На книгах с иллюстрациями Трауготов выросло несколько поколений
Хотя я и родилась в Северной столице, не перестаю поражаться петербургским тайнам. Обычный жилой дом на петроградской стороне, сумрачный, грязноватый фасад. Поднимаешься по черной лестнице на последний этаж. Тусклый свет, грязновато-зеленые стены. Ну чего можно ждать от такого дома? И вдруг на последней площадке видишь... огромного белого пуделя.
Текст: Зинаида Курбатова, фото: Леонид Арончиков
Он внимательно смотрит, улыбаясь краешком пасти, и вежливо пропускает. А там уж гостей встречает сам хозяин и ведет внутрь волшебной пещеры. Она огромная, эта пещера. Где-то там колеблется пламя свечей, поблескивают на стенах драгоценности — золотая головка амура, седло времен Первой мировой, роскошные фарфоровые блюда, расписанные хозяином. Вазы с гигантскими лилиями. И всюду — картины и папки с рисунками. Как будто прихотливый режиссер создал это пространство для съемок фильма. Даже не верится, что сейчас XXI век и что это — мастерская художника.
Александр Георгиевич Траугот высок и сухощав, лицо — будто вылеплено скульптором прежних лет: упрямый профиль, совсем не российский. Траугот — в переводе с немецкого означает "верить в Бога". Предки и родственники Александра Георгиевича — петербургские немцы — обустраивали и украшали город, наблюдали за звездами, торговали, а в начале блокады Ленинграда были выселены с невских берегов. К счастью, эта участь обошла семью художников Трауготов.
ЛУЧШИЕ В МИРЕ СКАЗКИ
Когда я была совсем маленькой, мне подарили "Сказки одного дня" Владимира Келера. Я была очарована текстом, а еще больше — иллюстрациями. Ничего похожего я до этого не видела. Яркие акварельные пятна расплываются на бумаге. Чернильно-фиолетовый соседствует с изумрудным, лимонным и алым. Неожиданные, смелые, запредельные для советского изобразительного искусства сочетания. Тонкой кистью нарисованы фигурки и лица. Одной линией. Легко. Непринужденно. Кое-где линия "раздваивается", создавая иллюзию движения. На обложке книги — имя автора иллюстраций: Г.А.В. Траугот. Тоже неожиданно. Взрослые объяснили: рисуют два брата, вместе. Потом мне подарили и английскую сказку про Волшебный холм, и сказки Андерсена, и Гофмана. И я на всю жизнь полюбила этих художников. Только у них принцессы самые красивые и грустные, только у них самые коварные карлики и самые отвратительные хищные лемуры. Они меня особенно пугали — эти лемуры-людоеды. У них были большие ласковые глаза с красноватыми веками. Спустя сорок лет, когда я расспрошу Александра Георгиевича Траугота о ленинградской блокаде, я пойму, почему он именно так нарисовал людоедов. Но об этом после...
Большие любители животных, Трауготы всегда прекрасно изображали кошек и собак. Отменные рисовальщики, великолепные анималисты — а это теперь вообще большая редкость. Братья считали своей любимой работой иллюстрации к книге Толстого "Лев и собачка", потому что в тот момент умер их любимый пес...
На книгах с иллюстрациями Трауготов выросло несколько поколений. И если не все помнят фамилию художников, то обложку к "Стойкому оловянному солдатику" знают все. Их иллюстрации к сказкам Андерсена считаются хрестоматийными. Они переиздавались семнадцать раз, общий тираж этих изданий превысил 3 миллиона экземпляров!
И в наши дни выходят книги, где иллюстрации подписаны "Г.А.В. Траугот". И не только сказки. Картинки к "Мастеру и Маргарите" выполнены неожиданно — на иссиня-черном или угольном фоне, они создают атмосферу ночной Москвы, где происходит чертовщина. Ведь и бал у сатаны, и полет Маргариты — все случилось ночью. Или вот восхитительное оформление книги прозы Ольги Берггольц: буквально ощущается могильная стужа блокадного утра, недвижимый стеклянный воздух города.
Г.А.В. ТРАУГОТ
Трауготы — большая семья художников. Отец Александра Георгиевича, Георгий Николаевич Траугот, учился в Академии художеств у Петрова-Водкина, работал в Ленинграде оформителем, был одним из авторов знаменитой экспозиции в Музее обороны Ленинграда. Мама, Вера Павловна Янова, была блестящим колористом, писала огромные холсты, при жизни никогда не выставлялась. Ее работы были известны только друзьям. На творчество Александра и его брата Валерия, наверное, большее влияние оказали картины матери: эти соседствующие большие локальные пятна открытых звенящих цветов, абрисы фигур — все от нее. Георгий Траугот писал тонкие по цвету пейзажи родного Ленинграда, которые мы увидели только в XXI веке на выставке в Русском музее.
В 1956 году вышла первая книга, оформленная Георгием Трауготом и его сыновьями Александром и Валерием. В 1961-м Георгий Траугот погиб в дорожном происшествии, и братья в память об отце оставили его имя в подписи. В этой семье всегда с благоговением относились к памяти родителей. И точно так же Валерий относился к старшему брату, с пиететом называл его только "Александр".
Вместе они проиллюстрировали более 200 книг. Я спрашивала, как они работают вместе. Валерий Георгиевич говорил: "Александр объясняет мне, что и как нужно рисовать". Близкие к ним люди считали, что разделение труда в работах братьев все же присутствует. Валерий — великолепный колорист, все эти восхитительные акварельные и гуашевые разводы — его рук дело. А рисунком занимается Александр.
Помимо иллюстрирования книг братья успевали еще очень много. Александр работал на Ломоносовском фарфоровом заводе, расписывал чашки и вазы. Валерий руководил графической секцией в Союзе художников, много занимался общественной работой. Когда я училась на графическом факультете Академии художеств, он с удовольствием приходил посмотреть наши капустники, был рецензентом на защите дипломных работ. Оба брата в советские времена были какими-то абсолютно не советскими, как будто жили не в этом государстве. И манеры, и внешность, какая-то аристократическая небрежность во всем... Валерий, главный художник в легендарном издательстве "Детгиз", приходил к нам на занятия в огромной шляпе и шубке до колен. Его румяное лицо украшали борода и по-мушкетерски лихо закрученные усы. Меня поражала его память. Он говорил, например: "Пойдите в "Публичку", закажите французские гравюры, шифр такой-то". Он помнил эти шифры наизусть! И никогда не ошибался.
Валерия Траугота не стало в 2009 году. Александр продолжает работать один. Раньше к нему было боязно обратиться, а уж о том, чтобы попросить об интервью или фотосессии, и речи не шло. Но после смерти брата он стал гораздо менее строгим и жестким. И вот сейчас мы в мастерской, где творит один Александр. Хочется записывать каждое его слово.
КОГДА БЫЛ ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
"На похороны Ахматовой из Москвы приехал один Тарковский. Я в Пантелеймоновский собор на отпевание не пошел. Мы с братом были на гражданской панихиде в Союзе писателей. Мы прошли через здание "Детгиза", оно сообщалось с Союзом писателей. Без очереди. А толпа была огромная, вдоль всей Гагаринской улицы. Над гробом Ахматовой стоял, скрестив руки и не двигаясь, Бродский. И никто не посмел его трогать. А Лев Николаевич Гумилев (сын А.А. Ахматовой. — Прим. авт.) стоял в стороне. Это был последний парад интеллигенции. Хотя, может быть, последний парад был в 1955 году, до XX съезда. Вы знаете, был такой великий певец Николай Печковский, тенор. В начале войны он попал в оккупацию и там пел перед немцами. А что еще мог делать певец? Его посадили после войны. И вот он вернулся из заключения. Потолстевший, постаревший, влез в свой довоенный фрак. Ему вернули орден Ленина. И он выступил в здании школы в Соляном городке, напротив Училища Штиглица. И вот он пел. А сбоку на стене висел портрет Сталина.
И Печковский свою знаменитую арию Германа "Сегодня — ты, а завтра — я" спел, обращаясь к портрету Сталина. И в зале был такой всеобщий вздох. Мы сидели рядом с Львом Николаевичем Гумилевым. Говорят, в лагере Печковский сидел вместе с одним капитаном первого ранга. И Печковский ему говорил, что, когда они выйдут из заключения, он будет петь по-прежнему, а капитан будет сидеть в первом ряду. И вот на этом концерте в школе этот капитан сидел в первом ряду".
ВЛАДИМИР КЕЛЕР
"Владимир Келер был крупный инженер, подчинялся Тухачевскому. И его лабораторию посетил даже Сталин. Вскоре Владимир Романович был арестован. Когда Келер вернулся из лагеря, он написал эти сказки, там, кстати, есть сказка про царя Тулпана. Тулпан — это Сталин. Келер хотел, чтобы именно мы с братом иллюстрировали его книгу. А мы откладывали, потому что спешили сделать "Полтаву". Это было в 1975 году, и, кроме нас, никто не озаботился сделать что-то к годовщине смерти Петра. И только после этого мы иллюстрировали сказки Келера".
ЖЕНА ЭЛИЗАБЕТ
"Однажды я был в Эрмитаже, и там была группа французских школьниц. И я уставился на одну девочку с толстыми щеками. И сам потом думал: "Ну почему я на нее так долго смотрел?" Отметил про себя. Прошло много лет. Мне позвонили и сказали, что из Франции приехали две девушки и им надо где-то остановиться. Одна из этих девушек была Элизабет". Так Александр Георгиевич рассказывает про свое знакомство с будущей женой — реставратором старинных обоев.
СЕМЬЯ
"Мой отец учился в Академии художеств. И мамин брат, Костя Янов, там учился. Отец заходил к Косте, а у того была домашняя обязанность, которой он тяготился, но выполнял. Надо было топить печку в комнате сестры Веры. И вот таким образом мой отец впервые увидел мою мать. И сказал Косте: "Если бы у меня была такая сестра, я бы ей каждый день дарил цветы!" Костя ответил: "Дари!"
У папы было три брата и две сестры. Николай погиб на фронте. Он был учителем, в начале войны пошел добровольцем. Их, правда, сначала учили в ДК Ленсовета — в Школе младших лейтенантов. Там вместе с ним был и художник Павел Басманов. Гранин пишет, что было ополчение. Его не было, у каждого района были добровольческие отряды. Не было оружия. Некто Корш стал начальником штаба добровольческой армии, и тут вспомнили, что белая армия была Добровольческой. И Жуков велел расстрелять Корша...
Брат Владимир был старше отца на три года, он был крупный инженер. Он мне подарил зеленый велосипед. А моему кузену — красный. В 1937-м он был репрессирован, успел передать записку. Там было написано, что те несчастные, которые его оговорили, не заслуживают обвинения. А он сам никого не оговорил. Его расстреляли. Сестра отца Зинаида умерла во время блокады, а сестра Наташа выжила.
Мой отец как художник в самом начале войны был мобилизован на аэродром под Ленинградом. Там нужно было маскировать зеленой краской белые корпуса ангаров, покрытые красной черепичной крышей. Командир авиационного полка моему отцу говорит: "Я прекрасно различаю немцев. Это летят наши ястребки!" И тут "ястребки" разворачиваются и начинают бомбить... А мы, мальчишки, во время войны прекрасно различали все самолеты. У немецких звук был звонкий, а у наших — бас. Во время блокады брат мамы, Николай Павлович Янов, был военным корреспондентом на флоте. Однажды он к нам зашел в гости и сделал снимок. Фотоаппарат тогда был редкостью. После войны у всех фотографов сделали обыски и отобрали негативы. А этот снимок попал потом в книгу о блокаде Гаррисона Солсбери".
БЛОКАДА
Блокада застала всю семью в городе. Они жили вместе: бабушка, дедушка (они умрут от голода в самую страшную блокадную зиму), супруги Траугот с двумя сыновьями. Уже тогда было ясно, что это настоящие вундеркинды. Младший, Валерий, которому в начале войны было 5 лет, читал Шекспира и цитировал целые куски из трагедий. Оба брата с упоением рисовали. Летом 1941-го Валерия удалось эвакуировать. Остальные жили по-прежнему в огромной коммуналке на Петроградской стороне в "Доме со сфинксами", хозяином которого до революции был дядя Веры Яновой. Проект он заказал молодому архитектору Фомичеву, только что окончившему Академию художеств. Он щедро украсил дом колоннами, скульптурами, сфинксами. Во время блокады эти сфинксы спасли семью Трауготов, приняв однажды на себя взрыв снаряда.
С каждым днем что-то ухудшалось, каждая неделя была непохожа на предыдущую. В коммуналке постепенно умирали жильцы. Александр Георгиевич вспоминает самые страшные дни осады: "В очереди за хлебом люди нередко падали. В декабре 1941-го так упал мой отец, и у него украли карточки. Это же святыня, их нельзя положить в карман. Он держал карточки в руке, и их украли. Мы остались без хлеба. Мама взяла меня за руку и повела через весь город к тете. Тетя была военным врачом, 480-й особый саперный батальон. Мы шли через весь город, иногда отдыхая в пустых трамваях. Трамваи же остановились где попало. И вот мы пришли. Мама сказала тете: "Я хочу оставить вам Шурика, иначе он умрет". А тетя была батальонный врач, она снимала пробы с провизии. И я там остался, недели на три. Снег был весь покрыт кровавым поносом. Он был у солдат поголовно. Тетя поставила диагноз "алиментарная дистрофия". Командир был недоволен, говорил ей, что она не в своем уме. Что красноармейцы должны идти в бой. А тетя считала, что они не могут воевать. Ее отдали под трибунал. Но не расстреляли, потому что диагноз превратился в повальное бедствие. А 23 февраля был особый приказ, что надо убрать трупы с улиц города к празднику...
Неслучайно в Святом Писании говорится о глубоком разделении людей. Один проявлял невероятное благородство, другой становился зверем. У нас в доме было три людоеда. Один жил под нами, инженер. У него была дочка, которая ходила в большой красной шляпе. В начале войны его дочку и жену эвакуировали, а он остался с домработницей. У обоих лица были красного цвета, как кровяная колбаса. У них пропала соседка, совсем молодая женщина. А потом в швейцарской нашли останки... И кроме них, это было некому сделать, это все понимали".
Во время бомбежек все спускались на первый этаж и пережидали в передней одной из квартир. Вместе с Трауготами в эту переднюю приходил и друг Георгия Николаевича — мультипликатор Виталий Назарович Сюмкин с семьей. У Сюмкина была отличная библиотека, Шурик запомнил, как во время бомбежек он читал вслух Честертона "Человек, который был Четвергом". "Мы оказывались в двух мирах — реальном и мире Честертона". Искусство помогало выжить, забыться.
СХШ. СРЕДНЕХУДОЖЕСТВЕННАЯ ШКОЛА
Всю блокаду Шурик Траугот рисовал. То, что видел на улицах, то, что происходило в квартире. Есть рисунок, где немецкие самолеты бомбят санитарный поезд с красным крестом. Есть пейзажи города с одинокими прохожими, везущими на саночках покойников. В 1944 году, когда из эвакуации вернулась знаменитая Средне-художественная школа при Академии художеств, Шурик туда поступил. Конкурс был очень большой, но его приняли, когда он предъявил блокадные рисунки.
В академии было холодно: часть здания была разрушена из-за взрыва бомбы. Учеников — сто человек — собрали в одном из классов на третьем этаже. Директор Владимир Горб произнес речь: "Я понимаю, вы многое пережили. Но вот возьмите Голландию XVII века. Там были войны, эпидемии, чума. А художники писали жизнерадостные натюрморты с фруктами".
СХШ, конечно, была школой особенной. Она напрямую подчинялась Академии художеств, а не чиновникам от образования. У детей была стипендия и рабочая карточка. Они могли заниматься в прекрасной библиотеке. Они сразу почувствовали себя взрослыми. Их называли "схш-тики". Кроме того, они работали в одном здании со старшими студентами. Это было время наступления социалистического реализма — не самый веселый период. Серо-коричневые краски, "литературщина" композиций, прописанные до зубовного скрежета детали. Шурик учился в одном классе с потрясающими ребятами — Мишей Войцеховским, Сашей Арефьевым. Каток социалистического реализма не смог на них повлиять, они были уже готовыми творцами. И, как можно догадаться, из СХШ их выгнали за формализм. Правда, Траугота потом восстановили. А Валерий учился в СХШ пятью годами позже.
ПЯТИДЕСЯТНИКИ
Много пишут о шестидесятниках, о том, что в Москве в эпоху "оттепели" возникли группы официально не признанных художников. Не все знают, что в Ленинграде такие группы и сообщества возникли раньше, фактически сразу после войны. Так считает Александр Траугот.
Это были "пятидесятники". Ленинград портовый город, куда привозили иностранные журналы. В эпоху железного занавеса, когда импрессионистов в Эрмитаже не показывали, в Ленинграде было гораздо больше информации о западных художниках, о направлениях в искусстве. Одним из таких неофициальных центров, где встречались и показывали друг другу работы, стала комната в коммуналке, где жили Трауготы. Георгий Николаевич рассказывал об искусстве и своим детям, и их одноклассникам Арефьеву и Войцеховскому, и другим посвященным. Трауготы очень дружили с художниками Владимиром Стерлиговым, продолжателем теорий Малевича, и его женой Татьяной Глебовой, ученицей Филонова. В это же время юный Михаил Войцеховский создал свою художественную группу — "Орден нищенствующих живописцев", чуть позже кружок основал и Арефьев. Все они были под влиянием Георгия Траугота. В это же время семья Трауготов усыновила осиротевшего во время блокады Мишу Войцеховского. Так что братьев стало трое. Михаил потом работал на фабрике резиновых игрушек, создавал эскизы зверей, занимался оформительскими работами. Отличался такой же экстравагантностью, как и вся семья. Например, ездил по городу на одноколесном велосипеде. До своей смерти в 2016 году Михаил Войцеховский жил в большой мастерской-квартире Александра Траугота.
ПЕТЕРБУРЖЦЫ
Когда слушаешь Александра Георгиевича, понимаешь, какое число блистательных петербуржцев-ленинградцев, талантливых художников, писателей, инженеров сгинуло в годы репрессий и блокады. Уменьшилась огромная семья Трауготов—Яновых. Во время блокады умер Виталий Сюмкин — один из инициаторов создания цеха цветной мультипликации на "Ленфильме". Умерла и его беременная жена, и сын Волька, друживший с Шуриком. Умер приятель Георгия Траугота Николай Лапшин, писавший лирические пейзажи города. Умер Даниил Хармс, которого Шурик видел на довоенной елке для детей творческих работников, где он поразил детей своей внешностью и чтением стихотворения "О том, как папа застрелил мне хорька". В конце блокады в Ленинграде в одной из столовых Шурик стал свидетелем сцены, которую помнит до сих пор. В столовой стояла некогда красивая и явно благородного происхождения дама, совершенно дистрофичного вида. Мимо нее с подносом шла розовощекая упитанная официантка, которая бросила несчастной: "Раньше было ваше время, а теперь пришло наше".
МЫСЛИ И ТЕОРИИ АЛЕКСАНДРА ТРАУГОТА
"Сталин уничтожил практически всех образованных военных. Оставил только кавалериста Буденного, который в 1941-м предлагал снабдить армию тачанками. И вот тут недавно мой племянник говорит: "Сталин выиграл войну!" Я не спал всю ночь после этого...
Люди до войны в музеи не ходили. В Эрмитаже никого не было. Жизнь была очень скудная. Вопервых, работали шесть дней в неделю. Это уже давно забыли. А потом жизнь просто бедная была. Помню: я еще маленький, как раз на уровне моих глаз — верх мужских брюк. И на этих брюках всегда были заплаты сзади, вы понимаете где...
В Средние века женщины были выше мужчин. Посмотрите на миниатюры. Женщины выше, и, чтобы это еще подчеркнуть, они носили высокие шапки. У меня есть теория: люди искусства могут не поститься. Что сказал Христос? Те, кто на брачном пиру, не могут поститься. А художник всю жизнь воспринимает как брачный пир". С этими словами Александр Георгиевич приглашает к столу, который стоит в нише, стены которой увешаны блюдами, расписанными хозяином.
На столе — непременные свечи в высоких подсвечниках и хрустальные рюмки, которые нежно звенят, когда гости чокаются. Сверкают из темноты глаза кота Бенедикта. Пудель Артист смотрится в зеркало. В сказочной пещере наступил вечер.