Об анорексии очень много говорят и пишут, причем почти всегда как будто осуждая. Анорексия - скорее симптом времени, еще одно нетривиальное явление, которое назвали болезнью и решили с ним всеми силами бороться. Хотя больше похоже на травлю. При этом еще лет 40 назад клинические описания анорексии были экзотикой. И если клинческая картина была описана еще в конце XIX века, то сам термин Anorexia Nervosa входит в употребление только в 1973 году.
Я со скепсисом отношусь к версиям психологов и феминисток, обнаруживающим корни анорексии в моде и стандартах красоты, задаваемых культурой. Уж если социум и влияет на возникновение анорексии, то прежде всего в том, что задает новый словарь любви и желания, который и отражается в обращении к телу и с телом.
Лакан говорил, что любить — это значит, давать то, что ты не имеешь. Иными словами, любящий не только признает свою нехватку, но и верит в возможность передать, поместить ее в другого. Анорексичка пытается не просто признать свою нехватку, но и управлять, оперировать ею. Или как объясняет Лакан, она ест «ничто», поскольку только эта «невозможная вещь» оказывается единственно допустимой для поглощения. Все прочие объекты (пища) воспринимаются как недостаточно чистые и благородные, как некий наполнитель, способный уничтожить нехватку, лишить анорексичку обладания пустотой. Я думаю, что Лакан вполне бы мог сказать, что кое-что анорексичка в любви понимает. Проблема, однако, в том, что она не дарит эту нехватку другому, скорее она желает соблазнить этой пустотой Другого (не теряя ее).
Отнюдь не секрет, что и при анорексии, и при булимии явно выражена тревожность при любых социальных, а тем более близких контактах. Разница лишь в том, что булимия — это защита от контакта самая что ни на есть прямая (буквально прослойка жира между человеком и миром). Анорексия же под речи о красоте, элегантности и свободе, выжигает каленым железом сексуальность и физическую возможность социальной активности. Голод, спорт, долгий сон, кофе, курение, побочные эффекты флуоксетина и ему подобных препаратов — все это косвенные, но весьма действенные средства для избегания контактов, а значит, и тревоги. При этом любому нормальному человеку эта тревога знакома. Даже социально успешные люди, если не зазомбированы до состояния самонеощущения, хорошо знают, что реакцию другого человека нельзя точно предсказать — и это тревожит любого невротика, а тем более если речь идет о сексуальном желании субъекта или желании, направленном на него. Они отнюдь не одиноки в этом. Правда, подобного рода сообщение помогает опять-таки лишь при булимии, но не при анорексии (ведь «я не такая как все»).
Найдутся и те, кто оспорит асексуальный характер анорексии, но это как раз модники и подражатели, видящие в анорексии способ отличаться. Есть даже своя эстетика в худобе, однако, на мой взгляд, фигура куклы Барби или образ Твигги — это всего лишь подкрепление, а не причина такого мировосприятия. Кстати большая часть препаратов, которые они используют, в побочных эффектах имеют сексуальные дисфункции (аноргазмия, снижение влечения и пр.). Все эти флу, прозак, редуксин, линдакса, эка отнюдь не столь безобидны, как пишут о них многочисленные сайты похудания. Но гораздо лучше асексуальность анорексии видна в одном из любимейших объектов анорексиков (если быть точным, то в лакановской терминологии это образ объекта а) — я говорю про кости. Скелет человека — это абсолютный унисекс, но с какой поэтичностью говорят о нем анорексички.
Кости становятся тем ощутимым представителем пустоты, которую желает получить анорексичка, именно поэтому с таким сладострастием они готовы обсуждать и ощупывать их. И одновременно это и есть то самое тело, которое говорит только о том, о чем должно.
Тело человека — это всегда род сообщения, или точнее, запрос к другим. Тело может быть просьбой о заботе и ласке, а может быть приманкой, цепляющей глаз другого. Аффективное восприятие анорексиком своего тела заключается в том, что оно, по его мнению, говорит слишком много, и не от лица субъекта, а самовольно. Анорексик желает отождествиться с совсем иным телом, таким которое говорит только то, что должно, т.е. выражает субъективный образ Я. Чтобы тело перестало говорить от себя как раз и необходимо лишить его потребностей (голод) и половых признаков. Расходуя значительные объемы энергии (в т.ч. на титаническую борьбу с самим собой), анорексик, по сути, обслуживает один симптом — запрет на сексуальную идентификацию. В силу этого запредельным и тревожащим наслаждением для него становится чувство сытости, которого он и избегает, тщательно подавляя позывы к пище.
На мой взгляд, попытка увидеть в анорексии не столько психическое расстройство, но и особый опыт, даже форму жизни — это то, что позволит хотя бы в частных случаях устранить предвзятость в общении с анорексиком. Анорексик не обречен. Я против предвзятости, которая загоняет анорексика в гетто общения только с такими же как он сам. Психологическая ситуация анорексика сложна, но на формальном уровне не слишком сильно отличается от ситуации любого невротика. Невротик точно также может быть в страхе и тревоге сцеплен со своим объектом. Здоровый же невротик — это тот, кто сумел принять диалектику жизни, т.е. тот факт, что иногда объект становится объектом обмена с другими. Это собственно и означает, что полноценная жизнь проходит в поисках и находках, в радости обретения и дарения другому, в разочарованиях и тоске по утраченному и самое главное — в повторении этих событий. Анорексик точно также может быть не только красивым, но и живым, а вот пустоту, то самое ничто — иногда придется отпускать и терять, чтобы найти вновь.
Читать текст полностью: https://syg.ma/@ivan-kudriashov/bliesk-i-nishchieta-anorieksii