Я по определению считаю, что посетители в музеях, и я в том числе, – это вредные и ненужные элементы, которые одним только своим присутствием в храме искусства могут испортить бесценные сокровища. Включая безрукую статую Венеры Милосской и Черный квадрат Малевича.
Эту витиеватую мысль мне впечатали в сознание в Эрмитаже.
Как-то мы с сыном целый день бродили по его великолепным залам и вот, наконец, остановились у картины Ван Дейка.
От созерцания его Семейного портрета на моей тяге к прекрасному остался вот такой рубец.
Стоим мы, значит, созерцаем . Обсуждаем тонкости фламандской живописи и нюансы в расписании движения пригородных автобусов, потому как жили в пригороде.
Тут, от полноты ощущений, не отрывая взгляда от бородки главы семейства, сын открывает мааааленькую такую бутылочку с минеральной водой и делает глоток.
Бабушка-смотрительница, до этого невинно дремавшая в противоположном углу зала, материализовалась мгновенно и воинственно. Она закрыла грудью картину, ну, точнее, она так себе, вероятно, представляла эту мизансцену и с большевистским огнем в глазах принялась нас ненавидеть.
- Как вы посмели испортить уровень влажности в музее? Разве вы не знаете, какое пагубное влияние на произведения искусства может оказать даже самое маленькое отклонение от уровня нормы?
От ее слов у меня сделалась депрессия и слабость в ногах. Пред глазами мелькали любимые картины со следами черной плесени и страницы из учебников физики.
Я попыталась вяло контратакавать.
- А ничего, что мы тут дышим? - спросила я вежливо.
Но у бабушки в кармане был железный аргумент.
- Вы. Ничего. Не понимаете. В живописи.
Сказала, как отрезала.
По ее выражению лица было понятно, что после этого должны были следовать, как минимум, двадцать лет без права переписки.
На нас с осуждением смотрели все посетители зала фламандской живописи.
И мы были вынуждены с позором удалиться из музея.
Бутылочка с водой – само собой – была конфискована.
После этого я по музеям хожу, как по минному полю – осторожно оглядываясь и не отсвечивая.
От этого тоже иногда позор бывает. Только с обратной стороны.
Несколько лет назад я была в Лувре.
Снедаемая детскою мечтою увидеть Мону Лизу и всю оставшуюся жизнь жить щасливо и богато, я мчалась по залам и внутренне – только внутренне – подпрыгивала от нетерпения.
Одна только мысль мучила меня. Что я не смогу сфотографировать свою мечту, чтобы хранить ее изображение у сердца и под подушкой. Потому что везде висели картинки с перечеркнутым фотоаппаратом.
Когда до мечты оставалось всего пять залов, я все-таки рискнула спросить сопровождавшего меня француза.
- А меня никак никак нельзя будет сфотографировать рядом с картиной?
- Ну, - сказал мне коренной француз, - если нельзя будет фотографировать, то к нам подойдут и скажут об этом.
И он посмотрел на мои беспокойно бегающие глазки с сильным неодобрением.
Я сразу вспомнила расстрельные глаза бабушки-комитетчицы из Эрмитажа. И поняла, что второй раз подобную пытку я не переживу.
Однако, Мону Лизу в Лувре я сфотографировала и никто меня оттуда за это не выгнал.