Советский писатель Лев Вениаминович Никулин был знатным ханжой. Впрочем, как и многие граждане страны Советов. На публике он выпячивал свою приверженность пролетарской власти и даже отметился, как истовый борец против тлетворного влияния Запада – поддерживал решение партии и правительства по полной изоляции советского народа от каких-либо контактов с представителями «оттуда»: строгая цензура, запрет на частные туристические поездки за границу, переписку и общение с иностранцами.
В узком же кругу близких людей Лев Вениаминович отдыхал душой и телом, не особо заботясь о нормах большевистской морали. Всякий раз, когда писатель посещал страны уже в конец разложившегося Запада, он не отказывал себе в удовольствии навестить особо злачные места: к тому у него была привычка, сформировавшаяся со времён его гимназической юности, когда Лёва вместе с братом Борей сбегали на каникулы в Париж. Добирались, как правило автостопом, и на месте предавались всякого рода утехам того пикантного свойства, которое впоследствии позволило зародиться и расползтись сплетне о том, как писатель Никулин поставлял балерин писателю Горькому.
Впрочем, юность на то и дана человеку, чтобы ему было о чём вспоминать и сожалеть в старости. И, по всей видимости, под занавес своей достаточно продолжительной жизни (три четверти века) Льву Вениаминовичу было о чём вспомнить за чашкой чаю. Но до старости ещё надо дожить. Пока же на дворе – 1927-ой год: золотое времечко! Самый пик «бурных двадцатых» и, образно говоря, без пяти минут полночь! Именно тогда маститый уже писатель, неожиданно повстречавший в Париже Бориса Ефимова с супругой и Всеволода Иванова, предложил приятелям устроить культурную прогулку по городу. Впрочем, история эта столь характерна для советских туристов, что предоставлю слово одному из её участников и по совместительству известному советскому карикатуристу.
«... Нельзя не заметить, что встречи мои с Никулиным были, как правило, случайными и при довольно широкой «географии» – тут и Киев, и Петроград, и Москва, после чего происходит опять-таки случайная встреча не где-нибудь, а в... Париже. Это 1927 год. Время, когда выезд за границу для частных лиц был ещё вполне возможен, и мы с женой позволили себе такую поездку. И застали там немало таких же советских туристов. Были, в частности, и писатели Всеволод Иванов и Лев Никулин. Незачем говорить, с каким интересом и удовольствием знакомились мы с достопримечательностями великого города, всемирно прославленного «Вавилона». Хорошо известно, что слава Парижа зиждилась не только на великих исторических памятниках, как Лувр, Собор Парижской Богоматери, могила Наполеона, «Консьержери» – тюрьма времен Великой французской революции, Стена коммунаров и т.д., но и на его далеко не благочестивой ночной жизни. Знакомство с соответствующими ночными заведениями, профиль которых не требует пояснения, считалось почти обязательным для приезжих туристов, в том числе и для советских. Существовали даже с давних времён прочно утвердившиеся термины – «Большой тур» и «Малый тур», обозначавшие более широкий и, естественно, более дорогой маршрут по увеселительным местам ночного Парижа, и более короткий и доступный по расходам.
Мы, как всегда, дружелюбно встретились с Никулиным, и в один из дней он мне сказал:
– Послушайте, Борис, мы хотим с Всеволодом прогуляться этой ночью по Парижу. Совершить, так сказать, Малый тур. Не хотите ли к нам присоединиться? Любопытно все-таки.
– Н-не знаю, – сказал я нерешительно. – Я ведь здесь не один. С женой.
– Ну и что? Мы ведь ничего себе такого не позволим. Боже сохрани. Походим по бульварам и потом мы вам покажем знаменитое кафе, в котором любили бывать Верлен, Мопассан, Флобер. Историческое место.
Моя добрая и покладистая супруга не возражала.
– Иди, иди, – сказала она. – Конечно, это интересно.
Мы прошлись по многолюдным, несмотря на поздний час, Большим бульварам. «Любимое кафе Верлена и Мопассана» оказалось на Севастопольском бульваре, который, как я узнал потом, славился некоторыми ночными заведениями, обозначенными красными фонарями. Подойдя к входу в кафе, Иванов и Никулин стали как-то настойчиво пропускать меня вперёд – и я сразу понял, что тут какой-то подозрительный подвох. Так оно и оказалось: достаточно было одного взгляда на внутренность «милого кафе», чтобы понять его «профиль»... Не скрою, что я сразу оторопел, когда навстречу нам, приветливо улыбаясь, направилась молодая негритянка в «костюме Евы». Оглянувшись вокруг, я увидел, что за столиками сидели с посетителями молодые дамы в аналогичных «туалетах». Моим первым побуждением – было рвануть обратно к входной двери, но Никулин меня пристыдил:
– Куда вы, Борис? Не будьте красной девицей. Это же любопытно. И вот что – у вас есть пятифранковая монета? Положите ее на угол этого столика.
Я повиновался и стал свидетелем маленького «аттракциона»: негритянка подошла к столику и взяла эту монету, но не руками, а совсем другой частью тела.
– Лёвушка, – сказал я, – не знаю, как там Верлен и Мопассан, но с меня вполне хватит.
– И правда, – заговорил флегматичный Всеволод Иванов. – Ну их к чёрту! Пошли отсюда.
Никулин не возражал и по оживленным улицам ночного Парижа мы, не спеша, отправились восвояси. Так закончился наш более чем скромный Малый тур...».