Автор: Алексей Филиппов
Утро выдалось морозным и ветреным. Заполонившие небо облака загородили солнце, которое теперь напоминало о себе лишь бледным пятном над плотной стеной заснеженного леса. Поднявшаяся поземка ядовито шипела и гнала над извилистыми снежными переметами жесткую ледяную крупку. Эта крупка беспрестанно и зло била людей, собравшихся на реке возле большой черной проруби, но люди не замечали нападок снежной мелочи. Они молились. Тон молитве задавал дородный священник в тяжелом меховом тулупе и с большим серебряным крестом в руке. Громовым протяжным голосом он пел слова молитвы и сердитыми взмахами длани своей заставлял богомольцев часто кланяться. Чуть поодаль, в стороне от кланяющейся толпы стояли три женщины с грудными детьми на руках.
Завершив молитву, священник положил на снег серебряный крест и, взмахнув рукой, обратился к женщинам.
- Давай!
Женщины немного помялись на месте, никому из них не хотелось идти первой, потом они как-то разобрались между собой и мелкими шагами побрели к проруби. И вот первая из них подошла к священнику и подала ему завернутого в лоскутное одеяло ребенка.
- Разверни, - прохрипел священник, насупив черные лохматые брови.
Дрожащей рукой мать торопливо стала разбираться с одеялом, но никак не могла высвободить громко кричащего младенца. После очередной неудачной попытки она упала на колени, положила ребенка на жесткое ледяное крошево и, уже двумя руками, достала из смятого одеяла бьющееся в истошном крике новорожденного человечка. Этот человечек, на фоне белизны окружающего снега, казался каким-то серо-желтым и совершенно беспомощным, только иссиня красное кричащее личико показывало окружающему миру удивительное стремление к жизни.
Священник подхватил дергающегося младенца своими жилистыми бугристыми ладонями, словно филин зазевавшуюся мышь и три раза макнул его в ледяную воду. Ребенок на мгновение притих, а потом разразился таким громким воплем, что даже плечи священника невольно передернулись под тяжестью мехового одеяния. А тело младенца, между тем, тут же превратилось из слабенького да серенького в ярко красное живое и сильное.
- Давай! - крикнул священник второй матери, и та быстро подала ему уже голого ребенка.
Священник окунул младенца в воду проруби раз, второй, а на третьем цепкие пальцы крестителя, вдруг, разжались и белое извивающееся тельце, подхваченное течением, вмиг исчезло в черной воде. И все вокруг замерли от столь страшной нечаянности. Священник поморщился и поднёс к губам сгиб указательного пальца правой руки.
- А-а-а!!! - закричала мать, нарушая зловещую тишину и бросаясь к проруби, но священник резко оттолкнул её ладонью в лицо.
- Другого давай! - проревел поп, жестом приказывая мужикам оттащить несчастную мать от проруби.
Другого окрестили удачно и скоро все вместе пошли от проруби к серым избам, видневшимся на пригорке. Только одна женщина, та самая безутешно несчастная мать осталась на реке. Она, упав на жесткий лед, так страшно билась, царапала ногтями лёд и кричала так, что никто не осмелился увести её прочь от этого злого места.
Священник Петр медленно подошел к своей избе, стоявшей недалеко от храма, зашёл на крыльцо, потопал там немного, чтобы сбить с валенок снег и взялся за дверную ручку. Вместе с клубами пара священник вошел в натопленную горницу и плотно прикрыл за собой дверь.
- Батюшка! - навстречу Петру бросился русоголовый мальчонка лет семи. - Батюшка! Как я тебя жду!
Отец Петр улыбнулся, быстро провёл тыльной стороной ладони по глазам и погладил сына по голове. Его, всего минуту назад, строгое и твердое лицо сразу обмякло, подобрело, а глаза подернулись теплой влагой.
- Пришёл я, сынок, пришёл.
Едва священник скинул с плеч тяжелую шубу, а сын его тащит за руку к праздничному столу.
- Пироги у нас, батюшка. С праздником! С Крещением!
- С клещением! - тут же подбежали к отцу две девочки погодки: пяти и шести лет.
Только посидеть в покое за праздничным столом не пришлось. С визгом распахнулась дверь, и в избу ввалился господин в модном картузе и побелевшими от мороза ушами. Пришелец зло глянул на домашних священника и те мгновенно скрылись за печкой. Убегая, младшая девчонка схватила со стола кусок рыбного пирога.
Лицо у незваного гостя крупное, точно вырублено из каменный глыбы, а глаза на том лице: холодные и неподвижные.
- Ну? - прохрипел незваный гость, не отрывая взора от потупившегося священника.
- Всё сделал, как велели, - вздохнул священник и еще ниже опустил глаза.
- На! - гость бросил на стол мешочек из черной кожи туго набитый монетами.
- Не надо! - священник отпрянул от денег, словно от ядовитого гада. - Убери! Не нужно мне твоё серебро!
- Храм поправишь, - усмехнулся гость и вышел за порог, впустив в избу клубы холодного пара, бросив через плечо. - Заслужил...
Только дверь за пришельцем захлопнулась, из-за печки осторожно выглянули домашние священника. Жена с детьми тихонько подошли к столу и сели. Отец понёс к губам указательный палец, протяжно вздохнул и попробовал улыбнуться, только ничего путного из этого не выщло. Вместо доброй улыбки, на глазах его появились слёзы, которые он в одно мгновение пресёк, крепко сжав зубы. Весь вечер за столом никто слова не вымолвил.
Ночью священнику никак не спалось. Он часто вертелся на широких полатях и не мог угомониться; стоило ему смежить очи, тут же, словно молния, являлся взгляд утопающего младенца из черной воды. Страшный взгляд. Петр долго лежал с открытыми глазами, а когда, уж вроде, стал забываться, то почудилось ему, что кто-то в сенях за дверью: то ли скулит, то ли стонет. Священник поднял голову и прислушался. Сперва он услышал только протяжный вой ветра за окном, а потом опять тот же жалобный скулящий звук, будто щенку прищемили лапу. Священник слез с широких полатей, сунул ноги в валенки с обрезанными голенищами и осторожно пошмыгал к двери. Стоило ему приоткрыть дверь, как морозный воздух сразу ринулся в натопленную избу. Отец Петр высунул голову в темные сени и прислушался. Тихо, только ветер шумит да брёвна сруба потрескивают от яростных нападок мороза. В сенях было темно, однако робкий лунный свет через небольшое оконце, хотя и с большим трудом, кое-где все-таки слегка растворил непроглядную тьму. Священник постоял немного и уже хотел плотно прикрыть дверь да идти поскорей к теплой печи, но тут из дальнего угла сеней, оттуда, где стояли старые кадушки и валялся прочий хлам, раздался жалобный стон. Стон этот был таким явственным и пронзительным, что священник в приступе жуткого любопытства не смог устоять на пороге.
Отец Петр ступил на неровные половицы, и они под его ногами протяжно заскрипели. Священнослужитель сделал шаг, второй, а потом остановился и прислушался. Сперва всё было тихо, потом неведомо кто тихонечко заскулил прямо под ногами Петра. Священник быстро нагнулся, и тут же взвыл от нестерпимой боли. Зубы остроты необычайной вонзились в его шею. Петр резко выпрямился, мотнул головой, пытаясь сбросить неведомую гадину, но та только дернулась немного и продолжала вгрызаться в дрожащую плоть человека. У священника от боли в глазах заплясали круги разных цветов, а из горла вырвался хрипящий стон.
- Пусти!
Да куда там! Неведомый враг уже разорвал рубаху на спине и дерет кожу в клочья. Больно! И нет спасения. И тут искоркой мысль мелькнула в затуманенном болью сознании священника.
- Ударь её...
Он еще раз выпрямился и упал на спину. Со всего маху упал. Сильно. Неведомая вражина заверещала и бледной тенью метнулась в темноту. Петр же полежал немного на холодном полу, потом вскочил на ноги и бросился к приоткрытой двери, вбежав в избу, он сразу же заперся на крепкий дубовый запор. Руки священника дрожали, сердце билось громко и часто, словно колокол на городском пожаре, а по спине его текло что-то теплое. Петр еще раз убедился в крепости запора и услышал за спиной чьи-то осторожные шаги. Он резко обернулся и, облегченно выдохнув, сказал тихим, почти спокойным голосом.
- Не бойтесь, пока я здесь, ничего плохого с вами не случится...
Ночью ветер разогнал все тучи и теперь по полупрозрачному небосклону медленно катился диск золотого солнца, под лучами которого снег искрился богатыми россыпями самоцветных огней. Тишина, покой и призрачные, пока еще, предчувствия скорой весны царили сегодня над миром. Царили до тех пор, пока на улице не раздался истошный крик.
- Убили! Что ж это деется?! Убили!
Пристав Изот Семиригин выбежал из теплой избы на морозную улицу, даже не запоясовшись.
- Чего там? - не поздоровавшись, крикнул пристав подбегавшему старосте городского конца Рябухину.
- Беда! - махнул рукой Рябухин и потрусил рядом с Семиригиным. - Отца Петра зарезали...
- Да, ладно!
- Вот тебе крест! Сегодня утром соседка Устинья пошла к ним соли занять. Стучит, стучит, а толку ни малейшего. Затревожилась она сразу. Кузнеца Федотьева позвала. Тот дверь выломал, а там...
Зрелище там было ужасным. Посреди горницы, на полу в кровавой луже лежало грузное тело священника без головы. Растрепанная седая голова с высунутым сине-черным языком валялась под лавкой. К языку покойника прилип комок паутины. А рядом с обезглавленным телом священника лежала его жена. Её мертвые остекленевшие глаза смотрели в закопченный потолок, бледная, с синеватыми прожилками шея была разорвана в клочья, лопнувшая глотка торчала из кровавого месива, а алые куски плоти с черными запекшимися краями свисали почти до пола.
Многое повидал пристав на своем веку, но даже у него от такого зрелища мороз по коже пробежал и противный комок подкатил из-за грудины к горлу.
- А ребятишки? - шепотом и, часто сглатывая, спросил Изот стоявшего рядом старосту. - Их тоже?
- Нет, - тоже зашептал староста. - Они живые... За печкой сидят... Я хотел их оттуда вытащить, но не даются...
Дрожащих детей из-за печки вытащили и увели в соседнюю избу, где пристав долго пытался расспросить их о страшном происшествии, но все старания оказались напрасными. Не единого слова не сказали они, только дрожали всем телом и громко стучали зубами.
- Кто это был? - уже перешел на крик, потерявший всякое терпение Изот Семиригин, но толку опять никакого. - Кто убил их?!
Выбившись из сил, пристав утер рукавом мокрый от пота лоб и глянул на хозяйку избы Анисиью.
- Чего теперь делать-то с ними?!
- А чего делать-то, - запричитала Анисья, подавая приставу плошку с теплым овсяным киселем. - Чего делать. Пусть у меня пока поживут. Где двое есть, там и пятеро поместятся. Мужик-то мой сейчас в извоз ушел, так что у нас в избе просторно. Пусть поживут.
- Пусть, пусть, - кивнул головой староста городского конца Рябухин. - А мы всем миром помощь соберем. Не беспокойся, Анисья.
На том и порешили. Священника и жену его, снесли в часовню, обмыли и положили в долбленые гробы. Голову к телу отца Петра кое-как пристроили, а вот язык никак не поддавался, не помещался он в закостеневшем уже рте, и пришлось язык отрезать.
Ночью многие слышали в городе жуткий и протяжный вой. Думали - волки. А утром соседка пошла к Анисье, узнать, почему та так долго печь не затапливает, и открылось еще одно убийство. Жуткое зрелище представляли останки вчера еще доброй и веселой жены ямщика. Всё тело Анисьи представляло собой сплошную кровавую массу. Кожа с лица ободрана, один глаз валялся на полу, а второй висел на какой-то кровавой жиле возле изуродованного уха. Дети же опять остались целы, но вытянуть из них какие-то полезные сведения не получилось. Они крепко стиснули зубы и сильно дрожали. Все пятеро.
После первого жестокого убийства, тот факт, что дети священника остались живы, все относили на нехватку времени у злодеев, дескать, спугнуло их что-то, вот и не успели они с детишками расправиться. А после гибели Анисьи, мнение на этот счет резко поменялось.
- Больших только бьёт нечистая сила, а ребятишек не трогает, - шептались по углам горожане и часто крестились. - И злодеяния все из-за поповских детей случаются... Грехи отца на них... Из-за них всё... Точно из-за них... А из-за кого больше?
Спасшиеся дети сидели на лавке в холодной избе Анисьи и продолжали дрожать, а староста Рябухин бегал по городу кланялся да упрашивал взять детишек, хотя бы на время.
- Несмышленыши они еще, - подбегал он: то к одной, то другой избе, - пропадут одни. Возьмите на ночку, а потом придумаем чего-нибудь... Возьмите, ради бога.
Горожане отводили глаза в сторону и мотали головой, дескать, боязно, а те, что из самых бойких спрашивали старосту напрямки.
- А сам-то чего не берешь?
Рябухин тут же отворачивался от такого спроса и бежал дальше. И когда староста совсем выбился из сил, птица удачи всё же махнула над ним своим крылом. Монахиня из лесной обители, приехавшая в город за сухарями, согласилась забрать с собой детей. За такую доброту староста упал перед монахиней на колени и стал ей руки целовать. Всё еще дрожащих детей увезли прочь из города. Стемнело. И на самые крепкие запоры закрылись в эту ночь избы горожан. Страшно было. Всем страшно.
Изот Семиригин, как обычно, в сумерках уже отужинал вместе с семьей репой пареной из горшка и уж расстелил тюфяк соломенный на лежанке возле печи, как, вдруг, в дверь кто-то застучал. И не просто застучал, а так громко, словно Илья Пророк на своей колеснице к избе пристава примчать сподобился. Пот мигом прошиб Семиригина, в ногах же такая тяжесть случилась, что стали те камню под стать. С вечера тревога грызла души Изота, ждал он чего-то нехорошего и вот оно случилось. Разве будет кто-то ради хорошего дела среди ночи так страшно стучать? Ясное дело - не будет, а ежели застучали, то непременно с таким стуком беда в избу заползет. Изот не из робкого десятка, однако, после всех этих злодейств в городе и его оторопь берет. Семиригин осторожно на цыпочках подобрался к боковому окну, глянул в него и отпрянул назад, что есть сил. Из окна смотрели на пристава сердитые глаза. И захотелось забиться Изтоту от того взгляда в какую-нибудь щель, как таракану, но опять стук в окно и голос знакомый старосты Рябухина.
- Изот! Открывай! По твою душу из самой столицы приехали!
Семиригин постоял немного, взял в левую руку топор, а правой рукой принялся развязывать веревку на запоре. Веревка одной руке никак не хотела поддаваться, но все равно Изот продолжал крепко сжимать рукоять топора во вспотевшей ладони: мало ли чего...
- Чего со священником случилось? - лишь переступив порог, поинтересовался господин в модном картузе, из-под которого виднелись темно-красные уши.
- Богу душу отдал наш батюшка Петр, - вздохнул пристав, поставил топор в угол и стал обстоятельно докладывать всё, что известно ему о том страшном злодеянии.
- А детей, говоришь, не тронули? - задумавшись, постучал тростью по крышке стола незваный гость.
- Нет, - мотнул головой Изот, - и когда Анисью убили, детишек тоже бог миловал. Напуганы они теперь, смерть как, но невредимы...
- А теперь они где?
- Монахиня забрала их с собой в лесную обитель. Верст пять отсюда будет. Уж там-то их никто не достанет...
- Поехали! - топнул ногой строгий господин. - Одевайся!
К обители поехали вчетвером: строгий господин, два его помощника и Симиригин. Хотели взять еще старосту Рябухина, но тот в самый последний момент отошел по какой-то нужде и его дождались. Добравшись по узкой лесной дороге до высокого частокола монастырской обители, путники стали стучать в ворота. Стучали громко и долго, но никто на тот стук не откликнулся. Попробовали ворота сломать, не получилось.
- Лезь через частокол! - приказал столичный визитер Семиригину. -
- Я? - удивился пристав, вытаращив глаза.
- Лезь! - теперь уже зарычал строгий господин.
Хотел Изот возразить, да не получилось, язык к нёбу отчего-то присох, пришлось лезть. Лез он медленно с оглядкой, замирая то и дело и прислушиваясь, но вокруг было на удивление тихо и спокойно. Забравшись на самый верх частокола, пристав огляделся. Прямо перед ним, в бледном свете луны виднелись: небольшой деревянный храм с чуть покосившимся крестом и длинное жилое строение с узенькими окошками под самой крышей.
- Чего там застыл? - прикрикнул на Изота строгий начальник.
Пристав торопливо слез уже с другой стороны огорода, отомкнул тяжелый засов и впустил своих сотоварищей на монастырский двор. Потом все четверо, не сговариваясь, пошли к жилому помещению. Тихо, ни души, даже собаки не тявкают. Шли они медленно, озираясь настороженно, а снег скрипел под их ногами как-то тревожно и испуганно. У Изота от этого скрипа мороз по коже туда-сюда так и бегал. Дверь в жилое помещение, несмотря на трескучий мороз, оказалась приоткрытой. Это, вкупе с мертвой тишиной, показалось подошедшим очень странным, и они остановились у порога. Первым переступить этот порог никто не решался. Опять выбор пал на Изота.
- Что же он мной, словно мальчишкой помыкает, - подумал пристав, но ничего вслух не сказав, взялся за холодную ручку двери и осторожно стал открывать её пошире. Дверь, чуть скрипнув, подалась, Изот встал одной на порог, вздохнул и... И вот тут тишину зимней ночи разорвал пронзительный крик.
- Спасите! Помогите!
Кто-то кричал в храме. Приспешники строгого господина выхватили из-за пазух по пистолету и побежали к храму. Их начальник с Изотом припустили следом.
Вопящую женщину они нашли в притворе храма, она держала в руках две свечи и выла. Изот Семиригин сразу признал её: это была Федосья, та самая Федосья, ребенок которой утонул третьего дня в проруби. Вырвался он из рук священника и утонул. Изот еще на реке спросил отца Петра о причине такого несчастья, а тот сказал, что руку у него свело во время обряда, а потом добавил тяжело вздохнув.
- На всё воля божья...
Федосья стояла бледная с большими темными кругами под глазами, всхлипывала и широко открывала рот. В мерцающем отблеске свечей рот её казался черным.
- Чего орешь?! - прикрикнул на неё строгий господин.
Федосья вздрогнула от окрика, осеклась и прошептала, тараща глаза.
- Здесь они...
- Кто?!
А на этот вопрос женщина ответить не успела. Медленно и беззвучно растворилась дверь средней части храма и оттуда стали выходить, вернее, выплывать, детские фигурки в белых накидках. Сперва три девочки с потупленными глазами переместились к стене по правую руку от пришельцев, а два мальчика встали по правую. Последним из двери выплыл голый младенец. Он плавно шевелил руками и ногами, словно сытая лягушка и улыбался.
- Стреляй! - заорал во всю мощь своего голоса строгий господин. - Чего стоите, как истуканы?!
Приспешники тут же вскинули свои пистоли, но выстрелить не успели, стоявшие досель спокойно дети, внезапно встрепенулись, зашевелились и бросились на людей с пистолетами, будто стайка голодной рыбной молоди на кусок хлеба. Изот Смиригин чуть было на пол не сел от такой неожиданности, хорошо, что дверной косяк под рукой оказался. Опёрся пристав рукой на косяк и зашёлся крупной дрожью. И было от чего задрожать: вырвались у всех деток острые клыки изо рта, и стали рвать они человеческую плоть так, что брызги крови, словно дождевые капли, посыпались на пол храма. А в это время голый младенец летал над кровавым побоищем и шипел, как разозленная змея.
Окаменел Изот от ужаса, с места сдвинуться не может, но чья-то сильная рука выволокла его на улицу. И уже на улице ожил пристав от истошного крика строгого господина.
- Чего стоишь?! Запирай дверь!
Изот схватил валявшееся недалеко от церковного крыльца бревно и подпер им дверь храма. Строгий господин притащил еще бревно. А дверь храма уже тряслась от тяжелых ударов изнутри. Кованые решетки на крохотных оконцах храма жалобно скрипели, будто кто-то неимоверно сильный пытался разорвать их.
- Надо сжечь храм! - орал напарник Изота. - Чтоб только пепел от нечисти этой остался! Только пепел!
- Да как же его поджечь? - дрожащим голосом откликнулся Изот, пристраивая к трясущейся двери еще одно тяжелое бревно. - Не загорится! Промерзло всё!
Прав был Изот, однако, на всякую правду всегда и другая правда отыскаться может. Недалеко от храма стояла монастырская рига, где с осени хранились сухие снопы соломы. Вот эту ригу строгий господин и приметил своим лихорадочно ищущим взором. Снопы загорелись быстро, а потом занялся и весь храм...
Утром к обители приехали горожане, заметившие столб дыма в лесу. К горящему храму Иван Иванович Ржев (так звали строгого господина) не разрешил никому подходить. В жилом помещении обители нашли мертвыми всех монахинь. Истерзанные тела решили увезти в город, а возле догорающего храма поставили крепкий караул.
- Живет недалеко от столицы в глухом лесу один монах отшельник, - рассказывал Ржев Изоту, когда они санях возвращались в город. - И было ему видение, что князь тьмы Вельзевул решил посланника своего в наш мир отправить. Пришел отшельник в столицу и рассказал об этом видении, пояснив даже место и время, где тот посланник силы нечистой народиться должен. До самого такие слухи докатились. Мне велели объехать всех местных священников и просить их, чтобы они стали крестить на праздник всех родившихся младенцем в проруби...
- Разве сатану можно окрестить? - удивился Изот.
- То-то и оно, что нельзя, - вздохнул князь. - Не поддается эта тварь крещению. Поэтому я и говорил священникам: как станет кусаться младенец, так и топи его сразу... Верная примета. Отец Петр так и поступил. Царство ему небесное. А как эта бестия из-подо льда выбралась - не знаю, но выбралась... А выбравшись стала множиться и в души детские вселяться. У деток же души не крепкие, податливые, вот она через эту слабину с податливостью и полезла. Вот и натворила бед с три короба. Беречь надо души детские, беречь...
Нравится рассказ? Поблагодарите Алексея Филиппова переводом с пометкой "Для Алексея Филиппова".