Утром 1 сентября 1939 года какая-то необычная тишина наступила в равичской тюрьме. Напрасно Владимир Царюк ловил привычные звуки. Не было слышно шагов надзирателей, звяканья ключей, скрипа открываемых дверей. Никто не принес традиционную утреннюю бурду.
Тюрьма, казалось, вымерла, опустела.
И в эту тишину сквозь толстые кирпичные стены проник приглушенный гул, где-то вдали все чаще и чаще стало раскатисто погромыхивать. Гроза? Царюк посмотрел на маленькое тюремное оконце: там, за решеткой, небо было голубым и светлым.
И вдруг тюрьма словно взорвалась: со всех сторон неслись пронзительные крики. Что-то загрохотало, затрещало — заключенные ломали двери. А в коридоре топот многих ног, яростный рев толпы. Царюк припал к двери и, разбивая в кровь кулаки, застучал:
— Откройте! Отоприте!
Снаружи послышался характерный звук: в замочную скважину вставляли ключ. Наконец дверь распахнулась. На пороге камеры стояли Иван Рысь, Павел Железнякович, еще несколько политзаключенных, люди в гражданской одежде. Они крепко держали за воротник насмерть перепуганного надзирателя со связкой ключей в трясущихся руках.
— Выходи, Царюк! Ты свободен.
— Революция?! Восстание?! — отказываясь верить глазам и ушам своим, воскликнул Владимир.
— Война!
— С кем?
— На Польшу напала Германия.
Новость оглушила. Так вот откуда этот гул! То стреляют немецкие пушки... Но раздумывать было некогда.
Узнав о начале войны, тюремщики трусливо разбежались, оставив заключенных на произвол судьбы, а по существу, отдавая их в лапы фашистов. В Равиче с минуты на минуту могли оказаться немец кие войска. Владимир с товарищами бросились освобождать остальных заключенных.
— Вот мы и на свободе, — сказал Железнякович, когда они с Царюком и Притыцким вышли за ворота тюремной ограды. — Без нескольких дней тринадцать лет отсидели...
— Подожди, не радуйся, — сурово остановил Царюк. — Мы для фашистов опасные люди. Переловят всех нас — и к стенке.
— Что будем делать?
— Уходить, и как можно скорее. На восток. Домой, — сказал Царюк. — Польша долго не протянет. И тогда мы должны будем позаботиться о судьбе своего народа.
Чтобы не привлекать внимания своим изможденным видом, арестантской одеждой, разделились на небольшие группы. Шли вдали от проезжих дорог, обходили города и большие села. На одном из хуторов Царюку дали крестьянскую рубаху и порты. Наконец-то он сбросил опостылевшую арестантскую одежду и стал похож на одного из тех, кто в это смутное, тревожное время мыкал горе на военных дорогах.
Трудовой народ Польши дорогой ценой расплачивался за преступную политику своих правителей, отвергших дружбу и помощь могучего восточного соседа — Советского Союза. Польская армия, преданная своими генералами, не могла оказать фашистским войскам сколько-нибудь серьезного сопротивления. Они стремительно двигались на восток.
В том же направлении почти безостановочно шли Царюк и его спутники. И вот они на родной земле. Однажды на рассвете Владимир увидел воинскую колонну. На башнях танков, дверцах автомобилей, запыленных касках бойцов — красные звезды. Красная Армия?! Тут?! Сколько долгих, томительных лет ждал он этой встречи!
— Браточки! Родные мои! — Обливаясь слезами радости, Царюк бросился к бойцам. — Откуда вы? Сколько вас? — Широко расставив руки, он, казалось, готов был разом обнять всех.
Его заметили, остановились. Красноармейцы удивленно рассматривали худого, изможденного человека. Подошел политрук.
— Откуда вы, отец? — спросил он.
Обращение на «вы» и это «отец» буквально потрясли Царюка. Неужели он состарился так, что годится в отцы этому командиру? Видимо, да.
Царюк быстро овладел собой:
— Я, сынок, оттуда, куда врагу своему не пожелаю попасть. Политзаключенный я, из польской тюрьмы, из Равича. Может, слыхал?
— Слыхал.
— Ну а теперь скажи, как вы здесь оказались?
— А вы разве не знаете? — удивился политрук. — Еще семнадцатого сентября Красная Армия вступила на территорию Западной Белоруссии, чтобы защитить ее народ от фашистов. И тут же посоветовал: — Торопитесь домой! Вы там будете очень и очень нужны…
Понравилась статья? Поставь лайк, поделись в соцсетях и подпишись на канал!