Цвета Севера сдержанные, гамма – ярко-синее небо, серые бревна изб и часовен, розовый иван-чай
У нас, студентов, что учились в 80-х годах прошлого века в ленинградской Академии художеств, кумиром был живописец Виктор Попков. Его полотно "Северная песня" стало эпохальным. В избе за столом сидят молодые туристы, напротив — пожилые крестьянки. Это не просто разговор поколений. Городские жители открывают для себя северную деревню, ее трагическую судьбу.
Текст: Зинаида Курбатова, фото: Леонид Арончиков
Эта картина да и все другие рисунки, большие полотна и этюды Попкова, написанные в Архангельской области, произвели на нас невероятное впечатление. А тут еще один из преподавателей основ архитектуры ездил на Север обмерять деревянные храмы, у него была карта лесных дорог, по которым можно было идти пешком от деревни Конево до Каргополя, по красивейшим местам Кенозерья. Карту показывали только посвященным...
Настало время, и мои старшие товарищи пригласили меня в такой поход. Позже я побывала во многих местах и странах, но такого путешествия, как тогда, в моей жизни больше не было...
Цвета Севера сдержанные, гамма — ярко-синее небо, серые бревна изб и часовен, розовый иван-чай. С рюкзаками за спиной мы шли через лес и по берегу огромного Кенозера. Шли по коровьим дорогам, увязая в грязи. Изредка на пути встречались поклонные кресты. А момент, когда из темного леса выходишь к деревне, стоящей на берегу озера — настоящее чудо.
Первой на нашем пути была деревня Вершинино с Никольской часовней на холме — здесь, кстати, тоже рисовал Попков. Затем через деревню Видягино мы попали на Порженский погост. Вошли в церковь, приблизились к иконостасу. У Богоматери и младенца на иконе лики отсечены топором — эхо 30-х годов... Кто-то принес полевые цветы и положил у иконы...
Помню, как я просилась на ночлег в одной из деревень. Поднялась на высокое крыльцо, зашла в избу. Посреди огромной комнаты за столом сидел старик. Сидел удивительно прямо, глядя перед собой незрячими глазами. На пиджаке блестели боевые награды. Он сразу же отказал мне, вежливо, но твердо. Люди Севера неохотно пускают к себе. Но если уж ты стал гостем, то непременно дорогим.
Мы ночевали в заброшенных домах, где еще оставалась крестьянская мебель, расписанная львами и букетами цветов. Сколько на пути было мертвых деревень, пустых изб, где еще белели в окнах занавески! Такая жалость и такая любовь поднималась в душе к нашему измученному ХХ веком народу, к крестьянской культуре, к каждой избе. Как-то ночевали в доме, принадлежавшем деревенскому сапожнику, здесь осталось много болванок для обуви. Стены были оклеены газетами 1928 года. Значит, хозяева ушли отсюда, когда началась коллективизация? Может быть, и так. Спали мы в кроватках с высокими бортами, в которые кто-то заботливо положил душистое сено — по тем тропам, которыми шли мы, ходили и другие туристы. И все это были люди, любившие Север.
Много лет мне хотелось вернуться в эти места. Посетить Кимжу, где писал Попков, где жили героини его полотен — статные старухи в старинных сарафанах и платках. Вернуться на Кенозеро, побывать в других живописных деревнях Архангельской области. Поговорить с людьми, которые еще помнят коллективизацию, тяжелейший труд в колхозах, испытания военного времени. В этом году мечта исполнилась.
МАТИГОРЫ
Холмогоры — родные места Михайло Ломоносова. Когда-то центр всего Двинского края. В южной части поселка на горе высятся обнесенные лесами стены каменного Спасо-Преображенского собора, выстроенного в конце XVII века. Храм знаменательный. Север, как известно, всегда был оплотом старообрядчества. В 1682 году Холмогорскую епархию возглавил епископ Афанасий, который безуспешно пытался бороться с расколом. Спасский собор строили по его указанию. Он должен был напоминать московский Успенский собор. Рядом архиерейские палаты, где в 80-х годах XVIII века открыли первую в России Мореходную школу торгового флота. И здесь же, на этой же горе, памятный знак об одном из первых советских концлагерей для врагов народа. И как-то очень примечательно, что совмещается на этом небольшом лоскутке земли память о столь разных событиях жизни.
Всего в 5 километрах Матигоры. Тут и населения меньше, и работать людям особенно негде, "градообразующее предприятие" одно — исправительная колония. Но Матигоры негласно соперничают с Холмогорами. Когда-то возникла идея объединения двух сел, но жители дружно от нее отказались.
Если ехать от Архангельска, то издалека будет видна Воскресенская церковь с колокольней, построенная в конце XVII века. Краса Матигор и всей области стоит на высоком берегу Быстрокурки, одного из рукавов Северной Двины. Этому храму повезло. В 1930-х было предложено разобрать его на кирпичи, однако не разобрали. Причем Воскресенская церковь почти все время была действующей.
Вокруг раскинулись плодородные поля. Но вот недавно эту землю решили отдать под участки для многодетных и ветеранов. Угроза нависла и над опытной станцией животноводства и растениеводства, и над прекрасным видом на церковь. Глава администрации Алексей Короткий выступил против. В 2012 году земляки выбрали Алексея на эту должность, до этого он работал в органах внутренних дел. Он шутит: стал потомственным главой, ведь его дед сорок лет назад был председателем сельсовета. Короткий и живет поблизости от церкви с женой и тремя дочерьми. С Алексеем говоришь, будто чистую незамутненную воду пьешь. Настоящий северянин — спокойный, сдержанный, с какой-то внутренней силой. Он всей душой болеет за родные Матигоры. Сейчас решает вопрос, что делать с памятником Ленину. Лет пятнадцать назад его изуродовали вандалы, и теперь Ильич указывает куда-то обрубком руки.
Алексей привел нас в гости к сестрам Головиным. Это известная здесь семья — потомки Ломоносова по линии его сестры Марии Васильевны. Местная интеллигенция. В 1937 году учителя Михаила Головина репрессировали, семью выселили из дома. Настало время мытарств. Только в 1983-м, уже на пенсии, старшая из сестер, Елена, выкупила у сельсовета родной дом. Много лет она была старостой Воскресенской церкви, сумела разыскать архивные документы, записала воспоминания жителей о приездах в Верхние Матигоры святого праведного Иоанна Кронштадтского. Сейчас Елена Михайловна уже не встает, дом нам показала младшая сестра, Лилия. Он не изменился за сто лет. Огромный, с дверями, покрашенными в синий цвет, и высокой лестницей на второй этаж...
КЕНОЗЕРЬЕ
Единственное озеро Севера тектонического происхождения — это Кенозеро, из которого вытекает река Кена, через Онегу впадающая в Белое море. По такому пути и шло освоение этих земель. Интересно, что языческая культура здесь до конца так и не вытеснена: в этих местах по-прежнему поклоняются священным рощам, в часовнях оставляют так называемые заветы-платки. На некоторых из них вышиты молитвы. Считается, что такой "завет" поможет больному вылечиться.
С 1991 года Кенозерье стало национальным парком, которому передали на баланс деревянные храмы с расписными потолками-"небесами". "Диких туристов", как в советское время, уже нет. Теперь здесь организованные экскурсии проводят сотрудники парка. Мы, как и большинство туристов, приехали на машине и расположились в старом центре Кенозерья — деревне Вершинино. Стоит деревня на плоском берегу, над ней высится холм с Никольской часовней XVII века. Она очень гармоничная — с двускатной крышей и маленькой главкой-луковкой. Звонница, пристроенная в начале ХХ века, совсем не портит ее. Кстати, часовня эта была отреставрирована первой из деревянных храмов Кенозерья. В прошлом году привели в порядок Порженский погост. Теперь на очереди Ильинская церковь в Видягино.
Вершинино держится главным образом за счет туристов, а многие деревни вокруг за последние четверть века еще больше обезлюдели. Живут по две-три семьи, да дачники летом приезжают. Мертвой стала деревня Видягино, где мы сфотографировали деревянную Ильинскую церковь конца XIX века — самую позднюю из храмов Кенозерья. Она производит необычное впечатление: на четырехскатной кровле сруб с широкими окнами.
Из Вершинино на лодке можно добраться до других деревень на берегах Кенозера. Например, Тырышкино, где показывают дом с красивым резным балконом. Деревня Зехново, где над озерком, на Буй-горе, поставлена в XVIII веке часовня Иоанна Богослова — выдающийся памятник деревянного зодчества, единственная часовня с галереей на консолях. Внутри характерные для Кенозерья расписные "небеса". Рядом с часовней живет бабушка Анна Семенова. Она каждый день приходит сюда: моет полы, убирает погасшие свечи. В 1970-х часовню эту решено было увезти под Архангельск. Решили не разбирать, а вывезти вертолетом. Доставили бы до Архангельска строение, а в каком виде — неизвестно. Анна Александровна решила бороться за дорогую сердцу церковку. Она с гордостью рассказывает: люди взялись за руки, образовали три живых кольца вокруг памятника. Были и дети из начальной школы — всех, кого можно, собрала Семенова. Когда приземлился вертолет, летчики услышали: "Не дадим!" Улетели ни с чем.
Погожими днями Анна Семенова сидит на стульчике перед избой и не спускает глаз с часовни. У бабушки Анны, кстати, есть особый талант — она умеет рассказывать былины. Про Соловья-разбойника, Бову-королевича. Когда-то Кенозерье славилось былинниками. Теперь осталась одна Анна...
Северные избы, высокие, с окнами в сторону реки или озера, всегда пример невероятной чистоты. Полы тут моют по два раза в день, некрашеные еще и скоблят. В жилых комнатах и на повети всегда порядок. Чистота не показная, а известная примета Севера. Недавно на Кенозерье снимал документальный фильм очень известный режиссер. В избу одного из героев перед съемкой он специально приносил мусор, раскидывал пустые бутылки и ветошь. Тех местных, что снимались в фильме, очень настойчиво просил употреблять побольше нецензурной брани. Местные промолчали, но поведение режиссера и стиль работы осудили. Многие от съемок вежливо отказались.
"Мне трудно выразить словами мое восхищение, мое преклонение перед этим краем. Когда впервые мальчиком 13 лет я проехал по Баренцеву и Белому морям, по Северной Двине, побывал у поморов, в крестьянских избах, послушал песни и сказки, посмотрел на этих необыкновенно красивых людей, державшихся просто и с достоинством, я был совершенно ошеломлен. <...> А какой необыкновенный язык, песни, рассказы! <...> В Русском Севере удивительное сочетание настоящего и прошлого, современности и истории (и какой истории русской! самой значительной, самой трагической в прошлом и самой философской), человека и природы, акварельной лиричности воды, земли, неба и грозной силы камня, бурь, холода, снега и воздуха, — писал Дмитрий Сергеевич Лихачев. — Север спас нам от забвения русские былины, русские старинные обычаи, русскую деревянную архитектуру, русскую музыкальную культуру, русскую великую лирическую стихию — песенную, словесную, русские трудовые традиции...".
УСТЬЯНСКИЙ РАЙОН
Недалеко от поселка Октябрьского, что в Устьянском районе, в деревне Едьма, живет 90-летняя Аполлинария Козлова. Фотографироваться она категорически не хотела. Все время приговаривала: "Сейчас я паду!" — то есть "упаду от усталости". И грозила нам кулаком.
Глубоко посаженные, внимательные глаза смотрят строго. Лицо правильное, высокий лоб, губы сжаты. Чем-то ее облик напоминает боярыню Морозову, что на картине Сурикова вскидывает руку в крестном знамении. Правда, нам показалось, что строгость у бабушки Поли немного напускная.
Во время войны, когда ровесники-юноши ушли на фронт, она выучилась на трактористку. Трактор был газогенераторный, работал на дровах, постоянно ломался. Но Аполлинария к нему привыкла. Она даже в сельсовет для регистрации брака со своим Федором приехала на тракторе. Расписались, молодая жена вскочила за руль трактора и умчалась. Шестеро детей родились у Козловых, все теперь разъехались, только один сын живет неподалеку.
Аполлинария устала от гостей, и мы засобирались в путь. Отъехав от ее дома, вышли из машины, чтобы полюбоваться деревней. Вдруг на дороге в клубах пыли показалась Аполлинария Ивановна. Шла она бойко, управляясь огромным батогом. И, конечно, успела сменить нарядное платье на повседневное ситцевое.
КИМЖА
Местные говорят, в Кимже живут чернотропы. Почему так называют местных жителей? То ли из-за бань, что и сейчас топят по-черному, то ли из-за тайных троп, которыми ходят старообрядцы? Когда-то эта деревня была хорошо известна: здесь лили медные колокольца — украшения для конской сбруи. Сейчас этот промысел забыт.
Если идти в Кимжу от реки, то справа на холме, заросшем молодым леском, можно увидеть огромный обетный крест. Его поставил в 1878 году купец Савин в благодарность за то, что спасся во время кораблекрушения. Мы были здесь в праздник Троицы, и к кресту пришли несколько женщин. Помолились, зажгли свечи... Крест этот необычный, с рельефом фигуры Христа плоской, как будто безжизненной. На руках Спасителя видны следы от ударов топором. Хорошо читаются буквы — "Царь славы Божий Иисус Христос". В богоборческие времена крест несколько раз рубили и сбрасывали в воду. Но жители его спасали и водружали на место.
Раньше сюда можно было приехать только по реке Мезени. В 2008-м проложили дорогу, и теперь здесь стали чаще бывать туристы, появились даже гостевые дома.
Высится над Кимжой огромная Одигитриевская церковь — памятник архитектуры начала XVIII века. Считается, что сама Кимжа возникла в начале XVI века. Люди, которые обживали этот суровый край, не зря посвятили церковь Богоматери-путеводительнице — Одигитрии. Когда-то это был распространенный на Мезени и Пинеге тип церкви — шатер на крещатой бочке. Теперь осталась только эта, Одигитриевская. Она высокая, вытянутая вверх. Дома стоят поодаль от храма, что дает возможность любоваться церковью, которая видна и с реки. Вообще, северные мастера умели выбирать место для храма: он не должен был занимать плодородную землю, обычно его ставили у реки, на опушке леса. Его должны были видеть издалека.
Я ожидала увидеть серую, как на картинах Попкова, даже темную церковь. Но она оказалась белой — ее сейчас реставрируют, перекрывают новым деревом.
Вся деревня Кимжа считается памятником архитектуры регионального значения. Здесь нельзя сносить или перестраивать даже избы. Особенно красиво выглядит центральная большая улица с рядом высоких домов. На некоторых еще остались древние обереги — деревянные кони. На многих избах красные звезды — значит, хозяин ушел в 1941 году на войну и не вернулся. Кстати, на Мезени совсем недавно еще сохранялся обычай хоронить хозяев рядом с домом. Оттого у многих изб возвышаются кресты. А за деревней, чуть поодаль, сохранилось еще одно чудо деревянного зодчества — мельницы. Когда-то их было пятнадцать, теперь осталось всего две, да и те без крыльев.
В соседнем селе Дорогорском мы побывали в гостях у Ивана и Таисии Потроховых. Главе семьи 89 лет, супруга на три года моложе. Они живут в большом доме на берегу Мезени, вырастили троих детей, сами ведут хозяйство. Настоящие северяне. Крепкая порода, несгибаемая. В избе невероятная чистота и порядок. Недавно Потроховы отметили свою "алмазную" свадьбу, гостей было сорок человек, огромные столы накрывали на повети. Живут они душа в душу на зависть многим. Ни разу Иван на свою благоверную руки не поднял. А Таисия его иначе как Иванушкой не называет. Оба супруга ветераны труда, Таисия еще и труженик тыла. В войну девочкой на Белом море рыбачила, зимой ходила на навагу. Рыбу сдавала государству. Била и зверя. В ней особенно видна поморская основательность. Таисия Яковлевна любит всякие прибаутки. На прощание рассказала нам одну такую — про колхоз. "Нарядно не ходили, сладко не ели, так и жили".
"О заселении Беломорья в XIV веке говорят многочисленные документы: летописи, писцовые книги, великокняжеские грамоты и указы. Отсутствие на Севере татарского ига, отсутствие крепостного угнетения обеспечили поморам более свободную жизнь и дальнейшее развитие принесенных поселенцам культурных и технических ценностей: грамотности, строительных навыков, архитектурных приемов, поэтического творчества — песен и сказываний, — пишет в книге "Сказ о Беломорье" Ксения Гемп. — Суровую природу — заломные леса, болота — необходимо было осваивать. В этом труде одновременно лесоруба, строителя, добытчика формировался характер помора, его мужество, смекалка, складывались и закреплялись быт и обычаи".
...Деревня Шардонемь знаменита своими амбарами. По понятным причинам их строили целыми группами на расстоянии от изб: если случится пожар, добро уцелеет. Стоят на ножках — это спасает от грызунов. Амбар строился по типу избы, мог принадлежать одному или нескольким хозяевам. В Шардонеми целая улица таких амбаров. А еще в этой деревне мы познакомились с бабушкой Идеей Игнашевой.
"Я сразу сказала: будут меня хоронить, попов не надо, ладана и вот этого всего". — Идея Ивановна делает выразительный жест, как будто бы в руке у нее кадило. И смотрит на нас хитро. Для деревенских жителей все-таки очень нехарактерно быть убежденным атеистом. Может быть, имя повлияло? Идея Ивановна говорит, что ее так назвал отец. Она старшая в семье, где было восемь детей. Мать умерла, отца в 1941-м забрали на фронт. Они бы и жили в своей деревне, но вмешалось начальство: Идею отправили учиться на слесаря в ФЗО, младших определили в детский дом. Она сбежала из училища, вернулась в деревню. Твердо стояла на своем: не хочу учиться. Требовала вернуть братьев из детдома. Сказала: "Я их дорошшу сама". И ей уступили. В 1942 году Идее было 15 лет. На ней хозяйство, забота о младших и работа нянечкой в детском саду. Она и сейчас со слезами вспоминает эпидемию дифтерита, которая унесла несколько малышей. И Идея ничем не могла им помочь. Она очень гордится своей работой — у нее в садике была чистота и дети все ухоженные, накормленные. Особо подчеркивает: не унесла домой ни кусочка хлеба, ни чашки муки. Быть честной с детства учил отец.
Идея Игнашева — мать-героиня, воспитала десять детей. Над окном у нее, как и во всех северных избах, портрет покойного мужа и фотографическая карточка самой Идеи в молодости.
ВЕРКОЛА
Веркола тянется вдоль берега Пинеги. Когда-то многолюдное село сегодня вымирает. Школу новую отстроили, а учиться некому. Молодые уезжают в поисках лучшей жизни. Совхоза давно нет. На всю Верколу одна лошадь, пара коров да козы у дедушки Митрия Клопова.
В Верколе сейчас много пустых домов, разваливающихся на глазах. Всего три дома, на крыше которых высятся деревянные кони. Только амбары на ножках, что стоят в стороне от изб, производят впечатление еще крепких. Церкви здесь нет с 1930-х годов.
Верколу, что стоит на реке Пинеге, прославил уроженец этих мест, писатель Федор Абрамов. Когда-то его трилогией о жителях северной деревни Пряслиных зачитывались. Первый роман, "Братья и сестры", вышел в 1958 году. И тогда страна узнала о тех невероятных испытаниях, которые выпали на долю жителей Верколы (в романе деревня Пекашино). Абрамов считал, что второй фронт во время войны открыли не американцы, а простая русская женщина, крестьянка, которая заменила ушедшего на фронт мужа.
СЕЙЧАС МОЛОДЕЖЬ АБРАМОВА НЕ ЧИТАЕТ...
Характерная деталь из истории северных деревень: во время войны всех подростков, по сути детей, забирали на лесозаготовки. С сентября по май они жили в бараках в лесу, пилили двуручной пилой, весной сплавляли лес по реке. Летом трудились в колхозах. И при этом голод. Государству ведь еще надо было платить налоги. Про труд в колхозах хорошо известно — вместо трудодней так называемые "палочки". Прототипами героев романа Абрамова стали его земляки, конкретные люди. Хотя все нынче живущие здесь 90-летние люди — герои тыла. Василий Белоусов показал нам миску из кровельного железа. Когда он мальчишкой работал в лесу, в эту миску три раза в день наливали болтушку из воды и муки. Еще давали хлеб. Вот и вся еда.
Александра Михайловна Яковлева живет в новенькой избе вместе с дочерью Любой и псом Тимофеем. Часто сидит на лавочке у дома, любит колоть дрова: топорик в ее руках так и играет. Она считается героиней рассказа Абрамова "От жалости". Хотя сама она так не считает, но говорит, что вот ее брата Алешу, горбатенького, невероятно доброго художника-самоучку, Абрамов описал в одной из последних книг. Александра Михайловна, в юности Леля, в начале войны отправилась на лесозаготовки, стала бондарем, освоила неженскую профессию одна из всех девчонок. Норма — бочка в день, а бочки были больше ее самой — маленькой хрупкой девушки. В лес отправляли по повестке, уклониться было невозможно. Но юность всегда остается юностью: в лесу работали и бегали домой по 10 километров, чтобы поплясать в клубе. Хотя кавалеров-то не было, все ровесники на фронте. И все равно — плясали и пели песни. Вернее, "ревели песни", как тут говорят...
Федор Абрамов переживал смерть каждого человека в родной Верколе. Отрывок из его записных книжек: "Для любителя рощи — не все равно, когда вырубают ее и исчезает дерево за деревом. И в моей деревне на моей памяти одни за другим падают кряжи. Великолепные люди, которых по-настоящему-то только сегодня и понимаешь. Я жизнелюб, но бывают минуты, когда я иду по своей деревне и на меня дует пустотой..."
Веркола с ее непередаваемой красотой, конечно, главный герой книг Абрамова. А ведь многим кажется, что северная природа скупая. Суровая. Не растут тут ни яблони, ни сирень. Но летом красивее и щедрее северной природы как будто нет. "Целый месяц Михаил не был на своем пряслинском угоре (так ныне зовут угор против его нового дома) и как вышел к амбару да глянул перед собой, так и забыл про все на свете. Волнами, пестрыми табунами ходит разнотравье по лугу (первый раз в жизни не видел, как одевалось подгорье зеленью), а за лугом поля, Пинега, играющая мелкой серебристой рябью, а за Пинегой прибрежный песок-желтяк, белые развалины монастыря, красная щелья и леса, леса — синие, бескрайние, до самого неба..." — это отрывок из романа Федора Абрамова "Дом".
Говорят, того, кто хоть раз побывал в этих местах, Север уже не отпускает. Здесь и величественная природа, и люди несуетливые, не мелкие — крупные личности. Здесь все кажется значительным и гармоничным. И связь человека с природой такая, какой она была изначально.