Алексей ОЧКИН
...Еще запомнился мне комдив, когда мы по приказу взрывали железнодорожный мост через Дон. С комиссаром Борисом Филимоновым мы бежали последними по горевшему настилу моста, по пылавшим с треском смолистым шпалам. Оглушительно рвалась шрапнель, осколки молотили стальные переплеты ферм. А комдив Сологуб стоял в конце моста, широко расставив ноги, словно о чем-то задумался.
Мы подбежали к нему, чтобы доложить, что все наши уже перешли на эту сторону Дона. Подбежали, а обратиться решились не сразу: столько было горя в глазах комдива. Мы поняли, как тяжело ему было отдать приказ о взрыве моста. Тяжело и потому, что это прекрасное сооружение рук человеческих, и потому, что за Доном, в окружении, оставался еще один из наших полков.
Но как ни тяжело — надо. Комдив кивнул в ответ на наш доклад и спустился в укрытие у железнодорожной насыпи. Через минуту-две от многопролетного красавца-моста остались лишь исковерканные груды металла...
Судьба полка, оставшегося за Доном, очень тревожила комдива. Он поручил мне с бойцами разведать местонахождение этого полка. Мы несколько раз переправлялись через Дон — следы полка затерялись.
Когда мы возвращались из очередной разведки, рассвет застал нас у укрепленной линии фашистов. Мы отползли на песчаную отмель. Туман у берега рассеялся, и нам открылась страшная картина: бойцы нашего полка, прижатые к Дону, полегли здесь, отчаянно сопротивляясь врагу.
Место кругом было открытое, и нам пришлось залечь между убитыми. День выдался очень жаркий. Мы лежали на раскаленном песке на виду у гитлеровцев. От тяжелого трупного смрада все плыло перед глазами. В нескольких метрах — прохладная река. Безумно хотелось броситься о холодную воду, напиться, а потом хоть помереть. Заставляя себя не шевелиться, мы думали о нашем мужественном капитане, о нашем комдиве — и терпели.
В середине дня сержант Кухта пошевелил головой, чтобы сдвинуть пилотку, — он боялся, что его хватит солнечный удар. Заметил ли это движение фашист из дзота или ему просто наскучило сидеть, не стреляя, но из амбразуры высунулась рука с парабеллумом, и ствол, покрутившись, уставился на нас, лежащих на песке. Грохнул выстрел. Пуля прошила мне голень.
«Как бы повел себя в этом случае наш комдив?»
— думал я и оставался неподвижным, хотя ногу сильно жгло, а сапог наполнялся липкой кровью.
Еле дождавшись темноты, мы сползли к реке и долго не могли оторваться от воды...
Вернувшись, мы доложили Сологубу о результатах разведки и передали ему окровавленные партийные билеты и красноармейские книжки наших бойцов. Комдив порывисто расцеловал каждого из нас и быстро отвернулся.
Потом мы узнали: ему доложили, что мы залегли среди убитых, и Сологуб сам вел наблюдение в стереотрубу, беспокоясь о нас весь этот жаркий день. Когда командир снова повернулся к нам, он был обычным, улыбающимся, только с чуть влажными глазами.
— Це добре, хлопчики,
— сказал он.
— Нашим в Испании тоже было жарко. Иной раненый на горячем песке целый день вел бой...
Уже позже, когда нашего комдива не стало, мы узнали, что он не только герой гражданской войны, но и герой боев в Испании, командовал там республиканской дивизией.
А погиб наш комдив на берегу Дона, руководя переправой. Он стоял, широко расставив ноги, и спокойно отдавал команды. Кругом весь берег был в песчаных фонтанах от рвущихся бомб, мин и снарядов. Гитлеровцы не давали нам переправить подкрепления. А комдив знал: нельзя допустить, чтобы удерживающие плацдарм подразделения были сброшены; надо продержаться там во что бы то ни стало, пока вырвутся из окружения части, в которых одних раненых были тысячи. Поэтому и руководил переправой сам. Смерть долго обходила его. Но вот нашлась пуля... Тяжело раненный, командир дивизии продолжал командовать переправой. Так он и встретил смерть.
Потом нам пришлось вести кровопролитные бои и на Дону, и в междуречье Волги и Дона, мы штурмовали Мамаев курган, удерживали поселки «Красный Октябрь» и «Баррикады», воевали на Тракторном в самые тяжелые дни великой битвы на Волге. Светлые образы капитана и комдива стояли всегда перед нашими глазами. Их давно не было в живых, но все, чему они нас научили, навсегда было с нами.
Они были суровы и человечны, незабываемые мои командиры. Они люто ненавидели врага, хотя сами были по натуре добрыми людьми. Чтобы быть такими, надо очень любить жизнь, Родину, великое дело, которому мы служим.