялись с критиками, чьи суждения представляли хоть какую-то опасность. Сейчас нравы смягчились, возможностей для сносного существования куда больше, чем у предыдущего поколения “дворников и сторожей”. Тот же Бродский замечал, что его разногласия с властью носят по большей части стилистический характер, – но и этого было достаточно. Точно так же своеобразной отдушиной в нацистской Германии стало обращение к декадансу, чернухе и темному романтизму, что уже было опасным противопоставлением себя господствующему стилю “Майн Кампфа” и ура-пропаганды. А многие ли у нас задумываются о том, что следуя мейнстриму и навязанной повестке, они именно что стилистически поддерживают власть и утверждают ее дискурс? Эту парадигму надо ломать и раскачивать не только на уровне прямой конфронтации, но и через выведение новых эстетических канонов, через выход на новую, непривычную проблематику.
Внутреннюю эмиграцию не следует путать с банальной аполитичностью. Каросса был аполитом, и это его не спасло. В тяжелые времена каждый чих становится политическим жестом. Можно быть аполитичным слесарем, но хоть как-то взаимодействовать с медиа и оставаться в стороне от происходящего – невозможно. Некоторые просто закрывают глаза и полагают, что если они работают в отделе культуры, то про политику им писать необязательно. Я тоже до поры до времени принимала такую точку зрения, пока не обнаружила, что в последние годы не осталось ни одной сферы социума, не затронутой политической гнилью. Бизнес, образование и наука, история, здравоохранение, IT, искусство, масскульт, спорт, космонавтика – все отравлено.
Внутренняя эмиграция возможна лишь в том случае, если за плакатом Риты Хейворт скрывается тоннель на волю. Нельзя просто сидеть в камере и тупить в стену. Это не внутренняя эмиграция – это апатия и эскапизм. В творчестве всегда найдется место для правды. А в будущем найдутся люди, готовые и желающие ее услышать.