Она стала свидетельницей крушения Российской империи, прожила 82 года, покинув наш мир не так давно — в 1967-м, так что многие из нас могут считаться ее современниками. Но сколько боли уместилось в эти долгие несчастливые годы, лишь слегка припорошенные крупинками счастья...
Текст: Арина Абросимова, фото: Александр Бурый
А начиналась жизнь, как прекрасная сказка! С самого рождения в 1884 году Зинаида Серебрякова была окружена красотой, дышала ею, впитала в себя доброту и свет этого мира, во всем видела безграничную радость — так гостеприимно и ласково встретил ее белый свет. Она откликалась с щедрой взаимностью и чистотой... Это стало характером, неизменной сутью — как бы ни складывались обстоятельства. Не нарастила "панцирь", не повзрослела, не избавилась от излишней скромности, аккуратности в отношениях с людьми. Но оттого и вспоминают ее с нежностью, светлеют, говоря о ней...
Детство Зинуши прошло в родовом имении Нескучное Харьковской губернии, в доме с колоннами. Липовая аллея уводила в парк или к речке Муромке. А еще можно было укрыться в тени душистого фруктового сада... Первая беда пришла в семью, когда девочке не было и двух лет — от туберкулеза, не дожив до сорока, скончался ее отец, известный скульптор Евгений Лансере. Молодая вдова Екатерина Лансере (урожденная Бенуа) с шестью детьми перебралась в отчий петербургский дом. До замужества она слыла талантливой художницей, но семейная жизнь оказалась важнее. Екатерина Николаевна пользовалась у родных авторитетом, к ее мнению прислушивались, ее образованность, эстетический вкус, тонкий ум, интеллигентность помогли воспитать прекрасных детей и внуков.
В Петербурге жизнь маленьких Лансере изменилась. Рассказы деда, знаменитого архитектора Николая Леонтьевича Бенуа, об античности и Ренессансе, походы в Эрмитаж, роскошный Царскосельский парк и на выставки современного искусства, иллюстрированные альбомы и многотомники в домашней библиотеке, детские спектакли. Гости дома — литераторы, артисты и художники с их увлекательными горячими спорами, творческими экспериментами: это называлось домашним "кружком самообразования". В доме была поговорка: "У нас все дети рождаются с карандашом в руке!" Первые уроки рисования Зине дали старший брат, Евгений, и дядя, Александр Бенуа — яркий представитель русского модерна, вдохновитель и один из основателей объединения "Мир искусства", выросшего из "кружка самообразования", соратник Дягилева, Серова, Врубеля, Билибина, Нестерова, Бакста, Кустодиева, Сомова, Малявина... Своей целью они считали преображение жизни искусством, которое должно выражать личность художника. И творческое наследие "мирискусников" — уникальное явление, открывшее моду на все русское. Зинуша воспринимала эти подарки судьбы как увлекательную игру: можно не только срисовывать мир, но и облагораживать, воспевать его, создавать в нем все новую и новую красоту...
А мир меж тем неумолимо менялся. Первая русская революция ничему не научила ни власть, ни интеллигенцию. И в 1906-м Екатерина Николаевна пишет брату Александру: "Я не понимаю твой страх перед социализмом. Раньше всего он неизбежен. Потом он несокрушим в силу требования справедливости. <...> ...прямо невозможно в настоящий момент быть посередине, когда вся Россия раскололась на две половины и нельзя не сочувствовать или той, или другой ее части. <...> Еще общество и Россия полны "Боже, царя храни" и прочим хамством. Ведь ты проповедник, и вот хотелось бы, чтобы ты внес и направил бы этих людей партий по пути культурности и искусства..." До Февральской и Октябрьской революций оставалось всего лишь десять лет...
РАЗОРЕННОЕ ГНЕЗДО
В Нескучном семья проводила каждое лето, отношения господ и крестьян были вполне демократичными. Зина очень любила свою малую родину — эта идиллия вдохновляла. От озорных и дружелюбных братьев-сестер Зинуша отличалась замкнутым нравом и слабым здоровьем. Лечиться в 1902-м ездила в Италию, потом — в Париж, где были экскурсии по музеям и достопримечательностям, занятия в престижной художественной Академии де ла Гранд Шомьер... Правда, еще в 1900 году, окончив гимназию в Санкт-Петербурге, она поступила в студию подготовки к высшему художественному образованию, основанную княгиней Марией Тенишевой, которая совместно с Саввой Мамонтовым субсидировала "Мир искусства". В 1903–1905 годах Зинаида учится в мастерской академика Императорской Академии художеств Осипа Браза — "мирискусника" и, по мнению А. Бенуа, одного из лучших портретистов своего времени.
...В трех верстах от Нескучного находилось село Веселое, где жил двоюродный брат Зинуши и... будущий ее супруг. Борис Серебряков — друг детства, сын сестры Евгения Лансере, отца Зины. Когда они решили пожениться, родители, как ни странно, не возражали. Но найти священника, согласившегося скрепить брачный союз кузенов, было непросто. С третьей попытки за 300 рублей в 1905 году влюбленные обвенчались. Борис, талантливый красивый инженер, выпускник Института путей сообщения, часто уезжал в командировки — строить в Сибири железную дорогу, возводить мосты. Они были абсолютно счастливы в браке. Родились четверо прекрасных детей — две девочки и два мальчика: Евгений, Александр, Татьяна, Екатерина. Супруги понимали друг друга с полувзгляда, трепетно ценили каждое мгновение, проведенное вместе... Так не бывает. И это кончилось. Внезапно, ужасно, нестерпимо больно...
А начался этот ужас, как у всех — в октябре 1917-го. Это ведь его чистосердечно ждала Екатерина Николаевна как рассвет справедливости? Спустя десять лет после того воззвания к миссионерству во имя искусства и культуры она пишет брату Александру: "Какая разруха, какие расправы, грабежи, насилия... Мы накануне отъезда из Нескучного и пора, так как со всех сторон слышишь о грабежах и убийствах... Ждать дольше в Нескучном, конечно, опасно". Как и многие, прозрела она слишком поздно.
Как тут не вспомнить крестьянскую элегию Зинаиды Серебряковой! С какой любовью годами создавался этот большой цикл! От первых эскизов, еще несмелых работ — до монументальных картин, от бытовых сценок до многофигурных композиций — торжественный гимн великому русскому крестьянству... И теперь художница-дворянка увидела, как по бревнышку добрые крестьяне разобрали ее отчий дом, из жестяных листов кровли свернули ведра, разрушили ее мастерскую, а что не смогли растащить — сожгли. Неужели для этих людей она всегда была "доброй барыней", устраивавшей новогодние елки с подарками, лечившей больных, справлявшей свои именины в их кругу, спасавшей вместе с ними урожай от дождей?.. Еще недавно она писала эпические шедевры "Жатва" и "Беление холста", и эти люди доверительно соглашались позировать, пускали в свою жизнь...
Нашлись те, кто предупредил Серебряковых о готовящейся расправе, и ночью, дрожа от холода и страха, семья на телеге, груженной мешками зерна и моркови, бежала из поместья — навсегда.
КАРТОЧНЫЙ ДОМИК
Серебряковы добрались до Харькова, Зинаида устроилась в Археологический музей "работать с черепками". Денег хватало лишь на хлеб. Спасались морковным чаем и пшеном, которыми поделились крестьяне Нескучного. Борис о трагических событиях не знал: он уехал в Сибирь, потом в Москву — заниматься дорожным строительством. Почта работала плохо, известий о нем не было два месяца, и Зина решила ехать — разыскивать мужа. Нашла, вместе вернулись в Харьков к детям. Вскоре Борис не выдержал: работа еще не закончена, надо в Москву! На полдороге снова засуетился: как можно было оставить семью в такое страшное время! В солдатской теплушке поехал к своим, в пути заразился сыпным тифом и в 39 лет, промучившись несколько дней, сгорел у жены на руках в апреле 1919-го. Она повторяла судьбу своей матери. Четверо маленьких детей, вдовство, непоправимая беда... Зина не смогла оправиться — она всю жизнь будет преданна Борису, не задумываясь о повторном замужестве. Денег нет, голодно, холодно... Как ломовая лошадь, она покорно впряглась в ярмо и потащила семью дальше.
1919 год в творчестве Серебряковой — это "Карточный домик", символ призрачного счастья. Рано повзрослевшие дети заняты игрой: от них требуются усердие, аккуратность, согласованность, потому что все вместе строят, как папа; и сооружение получается красивым, удивительным; им бы радоваться, но еще мгновение, и все рухнет! Зритель этого не увидит, но дети знают, что будет именно так: тщетность бытия, обреченные надежды... На нижнем плане — безвольно распластанная тряпичная кукла и увядшие над ней васильки, как на могиле, а в ногах куклы — битая красным и черным дама... Семейный портрет в интерьере.
Имя Зинаиды Серебряковой уже известно публике. Она успевала все — быть женой и матерью и не оставлять живопись. В 1910-м дебютировала на VII выставке Союза русских художников, и сам Павел Третьяков, чрезвычайно придирчивый критик, приобрел ее картину "За туалетом. Автопортрет". Александр Бенуа заметил: "Мне особенно мило в этом портрете то именно, что в нем нет никакого демонизма, ставшего за последнее время прямо уличной пошлостью. Даже известная чувственность, заключенная в этом изображении, самого невинного, непосредственного свойства". Врубель, Серов, Кустодиев признали ее талант, что послужило поводом вступить в союз "Мира искусства". Этот утренний автопортрет — начало жизни, навстречу которой стремится душа, предвкушая радость, безмятежна и чиста — навсегда.
ВНУТРЕННИЙ СВЕТ
Экспозиция в Третьяковской галерее, открывшаяся в апреле нынешнего года, называется просто: "Зинаида Серебрякова". Раньше ее имя особо не упоминалось: всего две персональные выставки в СССР. На чужбине прославиться ей и вовсе не удалось... Казалось, все было против нее: страшный исторический перелом, в котором ее угораздило родиться, личная жизнь, до краев наполненная драматическими перипетиями. Кто такое выдержит? Многострадальный Иов?..
И вот автопортрет... другой... третий... Им нет числа — Зинаиде Евгеньевне нечем было оплачивать моделей, позировали только дети и она сама. Но в них нет даже намека на драматизм, уныние, озабоченность бытовыми трудностями, душевную боль... Она застенчиво, приветливо улыбается, светится внутренним светом, щедро делится им с нами — наверное, для того, чтобы этот свет пробивал время, блокировал серость и невзгоды, заряжал нас, сегодняшних и завтрашних, жизнестойкостью, верой в добро и чудо любви...
Особенно это удивляет, когда знаешь историю ее жизни, катастрофически надломленную не один раз, словно судьба проверяла Зинаиду на стойкость... "Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?" (Ветхий Завет. Иов. 2:10). Фатальное безденежье, нищета, голод, одиночество на чужбине, страдания в разлуке с детьми и любимой матерью. А в ответ — тихое служение близким, какое-то библейское смирение перед волей Божьей.
От невзгод она пряталась в творчество. Даже может показаться, что она свою "никомуненужность" просто не замечала, ведь рефлексия — "золотоносная жила" для любого художника, если он согласен прилюдно в ней ковыряться. Совсем другое дело — упрямо и принципиально оберегать растущие "цветы" от "сора"! Художница не впустила свою боль в искусство, но в переписке с друзьями и родными открывала душу: "Жизнь представляется мне теперь бессмысленной суетой и ложью — уж очень засорены сейчас у всех мозги, и нет теперь ничего священного на свете, все загублено, развенчано, попрано в грязь"...
Через два года харьковского бытования Академия художеств предложила Серебряковой работу. Продав весь скарб, чтобы оплатить дорогу в Петроград, они снова пускаются в путь. Дедушкина квартира к тому времени оказалась "уплотненной", но повезло хотя бы с жильцами — артистами МХАТа.
Старшая дочь, Татьяна, поступает в балетное училище, и Зинаида становится частой гостьей за кулисами Мариинского театра, что позволит "ловить моменты" таинства — серия работ о балете сохранила художнический трепет перед людьми театра, где в первой половине 1920-х еще танцуют классику! "Щелкунчик" и "Лебединое озеро" Чайковского, "Дочь фараона" Пуни, репетиционный класс, гримерки, пачки и пуанты дают Серебряковой возможность создать своих знаменитых танцовщиц, как у Эдгара Дега.
А вероломное, импульсивное время все бросает за борт "корабля истории" отжившую буржуазность. И "пролетарским" искусством безапелляционно вытесняется искусство "дворянское", "соцреалистами" — "мирискусники". Серебрякова отказывается писать агитплакаты и портреты комиссаров, несмотря на убогую реальность: "Котлеты из картофельной шелухи были деликатесом на обед". Редкие заказчики расплачивались за ее работу продуктами. Денег нет даже на бумагу...
В 1923 году на благотворительной выставке русского искусства в Нью-Йорке продано несколько работ Серебряковой. В их числе — картина "Спящая девочка", приобретенная бывшим послом в США от Временного правительства России, оставшимся после Октябрьского переворота в Америке, Борисом Бахметьевым. Художница выручила 500 долларов и решила поправить финансовое положение семьи: поехать в Париж на год, устроить выставку, набрать заказы и вернуться домой. К тому же в Париже был Александр Бенуа, оказавшийся там до революции с труппой "Русских сезонов" Сергея Дягилева. С воодушевлением она отправляется в долгожданную поездку, проводит несколько персональных выставок, но отклик парижской публики незначителен, и вернуться домой просто не на что... "Никто не понимает, что начать без копейки безумно трудно. А время идет, и я бьюсь все на том же месте... — читала Екатерина Николаевна в письмах дочери, которая все, что заработала, прислала им. — Никому не пожелаю быть на моем месте... Вообще я часто раскаиваюсь, что заехала так безнадежно далеко от своих...". Художник Константин Сомов, неоднократно помогавший Зинаиде в Париже, рассказывал: "Она такая жалкая, несчастная, неумелая, все ее обижают"... В 2015 году "Спящая девочка" продана на аукционе за 3,85 миллиона фунтов (5,9 миллиона долларов). Не прошло и ста лет...
ХУДОЖНИК ДОЛЖЕН ОСТАВАТЬСЯ СОБОЙ
Первая выставка Серебряковой в СССР прошла в 1965 году, аккурат к ее 80-летию. Она уже не могла приехать на родину, а ее французские работы показывались в Москве, Ленинграде и Киеве. Большинство из них приобрели крупнейшие музеи страны. Следующая выставка — в 1986 году, потом — в 2014-м, и все — в Третьяковке. И вот снова в ГТГ экспонируется более 200 живописных работ и рисунков Серебряковой и стоят очереди за билетами...
Знаменитое полотно "За завтраком" (это военный 1914 год!) запечатлело Татьяну, Евгения, Александра, руки Екатерины Николаевны разливают по тарелкам суп. Какие глазастые, яркие, открытые лица! Дети ждут маму, которая пишет этот групповой портрет, сохраняя во времени будничную интимность как самое ценное в жизни, и смотрят как-то по-взрослому: все понимающими глазами был увиден трагизм эпохи. Эта трапеза в доме Серебряковых могла бы стать банальной "жанровой сценкой", если бы не год мировой войны и не эти глаза детей...
В Париже первое время круг портретируемых составляли, по преимуществу, русские эмигранты и знакомые петербуржцы. И наконец крупный заказ: барон де Броуэр желает украсить свою бельгийскую виллу декоративными панно. Это единственный реализованный проект Серебряковой в интерьере. Барон, чтобы пополнить свою коллекцию, отправил ее в путешествие по Франции, Швейцарии, Италии. А в 1928 и 1932 годах — в жаркий Марракеш. "Меня поразило все здесь до крайности. И костюмы самых разнообразных цветов, и все расы человеческие, перемешанные здесь, — негры, арабы, монголы, евреи (совсем библейские). Я так одурела от новизны впечатлений, что ничего не могу сообразить, что и как рисовать". Серебрякова — единственный художник, кому позировали обнаженными марроканские красавицы! Там и одетых натурщиц не сыскать! Выручил переводчик, который привел на сессию своих сестер и невесту.
В 1926-м художница возвращается к крестьянскому циклу триптихом "Русская баня" — его героинями становятся великолепные русские женщины, напоминающие полотна Бориса Кустодиева. Они не столько наги, но — светоносны: русская духовность, нравственная чистота, умиротворение. Как сказал один из учредителей Русской эмигрантской ассоциации Лиги Наций Иван Ефремов: отыскать идеал женской красоты можно только у Серебряковой. В Париже устроили выставку "марокканских" картин, публика пришла в восторг, но продажи были скромными. И Зинаида сетовала: "...Как ужасно, что современники не понимают почти никогда, что настоящее искусство не может быть "модным" или "немодным", и требуют от художников постоянного "обновления", а по-моему, художник должен оставаться сам собой!"
Ее реализм близок неоакадемизму, лишь свет и цвет выказывают приверженность художницы модернизму. Ее марокканцы — не "экзотика", а приветливые, простые люди. Африканские мадонны — олицетворение материнства и прелесть ребенка — одна из главных тем Серебряковой — имеют наднациональное, общечеловеческое звучание. Это выхваченное из жизни мгновение. Оплаченные бароном поездки наличных денег Зинаиде не принесли: за любовь к путешествиям — слишком дорогому для нее удовольствию — она расплатилась картинами...
СЕРЕБРЯКОВСКИЙ СТИЛЬ
Екатерина Николаевна ушла из жизни в 1933-м после долгой болезни — от голода. "Теперь все оборвалось, все кончено навсегда... — пишет Серебрякова дочери Татьяне, узнав о своем сиротстве. — И зачем я так эгоистично покинула вас и ее, мою ненаглядную, когда все сердце, вся душа связана с вами!"
Двое детей — сначала Катя, позже Шура — с помощью Красного Креста переехали во Францию и прожили там всю жизнь. Встреча с ними — огромная радость для матери, но... остались в СССР двое других. В 1960 году, в короткий миг "оттепели", Татьяна на несколько дней приезжает к маме после 36 лет разлуки: она — художник в труппе МХАТа, на гастролях. Старшего сына, Евгения, ставшего архитектором, как прадед, Зинаида Евгеньевна видела последний раз в жизни в 1924 году, отплывая на пароходе из России...
Главной моделью художницы стала Катя: "Я посвятила свою жизнь матери", потому что была постоянно рядом. Она заметила, что со временем мама совсем не изменилась — всегда была очень добрым, ласковым человеком и работала до последнего дня, не выпускала кисть из рук. Удивительно, что "яблоки от яблони" не укатились вовсе — они всегда рисовали и всегда жили мыслями о России: "Мы вернемся!"... Работы Александра и Екатерины Серебряковых достойно продолжили путь служения искусству, и, по их заверениям, мама никогда не давила на них, не мешала искать свой стиль. По приезде Саша сразу набрал заказов, писал интерьеры богатых домов и парижские виды, делал абажуры. Катя мастерила восковых кукол на продажу и отвечала за хозяйство, оставив Зинаиду Евгеньевну наедине с любимой живописью. И поныне члены семьи, от мала до велика, рисуют...
Помимо воли сложилась ее эмигрантская судьба: забывая о голоде, ненужности, тоске, рисовала она прекрасный мир, населенный прекрасными людьми. Самобытный и неповторимый серебряковский стиль сочетает в себе эстетическое качество изображения, виртуозную технику, оптимистическое начало и неистребимый романтизм. Через несколько лет парижской жизни Серебрякова писала в Россию: "...ведь у вас мое искусство теперь никому не нужно! А сил нет больше приспособиться к "новому" искусству. И вспоминаю свои надежды, "планы" молодости — сколько хотелось сделать, сколько было задумано, и так ничего из этого не вышло — сломалась жизнь в самом расцвете..." Ехать в СССР она боялась — ее детей и мать власти не тронули, вероятно, не хотели международного скандала, но многие близкие люди подверглись репрессиям. Надежды вернуться на родину, если они и были, окончательно разрушила Вторая мировая война, и во избежание участи военнопленной концлагеря Серебрякова отказывается от российского гражданства: до сих пор она жила по Нансеновскому паспорту — для беженцев, а французский паспорт получила в 1947-м.
Как заметил Александр Бенуа о своей племяннице, ее мастерство "свободно от педантизма и раз и навсегда установленных приемов. Разумеется, картины Серебряковой можно сразу узнать среди тысяч других произведений живописи". 19 сентября 1967 года Зинаида Серебрякова скончалась в Париже и нашла покой на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. После ее кончины в мастерской на улице Кампань-Премьер, близ Монпарнаса, осталось множество невостребованных полотен и листов: "...ничего из моей жизни здесь не вышло, и я часто думаю, что сделала непоправимую вещь, оторвавшись от почвы..."