Для Музыкального театра имени К.С. Станиславского и Вл. И.Немировича-Данченко 2018 год – юбилейный. Он открывает свой 100-летний сезон. “Часовой Алфавит” поговорил с генеральным директором театра Антоном Гетьманом о новых традициях театра Станиславского, его миссии, конкуренции с Большим и, конечно же, о часах
Раньше вы были заместителем генерального директора Большого театра, в 2016 году встали на пост генерального директора Театра имени К.С.Станиславского и Вл.И.Немировича-Данченко. Какие кардинальные различия существуют между двумя этими должностями?
Иной объем ответственности. Будучи заместителем генерального директора Большого театра, я отвечал за определенный круг вопросов. Сегодня я отвечаю за весь театр.
В одном из интервью вы сказали, что у вас нет желания и необходимости делать еще один Большой театр, расскажите, какая миссия у театра Станиславского?
Наш театр образовался из объединения двух независимых экспериментальных студий – К.С.Станиславского и Вл.И.Немировича — Данченко. МАМТ – это городской театр. Он демократичнее Большого, подвижнее, менее обременен традициями, которые исчисляются веками.
Что вы подразумеваете под “демократичным” театром?
Демократичный – это открытый для публики, общения с ней, более смелый в части формирования репертуара, оперных и балетных постановок, создания и реализации образовательных программ. Открытый с точки зрения ценовой политики и проектов, рассчитанных, в том числе, и на молодежную и детскую аудитории.
Мы старается не столько эксплуатировать традиции, созданные за 100 лет существования, сколько активно создаем новые. Мы довольно дерзкий театр в формировании своего имиджа.
ПОДЕЛИТЬСЯ
Какие традиции вы уже создали?
В нашем театре я работаю всего два года, поэтому говорить об уже созданных традициях еще рано. Мы наметили векторы и пути развития. Я очень надеюсь, что они дадут результаты. Например, если говорить о балете, мы делаем много одноактных балетов современной хореографии ХХ и ХХI веков с новым репертуаром для московской публики. Мне кажется, это одно из наших отличий от Большого театра.
Если говорить про оперу, то наш театр уделяет огромное внимание тому, что называют “непопулярной оперой”. Например, в прошлом сезоне в нашем репертуаре состоялась премьера оперы Леоша Яначека “Енуфа”, которую в Москве не исполняли 60 лет.
Мы ее исполнили на русском языке, хотя оригинал написан композитором на чешском, – специально для того, чтобы публика лучше поняла это великое произведение.
В этом сезоне мы покажем мировую премьеру мэтра российской композиторской школы Александра Вустина “Влюбленный дьявол”.
Мы придерживаемся логики первооткрывателей. Сознательно делаем то, чего еще никто не делал.
ПОДЕЛИТЬСЯ
Получается ваш театр нельзя считать конкурентом Большого?
Смотря что подразумевать под конкуренцией. Все театры конкурируют. Все борются за оригинальную творческую идею. Прямой конкуренции между нами и Большим, конечно, нет. Мы совершенно разные и в ценовой политике, и в репертуаре, и в общении с публикой, и в интерьерах и т. д. Большой театр – это ведь еще и туристический объект, поскольку это уникальное историческое здание. У нас нет такого количества золота и люстр, как в Большом. (Смеется.) Для зрителя мы открываем разные территории. Наш театр работает для аудитории, которая хочет узнать, увидеть и услышать что-то новое. В Большом театре, безусловно, тоже есть такой репертуар, но его удельный вес у нас больше.
В одном из интервью вы говорили, что перед вами стоит задача – каждый сезон обновлять репертуар на 50%. На сколько процентов вы осуществили поставленную задачу за 2 года вашей работы в театре Станиславского?
К сожалению, пока очень незначительно. Но думаю, что для первых двух лет работы — это неплохой результат.
От чего зависит обновление репертуара?
От его наличия.
Влияет ли информационная повестка на ваш репертуар? Например, в Гоголь-центре есть постановки на злобу дня. У вас есть такие или вы далеки от этого?
Театр никогда на этом не фокусируется. Мы приглашаем авторов постановки и создаем им условия для создания нового спектакля. Будет или не будет режиссер использовать аллюзии в спектакле так, чтобы он ассоциировался с какими-то политическими вопросами, – это его дело. Дирекция театра в это не вмешивается.
Стоит ли у вас задача популяризировать оперу и балет среди молодежи? Ведь это не очень популярные жанры у этой аудитории.
Мы этим активно занимаемся. В январе 2018 года стартовал образовательный проект “Студия”. У нас обширная просветительская программа для молодежи, и не только, которая погружает аудиторию в театральный процесс.
Мы рассказываем про оперу, балет, организовываем встречи с постановщиком, открытые репетиции, экскурсии по театру. Объясняем публике, из чего состоит музыкальный театр, как он работает, почему поступает так, а не иначе, почему выбирает эти постановки, а не иные. У аудитории появляется возможность обратной связи, они могут задавать вопросы лично и услышать на них ответы.
Это и есть открытость, о которой я говорил, тот самый вектор, по которому мы движемся, чтобы пробудить интерес у молодой аудитории к музыкальному театру.
Мы хотим развеять миф, что музыкальный театр – это скучно. На самом деле это очень весело.
В одном из интервью вы сказали, что театр не должен выпадать из общеевропейского культурного времени, что стоит понимать под “общеевропейским культурным временем”?
Театр может развиваться только во взаимодействии с внешним миром: новые режиссерские и актерские имена, новые хореографические и музыкальные языки и т. д. Именно такое взаимодействие формирует театральный контекст.
Почему постановки, которые 20 лет назад были актуальны, сегодня смотрятся скучно? Потому что театр должен говорить со зрителем на языке времени, в котором он живет. Если диалога со зрителем не получается, то театр рискует стать скучным.
Европейский театральный контекст сегодня развивается быстрее, чем российский. Одна из причин – это изолированное развитие нашего театра до середины 1980-х годов. Сегодня нам надо наверстывать упущенное, и в этом нам помогает в том числе и Европа. Когда я говорю, что театр должен находиться в европейском контексте, то подразумеваю, что мы должны активно работать с европейскими коллегами по всем возможным направлениям. Это позволит нам развиваться параллельно с Европой.
С российскими коллегами тоже стоит работать?
Когда я говорю об общеевропейском контексте, в первую очередь, я подразумеваю людей, которые мыслят иначе. А они могут жить где угодно! И в Перми, и в Екатеринбурге, и в Москве, и в Петербурге. География не имеет значения.
В драматическом границы есть?
Есть, потому что в драме есть языковой барьер. А в музыкальном театре его нет.
Есть ли у вас разделение рабочего времени и личного?
Личного времени у меня мало. (Смеется.) Я очень много времени провожу на работе.
Вы получаете от этого колоссальное удовольствие?
Это образ жизни. Физически я могу находиться где угодно, но рабочий процесс не останавливается.
По каким часам вы следите за своим рабочим временем?
У меня Omega. Они очень надежные, я ношу их 12 лет, практически не снимая.
Почему вы выбрали именно их?
Во-первых, Omega – тяжелые часы. Я люблю чувствовать их на руке. У меня были попытки перейти на более легкие модели, но всякий раз появлялось ощущение, что я потерял часы. Во-вторых, мне нравятся большие циферблаты. Не люблю разглядывать, который час. Ну и последнее, они производят впечатление серьезности и стабильности их владельца.
Сейчас у вас есть на примете какие-нибудь часы?
У Omega мне нравятся несколько моделей, я присматриваюсь к ним.
текст Ксения Сергиенко
Фотографии: Сергей Ершов / пресс-служба театра