Мать умершего ребенка рассказала The Village о жизни в роддоме и помощи людям
Анна Веремеенко попала в роддом на шестом месяце беременности с пиелонефритом — ей пришлось сделать срочную операцию. Ребенок родился раньше срока и весил 700 граммов, это пограничная территория. По старым критериям живорождения, которые действовали в стране до 2012 года, он считался не ребенком, а плодом. В роддоме Анна жила целых 8 месяцев, поэтому знает о внутренних порядках больше многих женщин в стране. Спустя несколько месяцев врачи даже стали обращаться к ней за помощью в психологической поддержке других пациентов перинатального центра. Ребенок Анны не выжил — первая клиническая смерть случилась в новогоднюю ночь, сразу после боя курантов. В последний раз врачи не успели донести до палаты реанимации.
Первое время Анна утешала себя алкоголем, но позже героиня начала понимать, что она нужна другим людям — это придало ей сил. Через год после смерти сына она отправилась в Луганск — там в ней нуждалась ее тетя, которая недавно потеряла двадцатилетнюю дочь. Еще через время Анна стала волонтером — работала на промышленной выставке, помогала в организации гонок «Формула-1», участвовала в подготовке к Чемпионату мира по футболу.
The Village публикует в Дзене первую часть ее истории
Беременность
Я забеременела, когда мне было 24. Ребенка мы с мужем на тот момент не планировали, но к его появлению были готовы. Семья была здоровой и финансово обеспеченной. У меня никогда не было установки выйти замуж, родить и остаток жизни провести на кухне. Я хотела самореализации — и своей, и мужа, — чтобы все лучшее мы смогли вложить в ребенка.
Раньше я работала специалистом по социальной работе в «Бонуме» — выстраивала систему социальной помощи внутри клиники, работала с проблемными семьями из области, ходила по палатам. Люди тогда только начинали понимать, что социальный работник не только ухаживает за бабушками: ко мне можно было обратиться за помощью при постановке на учет по инвалидности, за психологической помощью при рождении ребенка с ограниченными возможностями и так далее. К моменту беременности я ушла из «Бонума» в семейный бизнес, где стала занимать должность заместителя директора.
Беременность не была проблемной и проходила хорошо — по крайней мере, так мне говорили в частной клинике, где я наблюдалась. Но на 26-ой неделе беременности через знакомых я случайно записалась на прием в перинатальный центр, где у меня обнаружили пиелонефрит (воспаление почек, которое протекает в острой, либо хронической форме, — прим. ред.). В больницу я пришла 29 ноября 2013 года, в свой день рождения. Я долго ждала своей очереди, несколько раз хотела уйти. Но если бы ушла, то не дожила бы до завтра. Этот день разделил мою жизнь на «до» и «после».
Когда провели допплерометрию (вид ультразвуковой диагностики, оценивающий характеристику кровотока в сосудах, — прим. ред.) и стали смотреть, как ребенок питается через сосуды, то выяснили, что из-за образовавшегося тромба питание не поступает. Нас нужно было спасать немедленно — к операционной мы не шли, а бежали. Я снимала с себя одежду, пока мы ехали в лифте, согласие на операцию подписывала в последний момент. У меня был шок: в клинике я была одна. Сотрудники позвонили моей маме, та связалась с мужем.
Меня сразу же прооперировали. Я потеряла много крови, поэтому мне сделали два переливания. После операции я долго не могла прийти в себя. Первое, что я спросила, когда мне стало лучше: «Что с ребенком?» Мне ответили, что он жив. Но я понимала, что вряд ли все в порядке: срок маленький. Шел всего шестой месяц беременности.
Перинатальный центр
Я лежала в перинатальном центре на Серафимы Дерябиной. Он оказался очень современным — мне повезло, что попала я именно туда. Врачи делали все, что могли.
Как только я смогла встать с кровати, с пятого на шестой этаж поднялась в детскую реанимацию. Когда впервые увидела ребенка, у меня был шок — малыш был сантиметров двадцать в длину. Меньше буханки хлеба, весь в проводах. Мне говорили, что родилась девочка — Виктория, но из-за паховой грыжи точно определить пол ребенка было невозможно. Позже выяснилось, что родился мальчик Кирюша. У меня не было истерики — я понимала, что нужно что-то делать, чтобы ставить его на ноги.
После кесарева сечения у меня начались проблемы со здоровьем, поэтому вскоре меня перевели в другую больницу. Малыш оставался в реанимации, мама и муж присылали оттуда фотографии. Врачи не давали никаких гарантий. Мне говорили: «Вы должны понимать, что ребенок балансирует между жизнью и смертью». Из-за ослабленного иммунитета были множественные пороки, кислородозависимость, проблемы с сердцем. После больницы я снова вернулась в перинатальный центр, который не покидала следующие восемь месяцев.
Начались будни. Мне казалось, что время остановилось. Это был даже не день сурка — каждые сутки были наполнены руганью, страшными событиями. Первое время я лежала в палате для десяти мамочек, дети которых были в инкубаторах в палате интенсивной терапии. Инкубатор выглядел как прозрачная коробка с закругленными краями и двумя отверстиями для рук. На дне инкубатора лежал прорезиненный матрас, недоношенным детям делали гнездышки из пеленок. Рядом был дисплей с информацией о дыхании, сердцебиении ребенка, уровне влажности.
Малыш был сантиметров двадцать в длину. Меньше буханки хлеба, весь в проводах
Ребенок питался через зонд, даже для соски он был слишком маленьким. Я меняла подгузник, подмывала его. И так было каждые три часа — в том числе и ночью. Я не понимала, когда день кончался, когда начинался. Медсестры говорили: «Иди, поспи, тебе пригодятся силы». Но я хотела провести как можно больше времени с сыном. Вот он — лежит один, рядом еще пять инкубаторов. Через инкубатор я читала ему книжки.
Все мамы были в нервозном состоянии и накручивали друг друга: «А я слышала то, а я — это». Я старалась их не слушать. Конечно, по мере необходимости я с ними общалась, но чаще занимала себя тем, что вышивала или вела в ноутбуке дневник. Записывала: «Сегодня ребенок прибавил четыре грамма», потому что даже это было победой.
В палате были люди, которые за собой не ухаживали — даже не подмывались. В некоторые палаты было невозможно зайти. У меня всегда был порядок: несмотря на бессонные ночи, я находила силы приводить себя в порядок, чтобы общаться с врачами на одном уровне. Я понимала: как ты выглядишь, так к тебе и будут относиться.
Врачи иногда просили меня общаться с мамочками, потому что никто больше не лежал в центре так долго. Они подходили ко мне и говорили: «Мы понять не можем, тут все за две недели с ума сходят, ныть начинают, а от тебя мы ни разу не слышали ни одной жалобы. Ты всегда ухоженная, даже зарядку ребенку делаешь, как?» Я просто не ленилась — понимала, что кроме меня, этого никто делать не будет