Трамвай – король московских улиц тридцатых годов, его популярность не съело даже сказочное, удивительное метро
Теплым весенним днем 1940 года в московском трамвае № 52, следовавшем привычным рейсом от Трубной площади к Савеловскому вокзалу, едва не случилась история в духе веселых зарисовок Ильфа и Петрова, Зощенко и Булгакова.
Текст: Павел Васильев, коллаж Олега Бородина
Все дело в том, что в вагоне пахнуло рыбой. Рыба нахально торчала приличным хвостом из кожаного дамского портфельчика, лежащего на коленях неприметной, скромно одетой, задумчивой женщины, погруженной, кстати сказать, в чтение газеты "Правда".
Сидящая по соседству гражданка с модной, взбитой к самому потолку прической терпела до поворота на Каляева. Именно на этом повороте чаша терпения переполнилась, и модница сообщила с придыханием и большим знанием дела всему вагону:
— Ездиют тут. Вместе с рыбой. Пахнут. Фи просто... Да еще, рыба-то какая... Треска. Я прямо не могу! Треска. Фи.
Как обычно перед скандалом, в атмосфере возникла звенящая минутка тишины. Все обилеченные дяди и тети уже набрали в легкие побольше воздуха, чтобы заскандалить со всей широтой души.
И вот в эту короткую паузу, когда стук колес особенно приятен, раздался четкий, спокойный голос владелицы портфеля:
— Еще рады будете треске-то. Еще в очередях за треской постоите.
До Савеловского вокзала состав проследовал по графику и в полной тишине. Пассажиры молча осмысливали резанувшие как бритва слова читательницы "Правды".
Да, Людмила Евгеньевна Сидельникова за словом в карман не лезла. Говоруньей моя бабушка никогда не была, но если уж говорила, то внятно. Запоминались ее слова. Но больше запоминались — поступки.
За пять лет после смерти мужа она коренным образом изменила уклад дома. У нее получилась частная, ею выбранная, намеченная и спланированная пятилетка.
Причем пятилетка эта была основана на жизненных, семейных обстоятельствах, логично вытекала из них и, важно отметить, вполне сочеталась с общим курсом страны — курсом строительства, роста, учебы, индустриализации.
По сути, при жизни мужа, лесного таксатора Павла Сидельникова, семья жила личным хозяйством и его государственной службой. Свою роль играла охота в подмосковных лесах, сбор грибов, ягод. Корова, телята, куры, поросята, большой огород, сад.
Пятеро вырастающих сыновей вместе с отцом были крепкой и умелой бригадой. Самостоятельной единицей с высоким уровнем независимости.
Жили вполне себе патриархально, по-русски, разве что дом и участок были не свои, арендованные. Плату за аренду вносили исправно.
Но вот — пришли новые времена. Новые лозунги и новые руководящие указания. Свернулся нэп. Появились враги народа, причем в немалом количестве. Все частное, нажитое непосильным трудом, оказалось чужим, лишним и вредным.
Умер глава семьи. Умер любимый человек, на котором все и держалось. Но зато подросли сыновья. Некогда было горевать. В доме Сидельниковых горе старались заливать не водкой, а работой.
В стране завинчивали гайки. В прямом и переносном смысле слова. Пришлось и собственный ремешок затянуть потуже. Уже не в первый раз сталкивались с этой задачей люди, живущие в эпоху мировых войн и социальных революций. Столкнулись и Сидельниковы.
Трамвай — король московских улиц тридцатых годов. Его популярность у москвичей не съело даже появившееся под землей невиданное, сказочное, удивительное метро. Куда там троллейбусы и автобусы, их время придет позже. А пока — трамваи перевозят четырехмиллионный город.
Именно трамвайный техникум оканчивает в 1935 году Семен Павлович Сидельников, старший брат моей мамы, а мой, соответственно, дядя.
Сохранился аттестат нарядного пурпурного цвета, крепкая, тисненая обложка, с алой ленточкой на развороте. Предметы один мудренее другого — для меня, гуманитария.
"Квалификационную работу гр. Сидельников выполнил на отлично. Постановлением квалификационной комиссии Техникума от 11 мая 1935 года за № 13 ему присвоена квалификация техника по монтажу и эксплоатации (именно так в документе: эксплОатации. — Прим. авт.) контактной и кабельной сети".
Предметов с оценками аж двадцать в аттестате, первым идет знакомое "обществоведение", которое он сдал хорошо — "хор".
До самой войны дядя Сима, как его будут звать дома уже при мне, работает на подстанции, отвечающей за подачу тока на трамвайные провода.
Он и в самом деле заменит маленькой сестре Ане отца. Он будет всегда рядом, готовый помочь, он всю свою жизнь проживет здесь, на Лобне, он никогда не женится и никуда не уедет.
И одно из самых ярких маминых детских, довоенных, воспоминаний связано с ним. "Семен купает меня в пруду. Мылит с мылом и трет мочалкой. Смеется. Он отлично плавает. Я тоже смеюсь. Меня моют, потому что сегодня мы поедем в зоопарк! В Москву. В первый раз! И на меня наденут новое красивое платьице. Воротничок, вышитый ришелье. Мне года четыре...".
Все братья Сидельниковы учились хорошо.
Но вот в институт после школы поступить долго не удавалось, документы не принимали, сказывалось все-таки не совсем ясное, не рабочее и не крестьянское, происхождение. Приходилось ловчить и выкручиваться.
Так, старшие и дружившие между собой Лева и Женя после девятилетки обучались в двухгодичной школе землеустройства, куда им помог попасть знакомый отца, знаменитый профессор Орлов. После выпуска, совсем еще молодыми, отбыли на работу в Сибирь. Там их едва не убили кулаки, принявшие ребят за главных исполнителей коллективизации. Вовремя предупрежденные сердобольными жителями, они едва ускакали в ночи с этого горячего фронта классовой борьбы.
Со временем оба оказались в Ленинграде, работали в Гидропроекте и заочно учились в геодезическом институте. Жили вместе в одиннадцатиметровой комнатке на Лиговке. Большую часть времени проводили тем не менее в командировках — на Дальнем Востоке, на Урале, в Казахстане. Страна остро нуждалась в подробных топографических картах местности.
Есть в этих постоянных поездках что-то родственное с жизнью их отца, что-то близкое к его постоянным лесным путешествиям. Видно, легки были они на подъем, приучены к долгим походам, к полевой жизни, сильны и выносливы. В кабинетах им не сиделось.
А вот брату Петру удалось поступить в Калининский пединститут, причем на физмат. Тверская провинция не так глубоко копнула вопросы классового происхождения... Перед самой войной он уже работал по распределению школьным учителем математики во Ржеве.
Самый младший из пятерых братьев Сидельниковых, Сергей, окончил полную десятилетку в школе у Бутырского рынка. Все его тетрадки изрисованы клюшками из русского хоккея. Он и поигрывал в эту популярную игру в одной из клубных команд "Динамо". У него находили явные способности к хоккею и футболу. Учился Сергей Павлович средне, но без особых проблем поступил в геодезический. Отсрочек тогда никаких не полагалось, и осенью 1939 года по возрасту он был призван в армию, угодил в морскую авиацию, на севера.
Ну а маленькая Аня в том году пошла в первый класс деревянной, одноэтажной лобненской школы. Кирпичную как раз начали строить по соседству. Аня сразу стала отличницей и в начале лета принесла домой красивую большую грамоту с портретами Ленина и Сталина.
Ленин — в левом углу. Сталин — в правом. В середине — герб Р.С.Ф.С.Р.
"Народный комиссариат просвещения
Похвальная Грамота
Выдана ученице 1-го класса Лобненской школы
пос. Лобня Киовского сельсовета Красно-Полянского района Сидельниковой Ане.
За отличные успехи и примерное поведение".
Печать, порядковый номер, росписи директора школы и учителя...
Обращает внимание дата — 18 июня 1940 года.
Она успеет завершить в старой лобненской школе и второй класс. Вот только похвальную грамоту летом ей выдать не успеют. А деревянная школа сгорит в первую военную зиму.
Если бы это было в ее характере, то к 1940 году Людмила Евгеньевна Сидельникова вполне могла дать благоприятный отчет самой себе и пять лет назад усопшему мужу, что лежит теперь в могилке на старом Киовском кладбище.
— Дети выросли, и, слава богу, у них все в порядке. Младшая, Анна, пошла в школу, будет умницей, аккуратная и веселая, вся в тебя. Сережка, пострел наш этакий, родину защищает, воюет с финнами, пишет редко, при самолетах служит... Петя — как и был, самый серьезный, женился на хорошей женщине, учительствует, математик. Семен нынче за старшего. Он живет с нами, только вот полиартрит у него вдруг обнаружился, трудно ходит, и руки работают не вполне, все конструирует что-то, много чертит и много курит, прямо как ты. Женя с Левой — геодезисты, в командировках, в разъездах, в далеке, если заедут раз в год, то и праздник. Живем мы, Павел, потихоньку, не бедствуем. Живем... Не обижайся, родной.
Про себя она умолчит, а ведь сделано ею немало. В 1937-м она вновь возвращается в школу. Уже в советскую школу. Несмотря на большой опыт учительства до революции, Людмила Евгеньевна оканчивает двухгодичные курсы переподготовки учителей. А как же иначе? Новая власть — новая школа.
А работу находит в селе Скреплево, что в десяти километрах от Дмитрова. Далеко от Лобни. Живет прямо в школе вместе с маленькой, шестилетней дочерью Аней, которую зовет по-взрослому — Анна.
Вот мамины детские воспоминания о тех временах.
"Помню какие-то отрывки. Вот погрузка вещей на телегу в Дмитрове, мы ведь сюда приехали на целый учебный год. Вот недалеко от школы встречает нас куча ребят, а я держу в руке авторучку, что подарил мне брат Лева. Вечером я плачу, скучаю по дому, по брату Симе. По ночам где-то рядом, в лесу, воют волки.
Вот мама учит класс читать. Я к этому времени читать умею и слышу, как они плохо читают, запинаются. И тогда я, за своей занавеской, беру книжку и читаю громко и правильно...
От Скреплево до Дмитрова десять километров. Каждые две недели мы едем на Лобню, идем до Дмитрова эти десять километров пешком. Идем в любую погоду. А дорога — сплошные спуски и подъемы. Я убегаю вперед и сажусь на землю, и жду маму — мне кажется, что так легче. Мама тоже очень устает. Иногда зимой мы везем за собой санки, с какими-то вещами, с продуктами... Санки тяжелые, часто переворачиваются на горках. На половине пути есть бывшее барское имение, так называемая Саженная Роща, там есть столовая, мы там часто обедаем, отдыхаем. Один раз встретили на пути брата Сергея, он шел к нам навстречу, и мы чуть не разошлись. В Дмитрове садимся на поезд до Лобни.
Дом на Лобне — грязный пол, всюду немытая посуда, но я все равно рада, наш дом, наша просека... Мама ругает ребят за грязь, а мне смешно. Мама начинает большую стирку. Ставит самовар. Наводит чистоту. Ребят называет пропадужинами и росомахами".
Однако не дороги от Лобни до Дмитрова и от Дмитрова до Скреплево были самыми трудными в жизни моей бабушки Люси. Самой трудной оказалась борьба за строительство своего, принадлежащего именно ей, не арендованного, а личного дома. Это была именно борьба, и никак иначе.
Эх, не захотел строиться в двадцатые годы Павел Семенович Сидельников, отложил на потом. И вот оно, это потом наступило... Уже подселяют жильцов в свободную комнату, уже записывают их фамилии в домовую книгу, уже дом не свой, а Воронья слободка...
Мечта иметь собственный дом — стала главной. А потому собирание справок, разрешений, согласований, выяснений — тоже стало главным. Главным и долгим. Бумажки, бумажки, бумажки с лихими росписями и печатями... Запретить. Разрешить. Опять запретить. И опять разрешить, но с условиями. Обивание порогов официальных ведомств, очереди, приемные и не очень приемные дни... Дороги в Дмитров и в Москву.
Не здесь ли проиграла свою главную борьбу за будущее советская власть?
Для того чтобы выстроить в Подмосковье маленький домик — необходимо с ворохом заготовленных накануне разрешительных документов прибыть в Театральный проезд, дом № 3, г. Москвы, где телефон-коммутатор № 16 00 и где Областной отдел Коммунального хозяйства через сектор Архитектурного планирования 5 сентября 1937 года выдаст разрешение на отвод земельного участка гражданке Сидельниковой Л.Е. под постройку одноэтажного деревянного жилого дома на участке не более 1370 кв. м.
Внизу документа, который так бодро, так обнадеживающе называется — "Разрешение", мелкими буквами сказано главное:
"До утверждения технического проекта в Научно-Техническом Совете Мособлкоммунотдела производство строительства на участке воспрещается.
Настоящее разрешение является основанием к отводу участка.
Заключение договора о праве застройки и выдача разрешений на строительство производится после утверждения проекта Научно-Техническим Советом".
Все эти... "разрешения к основанию о праве и выдаче разрешений через утверждения после согласования"... займут еще три года.
Если перепечатать документики в ряд, слово в слово, то читатель получит восхитительные свидетельства чиновничьей лексики тех славных лет и — изжогу.
Потому — кратко.
Лишь в сороковом году можно будет наконец строиться.
Разрешат. На том же самом участке, метрах в пятидесяти западнее старого дачного дома, на поляне, где раньше Сидельниковы пасли телят, собирали грибы, копали картошку. Чуть ближе к станции.
"Особые условия: 1. Рубка деревьев на отведенном участке запрещается. 2. Отвод произведен при отсутствии возражений со стороны Дачного Треста".
Первый чертежик нашего нового участка и нового дома будет заверен Киовским сельсоветом 28 марта 1939 года. Дом построят и справят в нем новоселье... осенью 1950-го.
А еще, в возрасте сорока восьми лет, Людмила Евгеньевна Сидельникова вновь стала студенткой. Поступила в педагогический институт имени Карла Либкнехта, на исторический факультет. На заочное отделение.
Чем было вызвано такое решение выпускницы Архангельского Епархиального женского училища, имеющей уже аттестат на звание учительницы младших классов Народного Комиссариата Просвещения от 9 июля 1938 года, сказать трудно. Может быть, приелась работа в младшей школе? А может, ощущалась тогда нехватка преподавателей истории?
Не знаю. Но гордо стоят на книжной полке учебники и пособия тех лет — "Новая история колониальных и зависимых стран", коричневый "кирпич" с забавными нынче формулировками и ворохом политических карт, алая, выцветшая "Хрестоматия по отечественной истории", томики Ключевского, Ленина, Маркса...
На смену Закону Божьему, рукоделию, церковной истории, словесности, чистописанию, математике, географии, всеобщей гражданской истории, русскому языку — пришли иные предметы.
Листаю зачетку за 1938/39/40-й учебные годы. Тут все мне знакомо...
Политэкономия и Древний Восток, Древняя Греция и психология, история Рима и основы марксизма-ленинизма, педагогика и история Средних веков...
Институт находился далековато, у Разгуляя, в знаменитом доме Мусиных-Пушкиных. Метро Людмила Евгеньевна не оценила, добиралась от Савеловского вокзала на привычных трамваях, с пересадочкой.
Вот и тогда, теплым весенним днем 1940 года, возвращалась она после очередного сданного зачета и везла домой гостинчик — треску. На семгу в этот раз не хватило.