Но попробуй сюда не вернуться!
Он совсем молодой - что такое сто лет (уже сто с хвостиком) для города? Но при этом удивительный - и своим прошлым, и возможным настоящим. Последний город великой империи, открывший миру ворота в Арктику, освоение богатств которой еще впереди. Самый большой и самый красивый населенный пункт за полярным кругом. Город неизбежных, в силу природы и климата, противостояний: непроницаемой полярной ночи и не уходящего за горизонт, негаснущего незакатного солнца, зимы длиной почти в восемь месяцев и непрестанного спокойного мужества (и тепла, и доброты) каждого из тех, кто, живя здесь, не считает это чем-то особенным.
Мурманск родился на сопках - «из моря и скал», как я когда-то написал. Обосновался, разлегся державно вдоль черной глади незамерзающего моря, Кольского его залива. Постепенно разросся, окреп. Так уж случилось - одни камни вокруг. И дома на них, а теперь уже и улицы, и площади, и проспекты.
Он пошел в рост направо и налево по скалистой кромке залива - до Росты с одной стороны, Северного Нагорного - с другой. Но и вверх принялся взбираться - по тем же черным неуступчивым камням. Еще не слишком настойчиво, но упрямо.
Город выбрался из бомбежек и пожаров 42-го - с потерями, но выбрался, как человек из смертной драки - искореженный, без зубов, волос и кожи, но - выкарабкался. Выжил. Выстоял. Хоть съела (почти подчистую, без остатка, в дым!) весь круг припортовых улочек, все мурманские Октябрьские и Либкнехта распахнутая настежь пасть огня, запущенного в Мурманск немецкими зажигалками. Казалось, ничего вокруг не осталось. Пустота.
Пустота бы и осталась. Если бы не люди. Они у нас особые, лучшие, привычные к противостоянию - с природой ли, врагом ли, не важно. Только благодаря им город снова ожил, вернул, отвоевал навек плацдармы, отданные пустоте, по-хозяйски степенно и неуклонно вновь начал подниматься ввысь - обустроил третью террасу, задумался о четвертой.
Менялся центр, причем разительно, до неузнаваемости: грязный овраг, словно гадкий утенок из сказки, что нежданно-негаданно превратился в чудо-лебедя, вдруг обернулся стадионом «Труд»; напротив вырос желтый дом, вместивший разом всю местную многоярусную власть; сгоревшую шестую школу сделали краеведческим музеем, а вход на площадь Пять Углов, где еще вдосталь имелось довоенных, уцелевших в пламени 42-го деревяшек, распечатали литерные близнецы-многоквартирники «А» и «Б».
И это правильно - на рубеже сороковых-пятидесятых городу в первую очередь нужны были именно жилые дома. Жилья-то, как когда-то в самом начале, в первые его, младенческие годы, не хватало катастрофически, до жути.
Кстати, может быть, кто-то не знает, но ошметки той серо-зеленой силы, что так хотела уничтожить Мурманск (и не зря - как кость в горле он у нее торчал, мешал очень - порт ведь, ворота в мир, к союзным Штатам и Британии, грузам ленд-лизовским), помогали его восстанавливать. Пленные немцы отстроили заново и Октябрьскую, и Либкнехта, и Коминтерна, помогли и с «литерными».
Известный писатель-мурманчанин Борис Блинов вспоминал, как они с папой и мамой получили квартиру в одном из таких домов на Октябрьской, и на кухонном окне резцом было выведено по-немецки: «Счастливой жизни! Пауль Майер, 1946 год».
Жилья Мурманску еще долго не хватало - по сути, до семидесятых, пока наконец не ввели в строй комбинат ЖБК. В эпоху расцвета - 70-80-е - он очень активно строился, в это время в Первомайке и в восточном районе центра, по сути, новый город возник с многотысячным населением и собственной инфраструктурой.
Современный облик города - география, основные точки притяжения, главный общественный транспорт - сложился еще в шестидесятые-семидесятые. Но с тех пор, пусть и в деталях, много изменилось, хоть и не принципиально, но все же. Навскидку, к примеру, машин стало столько, что, кажется, скоро не хватит для них места ни на улицах, ни во дворах.
Мурманск и сейчас меняется - ежедневно, ежечасно. Мы, его жители, порой этого и не замечаем, а он час от часу становится другим. Да порой и замечаем! Как ту же обновленную крепость, которую я еще мальчишкой помню, нынешнюю «Сказку», не заметить, что на днях на Семеновском открылась? А памятник Николаю Чудотворцу? А горестную Печную трубу - памятник мужества и стойкости мурманчан? А Кольский мост?
Я очень люблю мурманское небо, хоть оно частенько и пасмурное, и низковато подчас, а все равно. Когда развиднеется, то свет в нем особенный. Очень сдержанный, без крика. Небо словно следит за происходящим из-за облаков. Порой казалось, что делает оно это совершенно равнодушно. Но не безмолвно, нет. Оно разговаривает - дождем и снегом, а подчас - незакатным солнышком, чистым и светлым.
А море - черное, тяжелое - ворочается чуть в стороне. Такое далекое и такое близкое. Большое. Студеное. Родное.
Так мы и живем здесь. В обнимку с ветром. Между морем и небом.
И вот какая вещь...
Вроде и солнышка все-таки у нас маловато (хотя недавним летом, особенно в июле, этого добра имелось в достатке, грех жаловаться). И дождь, и ветер. Последний так и вовсе никогда не перестает, особенно если повыше забраться. И ведь все время в лицо, изверг, норовит, не увернешься, не спрячешься толком. А если такой вот кунштюк да еще с дождем и снегом? В общем, веселого вроде бы мало. И мы нет-нет да клянемся себе, что уедем, бросим проклятый Север с его дождями и метелями - навсегда, без возврата.
И уезжаем! По крайней мере, в отпуск. Но ближе к концу почти двухмесячного безделья сердце ныть начинает: как там родной Мурманск, погода, грибы-ягоды, любимые, родные люди? И возвращаемся. Неизбежно. Это, как у классика, «но попробуй сюда не вернуться, и не выдержит сердце твое».
Нет, конечно, многие уезжают и насовсем. В основном, правда, уже в преклонные годы. Что делать, Север любит молодых и сильных. Да, уезжают. Но кто знает, где оставили они свое сердце? Не на этих ли улицах, по которым мы ходим каждый день?
