В последнее время всё чаще в поле общественного внимания попадают новостные поводы со всего мира, которые можно условно собрать в “новости политики памяти” - категорию, о которой многие либо не осведомлены вовсе, либо имеют понимание в духе того, что даёт страница на Википедии, читая которую сложно отделаться от впечатления, будто речь идёт о некоем запрещённом инструменте доктора Геббельса.
В частности, в разделе “методы” приводится исключительно перечень мер, выделяемый “критиками” политики памяти, общий смысл которых можно передать примерно как “субъект государство манипулирует всеми остальными субъектами”, а цитаты крупнейшего российского(как минимум, из известных общественности) исследователей описываемого феномена - Алексея Ильича Миллера - подаются достаточно выборочно, формируя, в целом, мрачный образ исследуемого явления. Что же не так с таким подходом, о чём вообще идёт речь, и что из этого всего следует для России?
Начнём, как водится, с определения. И уже тут возникают проблемы с тем, что нам приводит Свободная энциклопедия. «Политика памяти или историческая политика — набор приёмов и методов, с помощью которых находящиеся у власти политические силы, используя административные и финансовые ресурсы государства, стремятся утвердить определённые интерпретации исторических событий как доминирующие». Начнём с того, что, собственно, историческая политика является частным случаем политики памяти, затем отметим, что субъектом последней могут быть не только “находящиеся у власти политические силы”, но и некоммерческие организации, экспертные сообщества, академические круги, институты гражданского общества, et cetera. Уже на этом этапе мы видим, что дальнейший ход мысли в том же направлении, что и у цитируемой статьи существенно затруднён.
Если проследить историю термина, можно увидеть генеалогию того понимания рассматриваемого предмета, с которым мы сталкиваемся в статье на Википедии. Действительно, изначально рождением термин обязан критикам явления, описывать которое он был призван. О чём нам вполне достоверно повествует и сама Википедия. Оппоненты федерального канцлера ФРГ Гельмута Коля использовали ярлык «политика памяти» оппонируя инициированному им пересмотру истории Германии в двадцатом веке, что, в частности, вылилось в академическую дискуссию о причинах возникновения нацизма(“спор историков” Нольте-Хабермаса). Таким образом, негативная коннотация сопровождала термин с его рождения, что объясняет его подчас довольно распространённое примитивное понимание.
Подобные подвижки в немецком осмыслении известных событий не могли не вызвать реакции в Польше(недавний фарс с репарациями, свидетелями которого мы стали, является, во многом, логическим продолжением данной истории). Поляки восприняли подобный курс немецкого правительства как враждебный, и занялись построением своей исторической политики, активно используя термин “политика памяти” уже не обязательно в качестве уничижительного. Явление вызвало настоящий эффект домино в Восточной Европе, и вот уже прибалты, а затем даже украинцы стали выстраивать национальный миф о двадцатом веке, центральное место жертвы повсеместно закрепляя за самими собой.
Вообще, подытоживая всё выше сказанное, мы можем остановиться на том, что политика памяти — это вообще все отношения в сфере интерпретации и изучения исторических фактов, биографий, памяти семейной и иных коллективных форм. В данном процессе участвуют различные субъекты, с разными видениями истории, а подчас, и целыми историческими концепциями. Многие(или большинство) участников отношений в сфере политики памяти стремятся популяризовать, или вовсе сделать официальной свою интерпретацию, пользуясь при этом разнообразнейшим набором методов — начиная обычным активизмом и популяризаторством, заканчивая политической борьбой и административными рычагами.
Из всего этого, становится понятно, что, так или иначе, политика памяти существует везде, вне зависимости от степени влияния государства в сфере интерпретации истории. Всюду, где существуют улицы чтобы в честь кого-то их называть, памятные даты, чтобы их отмечать, учебники истории, дабы ими что-то преподавать, значимые люди, которых можно увековечивать в камне. Словом, возможность фиксировать память поколений людей, принадлежащих к определённой общности моментально порождает взаимоотношения в этом поле, которые мы и называем политикой. Представив всё в таком свете, нам становятся очевидными ошибки представленной выше критики.
Подобно тому, как аполитичный человек может питать отвращение к аморальным по его мнению приёмам политиков и на основании этого принципиально отказывается от всякого участия в политических процессах, критик, оппонирующий определённым паттернам и тенденциям существующим в сфере политики памяти в некоторых странах поступает достаточно глупо ассоциируя неприятные ему методы со всей сферой, таким образом добровольно отказываясь от участия в бою со своими интеллектуальным неприятелем на ещё одном поле битвы, передавая ему вместе с инициативой и превосходство.
Впрочем, что же из этого следует на практике? В начале мы не случайно сослались на некие происшествия, которые относятся к нашей теме. Что же и как можно рассмотреть в призме приведённых выше рассуждений?
Последние два года удивительным образом ознаменовались событиями связанными с памятью об истории в странах переживших худшее, что может произойти с нацией на пути её исторического развития — с гражданскими войнами. Вначале в Соединённых Штатах развернулось противостояние вокруг памятников генералам Армии Конфедеративных Штатов Америки. Полагаю, история этих событий не нуждается в дополнительных представлениях, так как достаточно детально обсуждалась в русском сегменте интернета. Далее, Россия отметила столетие октябрьской революции и этой датой открыла целый цикл предстоящих столетних юбилеев событий Гражданской войны, вокруг которых, вероятно, будет сломано ещё немало копий. Наконец, с приходом нового социалистического правительства в Испании был запущен масштабный процесс пересмотра итогов Гражданской войны 1936-39 годов, начавшийся с конфликта вокруг мемориала Долины Павших, который часто становится предметом статей и на Vespa и на G&S.
Всё это отсылает нас к важному вопросу: какой могла бы быть правая политика памяти(в отношении революции и гражданской войны в частности) в России, чтобы с одной стороны не повторять печальный опыт радикального её пересмотра в США и Испании, а с другой, не наблюдать полнейшего безразличия со стороны государства к столь неоднозначным памятным датам, какое мы наблюдали в прошлом году в нашей стране. Вероятно, действительно было бы неплохо выработать определённый набор принципов и представлений о том, как должна выглядеть правая политика памяти, применительно к нашему Отечеству. Сразу стоит отметить, что данная часть текста не является очередным рассуждением на тему «Как нам обустроить Россию» но скорее призывом к конструктивному обсуждению вопроса политики памяти внутри только ещё зарождающейся правой риторики.
Полагаю, мало кто станет спорить с тем, что русская политика памяти должна быть национальной. Достаточно очевидный для правого дискурса тезис, но что же под этим следует понимать на практике? Этому следует уделить несколько строк.
Центральным объектом изучения должен стать русский человек — как индивид и как коллектив. Из этого следует принципиальный отказ от дегуманизации русских на любом уровне и исходя из любых причин. Ожидаемо, особенно остро данный вопрос стоит, когда мы вновь затрагиваем тему Гражданской войны.
Само собой, нам, желающим видеть в деятелях Белого движения своих идейных предшественников, хотелось бы изменить мнение наших соотечественников о борьбе этих, без сомнения, великих людей, а также о тех, против кого та борьба велась. Однако именно в этом месте и лежит серьёзная ловушка.
Как быть с теми пятью миллионами русских, которые не просто не видели себя в том будущем, за которое дрались белые, но и с оружием в руках противостояли им, сражаясь за нечто иное? Дело осложняется ещё и тем обстоятельством, что, по объективным причинам, чисто статистически, несоизмеримо большее количество современных русских являются потомками солдат красной армии, а не бойцов белых вооружённых сил.
Ответом в контексте вопроса политики памяти является лишь один вариант: вопреки собственным политическим симпатиям увековечивать память обо всех русских участниках конфликта, вне зависимости от того, на чьей стороне они воевали. Невольно, мы подошли к одной из важных функций памяти — она служит точкой сбора нации, это нечто общее и индивидуальное одновременно, то, что напоминает, почему, собственно, мы все находимся вместе. Так как Гражданская война — это история о том, почему в определённый момент совместное сосуществование русского народа стало невозможным(либо такого сосуществование не мыслила определённая критическая масса людей живших в то время) целью действительно национальной Geschichtspolitik может быть только одно — объяснить почему мы вместе ВОПРЕКИ Гражданской войне; то есть задача состоит в том, чтобы вписать войну в русскую память, при этом, не кончив шизофренией.
Закрепление позиции одной из сторон в гражданском конфликте — это не та стратегия, что обеспечивает создание устойчивой структуры. Иллюстрацией этому тезису может служить история данного вопроса в Испании, США, в конечном итоге, в самом Советском Союзе. Как и в любой иной политике, курс политики памяти может меняться, а потому вечный тяни-толкай с насаждением оппозитных по отношению друг к другу видений противостояния внутри общества не является выходом, если, конечно, вы не хотите получить новую гражданскую войну.
Резюмируя: увековечивать память русских революционеров не потому, что они революционеры, а потому, что русские. Вдаваясь в частности, само собой, никаких Тольятти, Парижских коммун и улиц Марксоэнгельсов подобный подход не предусматривает.
Деникин рассказывал о разговоре двух солдат в суровейшие дни Ледяного похода:
— Ну и дерутся же сегодня большевики!
— Ничего удивительного — ведь русские…
Можно с уверенностью сказать, что основной проблемой в принятии большинством русских деятелей Белого движения как героев России является непростая их судьба после поражения в борьбе за страну, а так же готовность прибегать к помощи других государств в войне с коммунизмом — будь то поддержка Оси, или Антанты. В дальнейшем, когда самостоятельная борьба с Советским Союзом стала очевидным образом бесперспективна, это породило явление коллаборационизма, столь яро порицаемого нашими соотечественниками. Ранее мы договорились, что отказываемся от дегуманизации русских, что в полной мере распространяется и на многотысячное движение коллаборации.
Для понимания этого явления в целом, и, роли белой эмиграции в нём в частности, следует осознавать два обстоятельства. Первое: для миллионов людей с военной победой РККА Гражданская война не закончилась. Тысячи продолжали свою борьбу, как внутри страны, так и за её пределами. Только в 1924 году была сокрушен савинковский Союз защиты Родины и Свободы, в 1927 агентами Кутепова были совершенны подрыв здания партсобрания в Ленинграде и убийство начальника белорусского отделения ОГПУ, им же параллельно планировалась высадка на юге России в разгар коллективизации, с целью поднять народное восстание. Красная разведка организовала убийство Врангеля, похищения Кутепова и Миллера. Таким образом, мы хотим сказать, что крайне неверно оценивать коллаборационизм как внезапный акт коллективного предательства: с точки зрения белых непримеренцев — это Германия присоединяется к их борьбе с коммунизмом, а не они к ней.
Вторым обстоятельством, которое необходимо держать в голове, является то соседство, которое Пётр Николаевич Краснов и Андрей Григорьевич Шкуро получили в лице Антона Ивановича Деникина и Сергея Николаевича Войцеховского.
До самого 1945 года существовало две России, два её виденья — красное и белое. За каждое из них безжалостно дрались, крушили и умирали русские, параллельно с русско-германской, продолжая свою Старую, Великую Гражданскую войну. Но в конце-концов, тёплые лучи майского солнца увидела только одна, Единая, Неделимая и… Советская Россия.
Подводя итог, хочется вывести следующий принцип: диалоговость национальной политики памяти. Во всяком случае, внутренняя. В правой среде нередко презрение к компромиссам и дежурным фразам о диалоге, порой ассоциируемым с леволиберальной повесткой. Да и по природе своей национализм скорее эксклюзивен, чем инклюзивен — несоизмеримо большее количество людей не являются частью нации, в сравнении с числом тех, кто в неё входит.
Однако доведение до крайности этого процесса чревата очевидной угрозой остаться строить свой православно-акселерационистский самодержавный анархо-посадистский третьего пути русский национальный проект в полном одиночестве. Отказ существенной доле русских, чьи симпатии(или предки) находятся не на той стороне истории в праве почитать их набор героев наравне со всеми, фактически означает невозможность их присоединения к процессу нацбилдинга до момента отречения от собственных отцов(к слову, это касается минимум 16% россиян). Пусть добрые полвека русские люди стреляли друг в друга почём зря, но их потомки оставшиеся века будут вспоминать это с грустью, и… гордостью — «а ведь дед, чертяка, отменно стрелял!»
В конце концов, неужели мы, сейчас живущие в городе Тольятти на улице Ленина, работающие у проспекта Карла Маркса с видом на памятник Дзержинского в окне, не удовлетворимся спустя долгие годы тяжёлой работы и борьбы, в далёком, но прекрасном будущем, тем, что переходя с площади Революции на бульвар Николая II будем нести цветы на возложение к памятнику генералу Дроздовскому, стоящему в двух кварталах от мемориала погибшим красноармейцам? Вытерпев снос Ипатьевского дома поспешим пустить крейсер Аврора на металлолом? Отпраздновав день провозглашения Российской империи сорвёмся ли на работу отказавшись отметить годовщину Октября? Получив наконец обратно своих героев, святых и царей решим отказать своему соседу в его праве на собственных инженеров, солдат и космонавтов? В конце концов, отважимся мы признаться, что принадлежим к народу, который отбросив всё, стал строить семьдесят лет нечто такое, что следует подвергнуть полному забвению и в чём невозможно сыскать достойное увековечивания в камне?
Иллюстрация — Josef F. — https://www.deviantart.com/the-black-cat/
Никита Горев