Истоки и форма русского юродства

Похабство, буйство и блаженство.

Трудно поверить, но факт: три эти слова, столь различные теперь, в Древней Руси значили одно и то же. Так назывался особый вид святости, для которого тогда существовало несколько определений, а сейчас осталось лишь одно: юродство. В сущности, юродивый — это как раз тот, в котором могут парадоксально сочетаться все вышеназванные качества.

Юродивым называют человека, из благочестивых побуждений симулирующего помешательство или компрометирующих окружающих другими способами. Православная церковь считает, что он добровольно принимает на себя личину безумия, дабы скрыть свою святость и избежать суетной мирской славы.

В качестве второго побудительного мотива юродства рассматривается духовное наставление в шутливой и парадоксальной форме. Однако непотребства святого, как кажется, могут иметь воспитательное значение лишь при отказе от инкогнито , что противоречит первой и главной цели подвига.

Если же юродивый никого не собирается воспитывать, то уберечься от славы гораздо легче в пустыни. А юродивый как на грех - и в переносном, и в прямом смысле — постоянно стремится быть в гуще людей, поклонения которых якобы опасается. Итак, уже в самом определении кроется парадокс. Православные авторы часто рассуждали о том, насколько актуален запрет, наложенный на юродство одним из Вселенских Соборов в VII веке, или о том, как отличить истинного юродивого от ложного. Эти вопросы для науки неразрешимы.

Наука не может заниматься проблемой святости, ибо не знает, что это такое. Для истории культуры задача формулируется по-другому: что заставляет общество усматривать святость там, где на эмпирическом уровне не видно ничего, кроме дебоша? При таком подходе неважно, какой материал использовала культура в своем мифотворчестве — святого или грешника, безумца или симулянта. Существенно лишь понять, зачем вообще это было ей нужно.

После того как в IV веке христианство получило статус государственной идеологии, эсхатологический и антигосударственный пафос, изначально присущий этой религии, начал постепенно уступать место державной бюрократии. Христианство «заиливалось», из него выветривалась суть — концентрация духовных сил в ожидании конца света, который постепенно переставал восприниматься как грозная реальность.

В культуре ощущалась потребность встряски. Нужно было напомнить обществу, что православие — это не только монотонная череда церковных праздников, набор необременительных обязанностей и лояльность к властям, что под плесенью повседневности и рутины по-прежнему, как и в героическую эпоху гонений, скрывается вечная антитеза Добра и Зла.

Но кто мог осуществить эту "шоковую" терапию? Во всяком случае, не церковь. Став государственным институтом на жалованье, она выступала как главный фактор консерватизма. Всякая вольность означала ересь, что в византийских условиях приравнивалось еще и к бунту. Выход из этого заколдованного круга мог быть лишь парадоксальным.

Пригород Каира, монастырь Святого Атония

В начале V века в кельях египетских монастырей начинают возникать чрезвычайно странные легенды. В них рассказывается об иноках, изо­бражающих пьяниц, сумасшедших и хулиганов и напрашивающихся на оскорбления, насмешки и кары, — почему-то эти странные люди объявляются праведниками, скрывающими свою святость. Со временем бранное слово салос («псих»), которым награждали таких людей окружающие, превратилось в термин для описания этой парадоксальной святости.

В течение V века юродство перебирается из египетских обителей в Сирию и Палестину, а затем вырывается за мо­настырские стены. Период VI — первой половины VII века стал звездным часом юродства. Причина кроется в том, что в это время оконча­тельно оформилась так называемая симфония, то есть «согласие» светских и духовных властей, на практике озна­чавшее, разумеется, полное закабаление одними других. Здание православной Империи окончательно застыло.

Хотя юродивый с особой изощрен­ностью издевался именно над официальной церковью (один устраивал пародийные богослужения со шлюхами, другой — буффонады во дворе храма и т.д.), тем не менее его терпели. Он был своего рода прививкой безопасной дозы ереси к «здоровому» телу православия, той отдушиной, без которой не выстаивает ни одна система.

При этом чрезвычайно важно, что в отличие от любых еретиков, раскольников и религиозных реформаторов юродивый не только никого не призывает следовать за собой, но и прямо это запрещает. Он — принципиальный одиночка, а власть боится только группы. Когда юродство достигло совсем уж гигантского размаха, Вселенский Собор 692 года наложил на него запрет, но фактически он продержался не очень долго, хотя официально действует до сих пор.

После некоторого упадка в VIII— IX веках юродство снова пошло на подъем. Самая яркая фигура этого периода — Андрей Царьградский. С XII века начинается упадок византий­ского юродства: совместными усилиями государства и церкви оно «загоняется» обратно в монастыри, где существует (например, на Горе Афон) до настоящего времени.

За пределами православного культурного ареала юродство не получило распространения. Католицизм знал некоторых святых, которые вели себя скандально (среди них знаменитый Франциск Ассизский), но все они хотели таким способом достучаться до людей и сообщить им какую-то свою правду, суть которой не имела отношения к скандальности формы. Если уж искать параллели юродивым, то их легче обнаружить в исламском ареале и еще дальше на восток.

В юродстве много, истинно восточного презрения к низменному материальному миру, который есть лишь морок и наваждение, но юродивый не может отдаться этому чувству целиком, потому что Воплощение Бога-Сына для него — не фикция. В целом юродство очень точно отражает про­межуточную позицию православия между Западом и Востоком: если в Европе тварный мир казался слишком почтенным, чтобы над ним издеваться, то для спиритуальных религий Азии он представлялся чересчур ничтожным даже для этого.

На Русь юродство пришло невероятно рано: уже в XI веке мы узнаем про Исаакия Печерского, монаха Киевской лавры, который, «не хотя славы человеческия, нача уродство творити и пакости нача: ово игуме­ну, ово же братии, ово мирьскым человеком». Житие Андрея Царьград­ского было одним из первых греческих текстов, переведенных именно на Руси (а не у южных славян, как почти все остальные тексты этого древнейшего периода).

Фантастичес­кой популярности этого произведе­ния мы обязаны возникновением в Русской Церкви праздника Покро­ва, неизвестного в Византии и при­уроченного к одному из эпизодов биографии Андрея. Чрезвычайно любопытно и то, что славянский язык не заимствовал греческое слово "салос", как это сделали все без исключе­ния другие языки, но создал собствен­ную терминологию юродства: похабь, буй, уродъ. В течение нескольких веков святые этого рода появлялись ис­ключительно на Русском Севере. Первым северным юродивым был Прокопий Устюжский (умер в 1285 году).

«От западных стран, от немецкия земли» прибыл он в Новгород по торговым делам и так полюбил православие, «отеческую же веру воз- ненавиде», что «приемлет юродственное Христа ради житие и в буйство преложися». Прокопий пришел нищим странником в Устюг и «приет многу досаду и укорение и биение и пхание. И во весь день исхождаше на улицы градныя, в похабстве пре­бывая». Интересно отметить, что среди древнерусских юродивых было вообще много иностранцев.

Помимо Прокопия, Русский Север дал в XIV веке юродивых Кирилла Белозерского, Федора Новгород­ского и Ивана Качанова, в XV веке — Михаила Клопского, Георгия Шен­курского, Исидора Ростовского и Иоанна Устюжского, в XVI веке — Галактиона Ферапонтовского, Якова Боровичского, Арсения Новгородско­го, Николая Псковского, Ивана Во­лосатого и Симона Юрьевецкого, в XVII веке — Киприана Суздальско­го, Прокопия Вятского и Максима с Андреем Тотемских.

Однако истинного расцвета русское юродство достигло в эпоху Московского царства, в XV—XVII веках. Причины здесь те же, что и у юродства византийского: абсолютное раболепство церкви перед государст­вом, торжество обрядоверия, полная регламентация всех сторон жизни человека. Юродивый был единствен­ной фигурой, имевшей моральное право, с православной точки зрения, критиковать все это, ведь при всей своей уникальности он воплощает полный отказ от собственной личности. Он одновременно и растворен в соборном теле Церкви, и находится вне ее.

Для иностранцев, посещавших Московию, юродивые были одним из самых сильных впечатлений. «Есть у них особые святые, — пишет английский путешественник времен Годунова Дж. Флетчер, — они ходят совсем нагие, даже зимою, в самые сильные морозы, у них длинные волосы. Их считают пророками, почему и дозволяют им говорить свобод­но все, что хотят, без всякого ограничения, хотя бы даже о самом Боге. Если такой человек ругает кого-нибудь, тот ему ничего не возражает, а только говорит: «по грехам». Если же кто из них, проходя мимо лавки, возьмет что-нибудь из товаров, то купец почтет себя польщенным». Особенно поражала иностранцев политическая смелость «похабов».

Британский посол Дж. Горсей рас­сказывает о том, что Иван Грозный, разорив Новгород, собирался сделать то же самое и со Псковом, но тут «его встретил мошенник или колдун, которого они почитают как своего оракула, святой человек по имени Мукула Свят. Он встретил царя смелыми проклятиями, заклинаниями, руганью и угрозами. Царь содрогнулся от этих слов и просил его молиться о прощении ему жестоких замыслов. Я сам видел этого мошенника и колдуна: жалкое существо, нагое летом и зимой. Он совершает многие странные действия благодаря дьявольскому колдовству и фокусам. Его боятся и почитают все — как князья, так и народ».

Примеры дерзких поступков юродивых (тем более удивительных, что это совсем не свойственно было их византийским собратьям) рассеяны по многим житиям. Например, Про­копий Вятский срывал шапку с воеводы и тащил его в тюрьму; Василий Блаженный выплескивал вино из чаши, поднесенной ему царем; Иван Большой Колпак, выведенный Пушкиным под именем Николки, обвинил Годунова в убийстве царевича и т.д. Агрессивное поведение было просто необходимым условием чудотворения. Так, во время костром­ского пожара воевода обратился за помощью к «похабу» Симону Юрьевецкому. Тот ударил его по щеке — и пламя погасло.

Эта вседозволен­ность дала возможность философу Федорову назвать политический режим в России «абсолютизмом, смягченным юродством». Однако нет ни малейших оснований считать будто «похабы» выражали какие бы то ни было «демократические» тенденции общественной мысли. Так Иван Качанов, Федор Новгородский и Михаил Клопский были врагами Новгородской республики.

Главную неприязнь юродивого вызывала гордость, чувство собственного достоинства, и до тех пор, пока властитель подавлял в подданных эти эмоции он имел в лице юродивого верного союзника. Лишь когда эти вредные проявления индивидуализма были надежно искоренены, а в гордыню впадал уже сам властитель, в дело вступала знаменитая юродская «грубая свобода».

Нажмите на палец!

Подписывайтесь на канал"ИСТОРИЯ ВРЕМЕН И НАРОДОВ".

У нас много интересного и полезного!