Подписывайтесь на наш канал в Telegram (kinoru61 — https://t.me/kinoru61) или WhatsApp (https://chat.whatsapp.com/9VuOoTU159DIRnw4cHTGd5)
Читайте лекцию Филиппа Филатова перед просмотром «Возвращения».
Филипп Филатов: Спасибо огромное организаторам за то, что мы имеем возможность смотреть такое кино в таких комфортных условиях, да ещё и слушать режиссёра перед просмотром. И вот наступает важная часть нашей встречи — поговорить и подумать о том, что мы увидели.
Фильм, на мой взгляд, многослойный, очень сложный и многоплановый. Много раз в фильме прослеживается влияние других кинорежиссёров. Я насчитал очень много не заимствований, но отсылок, то есть фильм интертекстуален. Здесь есть ещё одна деконструкция — я рассмотрел её гораздо лучше на большом экране. У меня есть такая же Библия с немецкими гравюрами, которую открывает мальчик и находит там детскую фотографию. Я помню эту Библию. Он открывает её на гравюре с изображением Авраама, убивающего Исаака. Ещё одна деконструкция, ещё одно «перевёртывание» отношений, где противоположности меняются местами. Авраам, по воле Господа, убивает Исаака, но в последний момент Ангел останавливает руку, занесённую с мечом. А в этом фильме сын убивает отца. Он делает это не сознательно, но выстраивается ситуация с «восставшими» сыновьями, в которой отец погибает.
Евгений Миронюк: Не убивает, наверное, всё-таки?
Филипп Филатов: Если вы помните, сын говорит: «Если ещё раз он это со мной сделает, я его убью». И убить он хочет отца ножом, а это тема жертвоприношения, заклания. Ножом он его не убивает — возможно, руку сына, занесённую с ножом, тоже останавливает Ангел. И от прямого убийства здесь дети удерживаются. Тем не менее, жертвоприношением отца всё заканчивается. Я примерно представляю, что происходило в лектории в Музее кино, потому что там лекции читали психоаналитики. У некоторых из них я учился. Например, лекции там читал Лев Аркадьевич Хегай. Вполне возможно, Звягинцев его слушал. Потом он привозил весь этот материал в Ростов. И у меня даже есть подозрение, что Звягинцев снимал фильмы с ориентацией на возможную психологическую и психоаналитическую трактовку. Евгений, у вас другая интерпретация финала?
Евгений Миронюк: Не только финала. Самая простая интерпретация: живёт семья, появляется отец. Несколько раз подчёркивается: непонятно, откуда он приходит. Возможно, есть какой-то криминальный подтекст, потому что потом происходит непонятное действие с какой-то «схронкой». Может быть, он сидел. Но при этом у него нет никаких наколок. Но это бытовая трактовка. С другой стороны, он возникает ниоткуда и уходит в никуда. Он уходит в воду. То есть он материализовался и ушёл. Может быть, это какая-то метафора Бога. Но он не похож на Бога. Мне кажется, что это некоторый Азазель. Тот, кто научил. Научил мужчин искусству войны, а женщин — красить губы. Каждый день он чему-то обучает своих детей. В один из дней он говорит, что нужно делать всё руками. В другой день он говорит, что нужно делать всё вовремя. Фильм начинается с некоторого момента инициации. Два мальчика поднимаются вверх, один из них прыгает, а другой не может. Он не вошёл в общество. И это простой метод входа в общество: нужно прыгнуть, порезать палец и так далее. И нам показан ещё второй метод входа в общество, когда отец учит своих детей. Моя мысль в том, что нам показана некоторая метафора процесса обучения. Становления личности. И существует две возможности: одна — это обучение обществом. Мы прекрасно знаем, что нам нужно получить высшее образование, работу — всё, что диктует общество. А второй — делать всё своими руками. И какой из этих методов лучше? Не знаю. Наверное, нам самим нужно решить.
Филипп Филатов: Я полностью согласен. Здесь нет противоречия, потому что инициация — это встреча с Богом. И мист — тот, кто некий ритуал, в частности ритуал посвящения, осуществляет — это человек без имени, который транслирует образ Бога и некие сакральные вещи посвящаемому. В этом смысле, как вы и сказали, отец таковым и является, потому что это человек ниоткуда. «Откуда он взялся?», — спрашивает кто-то из детей. «Приехал». Это напоминает анекдот. «Как тебе суп?», — спрашивает жена. «Поел», — отвечает муж. Ответ без ответа. Ни на один вопрос отец не отвечает. Мы не знаем его историю. Он ни разу не поделился с детьми личным опытом — здесь нет биографии. Он только транслирует некие принципы выживания. Это образ ветхозаветного Бога, который только предписывает-наказывает. Здесь нет христианского Бога, дающего любовь. Есть ветхозаветный Бог, который истребляет Содом и Гоморру, насылает Всемирный потоп и мгновенно карает за нарушение Завета.
Евгений Миронюк: Во всех фильмах Звягинцева есть сущность «семья» и сущность «любовь», которые так или иначе обыгрываются. Здесь любовь есть, а в последних его фильмах любви нет. Там сплошная безнадёга.
Филипп Филатов: Мне кажется, всё его искусство может быть подведено под название последнего фильма «Нелюбовь». Всё про нелюбовь.
Арташ Андриасов: Я поддержу уже услышанное. Мне кажется, этот фильм можно смотреть с разных сторон. И при просмотре я пытался заходить с разных сторон: что здесь спрятано с точки зрения философии, психологии, библейских аллюзий. Начну с библейской интертекстуальности. Я пытался понять, если перед нами Троица: Отец, Сын и Дух Святой, то почему Святой Дух — это Иван, младший сын. Если это Авраам и Исаак, то это совсем другая история. Однозначно здесь очень много отсылок и аллюзий библейских. Например, рыбы. Причём заметьте, две рыбы. На рыбалке, когда Ваня ловит, а потом показан крупный план с двумя рыбами. Есть притча, в которой сказано, что двумя рыбами и пятью хлебами накормил пять тысяч — отсылка к Христу. Далее лодка, в которой они плывут. Два случая встречаем в Евангелие. В одном случае поднялась буря, Христос спал, но потом проснулся и море утихло. Другой случай — более явственный, — когда его нет в лодке, начинается буря, потом Пётр идёт к нему по воде, но начинает тонуть. И тогда Христос ему говорит: «Маловер». То есть ему не хватило веры. Здесь тоже сын говорит: «Я не могу». Здесь отец говорит: «Ты можешь», — и не вмешивается. То есть здесь образ отца мессианский, я бы сказал. Однако же всё равно Звягинцев — или авторы сценария — пытается привнести свой сюжет, а не следовать исключительно каким-то притча. Хотя весь фильм — это притча. Интерьер в квартире, в которой они живут: абсолютно пустой, минималистичный. Это явно не живая история. А история художественная, которой режиссёр нам хочет что-то сказать.
И что же из этого всего для нас «питательного»? Мне понравился кадр, когда они сидели у костра. Отец и два сына по бокам. И впервые я подумал, может быть, это не Отец, Сын и христианская история? Может быть, это демон и ангел? Два образа отца. В обоих сыновьях я вижу отца. И он, наверное, видит себя в каждом из своих сыновей. Они его продолжение: и вот он добрый — старший сын Андрей, и отец проявляет доброту и свою любовь, и вот он — бунтарь, и это тоже есть в отце. И тут перед нами собирательный образ: либо в нём одном борются эти два сына, либо в них двоих борется один отец. Касательно любви, мне кажется, в этом фильме есть любовь. В отличие от последних фильмов — тут я совершенно согласен. Именно поэтому мне больше нравятся ранние фильмы Звягинцева. Особенно «Изгнание», где тоже много христианских мотивов. Здесь младший сын и отец борются за любовь Андрея. Андрей — это источник любви или тот, чья любовь желанна. Каждый пытается возле него согреться.
Вот, собственно, то, что я думаю об этом фильме. И одна из мыслей, которую я хотел донести, в том, что каждый из сыновей — это ипостаси отца: добрая и злая. В нём есть и то, и другое.
Евгений Миронюк: При этом отец покидает их в тот момент, когда Иван говорит: «Я могу». В этот момент доска обрывается, отец падает и умирает. Видимо, его миссия была как раз-таки в том, чтобы заставить сына сказать «Я могу».
Зритель: Он же сидит на вышке. И, как дух, мечется над водой. Он не может спуститься, потому что ему страшно. И, действительно, я увидела, что миссия отца состояла в том, чтобы Иван преодолел этот страх. На этом его миссия закончилась, и он ушёл из их жизни. Миссия любого родителя — научить своего ребёнка. А когда человек скажет, что он может, уйти из его жизни. С Троицей, наверное, тоже можно связать эти образы, но я пока ещё не готова.
Евгений Миронюк: Я абсолютно с Арташем согласен в том, что этих троих персонажей можно объединить в один.
Филипп Филатов: Я продолжу ветхозаветную линию и объясню, почему для меня это не любовь. Здесь есть избыток насилия. Я не понимаю, зачем, если ты любишь ребёнка, бить его 5 раз, когда можно ударить один, а можно вообще не ударить. Есть сила слова. И можно сказать так, что заледенеет кровь.
Евгений Миронюк: Но это ведь тоже метафора.
Филипп Филатов: Безусловно. Очень хорошо сыграли ребята. В этот момент происходит подавление — это видно по их лицам. Это заставляет их сопротивляться. Возникает эта дихотомия, как у Бонхёффера, повешенного в 45-м году фашистами, — «Сопротивление и покорность». Один выбирает покорность, другой — сопротивление. В какой-то момент уже становится невозможно не сопротивляться. И Андрей, — кстати, тёзка режиссёра — который был покорен, тоже восстаёт. В какой-то момент насилие уже настолько чрезмерно, что надо восстать, чтобы сохраниться духовно.
Евгений Миронюк: Во-от. Смотрите, получается, что он конформиста учит бунту, а бунтаря — смирению.
Филипп Филатов: Да, то есть ветхозаветный Бог, Бог инициации, где нужно пройти через боль и страдания, пережить жертву — самому пожертвовать чем-то. Если мы погрузимся в архаические культы, то нужно, в конце концов, убить Бога. В архаических ритуалах Бог погибает. Это и Дионис, которого разрывают на части, и Христос, которого распинают. Бог тоже должен быть убит. В архаическом бессознательном. Конечно, это отсылка к «Тотему и табу» Фрейда. Рано или поздно подавляемые отцом братья восстают и убивают его. Убивают ножом или убивают за счёт выстроенной таким образом ситуации. Выстроенной, конечно, режиссёром и судьбой, но при их активном участии. Как писал Фрейд в своей последней работе «Моисей и монотеистическая религия»: «Если ты хочешь состояться как мужчина, надо однажды восстать против отца и превзойти его». Пересилить и убить. По крайней мере, в себе. Убить. Не факт, что это убийство физическое. Может быть, это символическое убийство. В какой-то момент я сказал себе «Могу» и всё. Отец как запрет, отец как насилие во мне преодолён. Но это просто другая грань, я уверен, что эти вещи могут сочетаться. Эти две интерпретации дополняют друг друга, учитывая, что фильм многослоен.
Евгений Миронюк: А смотрели «Сказки Ходо»? Фильм Ходоровски, в котором одна из сказок была с отцом, которому постоянно нужно было давать руку и доставать из горшка. В тот момент, когда мы перестанем давать руку отцу...
Филипп Филатов: Да, Ходоровски очень в тему, особенно «Танец реальности», фильм 14-го года, где отец тоже жестокий, но при этом любимый.
Зритель: Пока вы разговаривали, я уже половину забыла из того, что хотела сказать — такой плотный и насыщенный у вас там диалог случился! Последнюю сцену на вышке я воспринимаю как вызов Ивана к отцу. И он поставил на кон жизнь, ведь он сказал, что сам сейчас себя убьёт. Или он себя убивает, или отцу приходится убить себя. Говоря вообще о поведении отца по отношению к сыновьям, я, конечно, согласна, что особой любовью там не пахнет, но там есть некое представление отца о чувстве долга, вина перед сыновьями. Он судорожно начинает им давать то, чему, как ему кажется, они должны научиться. Он не видит, что они это умеют. Старший Андрей стал главным, старшим мужчиной, который сумел доставить тело отца, куда нужно. А потом они вообще сели в эту машину и поехали. По крайней мере старший мальчик совершенно готов. Он сформировавшийся мужчина, хотя воспитан матерью, и у него есть довольно женственные проявления. Тем не менее, оказавшись в ситуации, где нужно принять решение, нести ответственность и найти выход из совершенно нетривиальной ситуации, он с этим справляется. Просто делает это по-другому. Отец, в силу ограниченности, поскольку он не Бог, а простой человек, этого увидеть не мог. Ему казалось, что он сейчас должен научить сыновей каким-то ручным методам. Причём сделать это насильно. Каждый из нас время от времени сталкивается с таким типом руководителя, который через диктат и насилие начинает решать какую-то производственную задачу. Здесь то же самое: бихевиористское воспитание — не поощрение, а отрицательное подкрепление.
Филипп Филатов: Кстати, с точки зрения бихевиоризма не хватает поощрений.
Зритель (продолжает): Да, одни наказания. Не могу оставить тему колористики, которую Филипп затронул в начале. Конечно, страннейший дом: холодные серо-голубые краски не создают ощущения дома. Было ли им уютно с этой матерью в таком доме?
Евгений Миронюк: Это же не дом! Это метафора дома. Как в «Догвилле»...
Зритель (продолжает): Метафорой дома могла бы быть и избушка деревянная.
Евгений Миронюк: Я не согласен, что это вообще как-то можно связывать с реальностью.
Зритель (продолжает): Но ведь эмоции и самоощущение детей там было. Нам ведь неслучайно передаётся всё это таким рядом: аскетичным, лишённым деталей, выстроенным колористически таким образом.
Евгений Миронюк: Но это ведь и библейскость подчёркивает, с одной стороны.
Зритель (продолжает): А что библейскость? Там бывает и куча красного, карминового цвета.
Евгений Миронюк: А с другой стороны, уводит нас от рассматривания деталей.
Зритель (продолжает): От эмоций уводит.
Филипп Филатов: Это характерно, что нет красного цвета. Он приглушается.
Зритель (продолжает): Там нет красного цвета. Это палитра, лишённая эмоций. Она демонстрирует исключительно рассудочное существование. Посмотрите, как они сидят за столом. Это что за вечеря такая? Все так чинно, благородно. Мы можем себе такое представить? Даже если папа приехал.
Евгений Миронюк: А мне показалась очень тёплой эта сцена. Если сравнивать со сценами в, скажем, «Нелюбви», в которой тоже есть сцена с матерью за столом. Это же абсолютно разные вещи. Немножко сравните с его последними фильмами. Мне кажется, что здесь подчёркнута любовь. Вне цвета.
Зритель (продолжает): Я не знаю, чем она там подчёркнута.
Евгений Миронюк: Графикой. Мать, которая там присутствует, тоже очень положительная. И мать детей очень положительная, и мать матери очень положительная.
Зритель (продолжает): Мать матери вообще, по-моему, женщина с каким-то психическим заболеванием.
Филипп Филатов: Я соглашусь, что мама любит. Когда она снимает с вышки сына, это любовь, без всяких сомнений.
Зритель (продолжает): Да. Младший сын заявлен нам как трус. Как ведут себя трусы? Трусы всегда убивают главного героя. Трус ведёт к смерти главного героя. Что сделал Иуда? И вернёмся к цвету всё-таки. Когда они ходят по острову, начинает появляться тёплый песчаный цвет. Всё-таки в их отношениях они как-то развиваются, пытаются пробудиться. Конечно, до красных оттенков мы не доходим. Но появляется, например, зелёный цвет, когда они идут по лесу.
Филипп Филатов: Цвета ещё появляются, когда они вместе лежат. Когда два брата рядом.
Зритель (продолжает): Да, когда они лежат на каких-то ситцевых одеялах. Ещё цвет появляется, когда отец ведёт сыновей на прогулку по острову. Они идут в еловом лесу, и начинает появляться солнце. Потом они выходят вообще на голубое небо, очень контрастные облака. И там начинается динамика. Отношения каким-то образом пытаются там развиваться.
Евгений Миронюк: Красный там всё же был. Во-первых, автомобиль коричневато-красного цвета. А во-вторых, когда отец бьёт Андрея об автомобиль — разбитый нос, кровь. В этот момент тоже красный появляется.
Филипп Филатов: Коротко выскажусь о цвете. Мне кажется, Звягинцев — человек очень образованный в области психологии и психотерапии. И он знал, что эта монохромность, когда начинает преобладать один цвет, или «истлевание» цвета на экране передаёт травматический эффект изменённого состояния сознания, который возникает при травме. Когда возникает оглушённое сознание. Если я травмирован, я не могу воспринимать что-то ярко. Я не могу видеть многообразие красок. А второй эффект травматического сознания — это распад на фрагменты. И этим заканчивается фильм. От этой поездки остаются только чёрно-белые фотографии. Нет цвета — нет эмоций. Причём остаются только приятные моменты — это механизм психологической защиты. Дети смеются, дети с мамой. Нет фотографий, которые бы отражали самое страшное, что произошло в путешествии. Дети завершают это путешествие набором разрозненных чёрно-белых фотографий, в которых нет отца. В них отец уже вытеснен, исключён.
Зритель: Я хотела предложить ещё такую интерпретацию. Мы можем посмотреть на отца не как на Бога в космологическом смысле, а как на Судьбу, Злой Рок в мифологическом восприятии. Во-первых, мы о нём ничего не знаем. Он вторгается и возникает в мире, который, в общем-то, холодный. Да, он схематичный, но он привычный. Дети говорят: «Зачем ты пришёл? Нам хорошо жилось с мамой». Он олицетворяет грубую силу, экспансивную. Например, в кадрах, где он курицу разрывает. Режиссёр фокусирует наше внимание на этом акте насилия. Весь фильм представляет собой череду вызовов, которые бросает отец своим сыновьям. Он их не учит в дидактическом смысле, а он им всё время бросает вызов. Как судьба бросает нам вызов. И на протяжении всего фильма он ассоциировался для меня с судьбой в человеческом восприятии. Которая непонятно откуда бросает вызовы, ставит человека в ситуации, которые ему дискомфортны и выводят из привычного состояния. Фильм начинается сценой сильных эмоций, связанных с семьёй, когда мать обнимает ребёнка. И заканчивается новой целостностью, которая возникает между братьями, когда они хоронят отца. Они преодолевают этот ужасный момент своей жизни. И значимый. Ужасно значимый. И в конце мы неожиданно видим много фотографий с матерью, которая почти не появлялась в течение фильма. И это тоже мне показалось интересным. Я увидела здесь путь, попытку становления через вызовы судьбы.
Евгений Миронюк: Кстати, момент, когда он разрывает курицу... Знаете, как говорят, мужчины не кушают. Кушают женщины и дети. Мужчины едят, как минимум, а вообще — жрут.
Зритель: Изначально я тоже воспринимала эту картину со стороны братьев. Они представляются центральными фигурами, но теперь я понимаю, что отец является наиболее ценным и живым образом. Мне кажется, эта картина о невозможности искупления грехов и о страхе. Если человек сбегает из семьи, значит, он боится. Но у него были старые фотографии, которые сыновья нашли в машине. И если он оставил фотографии при себе, значит, они ему всё-таки были дороги. Мне кажется, он попытался вернуться через многие годы, чтобы искупить свой страх. Судя по тому, как он реагирует на слова младшего сына, они его действительно задевают. Это то, чего он действительно боялся. Младший сын является его полной противоположностью. Его называют трусом, но ведь он не боится бросать вызовы, думает над своими поступками. Мне кажется, он не стал прыгать не только потому, что он боялся высоты, но и потому, что он не хотел входить в это общество именно так. Отец, узнав, что его сын чего-то боится, запомнил этот страх. Если бы он хотел просто получить их внимание, то он бы не стал его спасать. Акт физического насилия, когда он бьёт своего старшего сына, выглядит как срыв, когда он пытается искупить свою вину, но его не принимают. Физическое насилие — это тоже проявление любви, если человек не знает другого. Отец выглядит как человек, привыкший к стрессовым ситуациям. То, что он срывается — это его попытка донести хотя бы физически свою любовь. Это его последняя попытка. Он тонет, возвращается на дно, то есть у него не получается. Но те знания, которые он дал своим детям, помогают им вернуться обратно. Через своего сына он искупает свою вину.
Филипп Филатов: Вообще интересно получается, что он наказывает детей, а всё заканчивается самонаказанием. Можно посмотреть на это так, что он в конце концов убивает себя. Он загоняет ситуацию в тупик, из которого выйти можно только погибнув. И, возможно, это бессознательное самонаказание отца. Наказывая детей и проецирую на них свою вину, он в конце концов убивает себя.
Зритель: Неоднократно слышала про противопоставление младшего сына и отца. Но у меня во время просмотра фильма возникла немного другая мысль. Чем больше младший сын отвергает отца, тем больше он на него похож.
Евгений Миронюк: Наверное, он их учил быть собой.
Зритель (продолжает): Если он их учил быть собой, то у него не получилось. Что младший сын на него похож, что старший.
Евгений Миронюк: В конечном счёте они сделали всё, чему он их учил. Они совместно, применяя внешний инструмент, вовремя всё сделали.
Зритель (продолжает): Да, но вы говорите, что он учил их быть собой, но в итоге оба мальчика переняли манеры отца, которого они — что удивительно — никогда не знали. Они увидели эти манеру в эту неделю и тут уже её на себя применили.
Евгений Миронюк: Они ещё и сомневались, что он их отец. И Иван же сначала отказывался называть его папой. А потом он кричит: «Папа! Папа! Папа!».
Зритель (продолжает): Принятие-то в любом случае произошло, потому что куда ж деваться в такой ситуации.
Зритель: У меня нет никаких вопросов, и мнение моё, наверное, будет чуть короче, чем всех высказавшихся, но я не могу не высказаться. Я поражаюсь тому, как мы все по-разному воспринимаем то, что видим. Мне очень нравится позиция Андрея Звягинцева, который говорит, что он не готов как-то комментировать свои фильмы. У каждого, кто их смотрит, выстраиваются с ними свои отношения. Я в этом фильме, каждый раз когда его смотрю, вижу очень много любви. И начинается он со сцены любви — как мама трепетно обнимает своего младшего сына, как она говорит, что никому не расскажет о том, что он не прыгнул. Сцена ужина тоже... И даже то, как он разрывает курицу и отдаёт детям. Как мудро мама себя ведёт и не вступает в полемику по поводу того, чтобы налить детям вина. То, как она смотрит на него с любовью и принятием. Что касается библейских аллюзий, нам показаны 7 дней, и в каждый из 7 дней отец чему-то учил сыновей. Как Бог создавал мир. Как мог, так и учил. В его взгляде я тоже вижу любовь к детям. Все по-разному любят. Мне кажется, в этом фильме очень много любви, как и в других фильмах Звягинцева — даже в последних. Просто она не внутри, а должна в нас рождаться.
Евгений Миронюк: По поводу разных трактовок и мнений. Следующий фильм, который мы будем смотреть, «Мешок без дна», снят по рассказу Акутагавы «В чаще». Очень короткий рассказ — читается за 2 минуты. Четыре версии одних и тех же событий, высказанных разными людьми.
Зритель: Здесь касались разных трактовок — и библейской, и философской. Мне близки темы воспитания: отношений в семье, насилия и так далее. Соглашусь, что в самом начале показана материнская любовь. Мальчик не прошёл момент инициации, но приходит мама и показывает свою безусловную любовь. Для ребёнка она является островком безопасности, который создаёт стабильность, чувство внутренней уверенности и нужности. Отец же врывается в чужую, уже устоявшуюся жизнь и начинает с наведения своих порядков. С мнением своих детей он не считается, но так и не находит контакт... Я хочу сказать, что здесь есть любовь на каком-то зачаточном уровне, но она довольно «трешовая». То, что у нас принято считать любовью, этой любовью не является. Человек не учит детей, а пытается насадить свои принципы.
Филипп Филатов: Я, кстати, был на родине Песталоцци, одного из основателей педагогической традиции. И одна из фраз этой традиции: «Хочешь воспитать скотину — бей, хочешь воспитать человека — говори с ним». В педагогической методике отца мне очень не хватило разговора с детьми. Даже не о том, как он сидел на Севере на зоне и сколько ужасов претерпел. А разговора, в котором отец бы спросил: «А как прошёл прошлый год?», «Как прошло прошлое лето?», «Как ты себя чувствовал, когда ловил рыбу?». Я вижу, что отец хочет от этих детей. Какими, в глазах отца, дети должны быть. Интересуется ли он тем, какие эти дети сами по себе? Я не вижу никакого интереса. А где нет интереса к внутреннему содержанию другого человека, там нет любви. Там есть требование, там есть ожидание...
Евгений Миронюк: Но он с ними взаимодействует. В 70-80 годы была прекрасная семья. А сейчас этого нет, если брать бытовую канву этого фильма. В самом последнем фильме «Нелюбовь» мы видим полное отсутствие взаимодействия. Есть полное безразличие.
Филипп Филатов: Согласен, здесь есть ещё остатки заинтересованности. Хотя бы в том, чтобы ребёнок выжил.
Евгений Миронюк: Мне кажется, что отец — очень добрый персонаж.
Зритель: Я искренне завидую этим мальчишкам. У них хоть ненадолго, пускай даже на неделю, был папа. Вы говорите, что он недоговорил. Но он говорил ровно столько, сколько мог. Я знаю миллион детей, которые от родителей не получили ни слова. Сейчас родители ещё сильнее перестали дорожить семьёй. Отношения ломаются, нет единства. Но при этом, то, что хочет донести отец, надо было доносить изо дня в день. Наша проблема в том, что мы перестали говорить от сердца. Мы перестали открываться. Трагедия всего фильма в том, что он не смог открыться настолько, чтобы дети прониклись его любовью. А ведь у них, безусловно, есть любовь в сердце. Это так дорого, когда между поколениями есть связь. Но это так сложно выстроить. Я искренне желаю всем научиться контакту с родителями и с детьми на уровне безусловного общения. Может быть, даже невербального. Но искреннего.
Зритель: Очень трудно что-либо говорить после такого эмоционального выступления. У меня с фильмами Андрея Звягинцева совершенно отдельная история. После фильма обычно спрашивают: «Тебе понравилось?». После его фильмов я никогда не могу сказать, что мне понравилось. Они мне не нравятся. Не нравятся до тошноты. Но оторваться я от них не могу. И я смотрю их по нескольку раз. На «Возвращение» я не могла не прийти, потому что у меня тоже своя история с папой. Мои родители разошлись, когда мне было 6 лет. Лет через 13-14 мама случайно встретила папу — они всё это время не виделись. Они встретились в электричке и проехали буквально минут 15. Он стоял в тамбуре с велосипедом. Он рассказал ей всё: а вообще-то он педагог по образованию, всю жизнь проработал в интернате. То есть он занимался чужими детьми, которые его все обожают. Маме уже пора было выходить, и она думала: «А ты вообще спросишь, как твои дети прожили все эти годы?». А ему неинтересно. Когда мне было 45, я папу нашла. Мы общаемся, я слушаю всё те же рассказы и понимаю, что я ему всё простила. И что я его просто люблю — как эти дети из фильма. Я не очень сильна в Библии, но этот фильм совершенно точно учит прощать. И ещё по-женски я очень сочувствую матери, которая почти всё время за кадром. Она действительно любит, и её любви очень много. И я представляю то, что мы не видели. Ведь они сейчас приедут и ей расскажут, что с ними случилось. И этот кошмар эта женщина должна будет выслушать. Они ведь ещё задержались, а телефонов никаких не было — она даже не знает, где её дети. И они приедут и скажут: «Мы вот папу похоронили». Я ей сочувствую.
Евгений Миронюк: Мать, кстати, говорила, что отец — лётчик. Но он, конечно, не может быть лётчиком. Он приехал без формы. Но детям она говорила, что он лётчик.
По поводу ящика есть какие-то мнения?
Зритель: Я пришла сюда именно за русско-библейской интерпретацией. И я увидела, что это действительно про Россию, про наши методы воспитания. Родители нас любят, но, поскольку они не знали ничего другого, они передают нам любовь именно так. И иногда это заканчивается трагически. Этот ящик — это ящик Пандоры. Мы никогда не узнаем, почему они такими стали. Он перед детьми не раскрылся и утонул вместе с отцом. И получается, детям не нужно знать, что внутри. У них, наверное, будет свой ящик. Я увидела, что в нём скрывается тайна того, почему он стал таким, но дети никогда его не откроют и не узнают. У них будет своя история.
Зритель: Филипп говорил, что ему не хватило разговоров отца с сыновьями. Мне кажется, ящик, как и другие атрибуты, были нужны для того, чтобы понять, что отец связан с какой-то тайной, может быть, с криминалом. Мне кажется, он понимал, что ему отведено не так много времени, чтобы провести с детьми. Поэтому в эту неделю он пытался дать воспитание таким экстренным методом. Когда у старшего мальчика забрали кошелёк, отец вернул налётчика и сказал: «Делайте с ним, что хотите». Они не тронули его и отец с сожалением сказал: «Эх! Нет у вас кулаков». То есть он пытался их заставить пройти курс молодого бойца через разные жизненные ситуации: с колёсами, с водкой. Если говорить о фотографиях, на них практически отсутствует персона отца — нет его нигде. Но на последнем кадре мы видим, вероятно, старшего сына на руках у отца. Можно подумать, что он не оставил никакого следа, а, с другой стороны, как только он умирает, кардинально меняется поведение детей. Старший сын уже становится мужчиной и в какой-то степени напоминает отца. И маму мне тоже было жалко весь фильм! Я думала о том, как она переживает за детей и что они ей расскажут. Но с другой стороны, она уже встретит двух мужчин. Я думаю, для этого нужен был ящик...
Евгений Миронюк: Чтобы всё равно всё стало непонятно.
Зритель: Ну почему?! Он был какой-то бандит, его бы и так убили. Он знал, что у него мало времени.
Евгений Миронюк: Может быть, то, что на фотографиях не было отца, говорит о том, что его действительно не было?
Зритель: Но на последней фотографии-то он был.
Евгений Миронюк: Он был на фотографии с маленьким ребёнком?
Из зала: Нет, это в машине.
Евгений Миронюк: Там было что-то размазанное. Я не увидел отца там. Была одна фотография отца с маленьким ребёнком, но она явно старая.
Филипп Филатов: Я, кстати, ключ нашёл в том, что вы сейчас отметили. В эпизоде, где отец возвращает мальчика-налётчика и говорит детям: «Бейте! Он ваш». Мне понятен почерк этого человека по этому эпизоду. Может быть, он испытывает детей и проверяет их на «вшивость», на прочность. И это двоякая проверка. «Где ваши кулаки? Бейте!» или настолько ли вы паскуды, чтобы бить того, кто уже слаб? Но для меня показатель, что он разочаровался тем фактом, что в его присутствии его дети не побили уже в общем-то изничтоженного, жалкого, пойманного вора-налётчика. У меня возникла фантазия, что, конечно, это человек отсидевший. Учит он своих детей законам зоны. Хочешь выжить — во-первых, не верь, не бойся, не проси. Полагайся только на себя. Умей всё делать сам. Я могу предположить, что сидел он на Севере, где ему пришлось есть только рыбу, которую он теперь ненавидит. И вот он пришёл к своим детям, чтобы сказать: «Ребята, мир — это зона». Рано или поздно вы поймёте, что человек человеку — волк. Я вас научу, как человек, который знает законы зоны не понаслышке, как в зоне выживать. Важный это опыт для ребёнка? Я скажу так: в наших реалиях — важный. В стране, которая породила ГУЛАГ, — важный. Единственное ли это послание, которое может дать отец? Или можно что-то ещё завещать своим детям кроме воровского сундучка и схрона? Для меня это открытый вопрос. Может быть, хорошо, когда отец ещё даёт ребёнку возможность для рефлексии. Мне кажется, что отец — это ещё интеллект, а не только мачизм. Очень интересно, что они уезжают на машине отца, потому что машина в психоанализе — это символ мужской потенции, мужской силы, мужского престижа. То есть они овладели этой отцовской мужественностью. Но они получили опыт насилия — в этом мире выжить можно только так.
Евгений Миронюк: А я всё-таки выступаю за такую версию: отец — это не человек, а Демиург. И он не из Сибири прибыл, а из Хаоса.
Арташ Андриасов: С точки зрения библейского посыла я бы добавил — меня сейчас осенило, — что он не ветхозаветный Отец, а он — Христос. Мы видим причастие, где он раздаёт курицу, отламывает каждому хлеб и разливает вино. Лодка, про которую я уже говорил. И, в конце концов, он погибает в пятницу — собственно, и распятие было в пятницу. Это одно. А второе, если посмотреть как на социальную драму, то хочется отметить, что фильм — трагедия именно потому, что возвращения не случилось. А не случилось его по той причине, что он не вернулся до конца. Он не растворился в детях, а остался при своих делах. И между делом он взял с собой детей. Он к ним тянется, когда приходит за ними обратно на остановке. Он тянется в сцене, когда лезет на маяк. Он как будто бы тянется к своим детям, но до конца он к ним не вернулся. Не порвал с прошлым. И поэтому не случилось этого возвращения. А дети в нём нуждались, в этом возвращении. Они тоже к нему начали тянуться, но его прошлое, которым он связан, не даёт ему дотянуться до детей и совершить это возвращение в полной мере. И заканчивается всё трагично.
Евгений Миронюк: Я ещё думал о том, что первый фильм называется «Возвращение», а второй — «Изгнание». Вообще обычно сначала идёт изгнание, а потом — возвращение. Здесь ещё такой момент... Он, наверное, несколько неправильный, но он ведь возник из ниоткуда и ушёл в никуда. Может быть, это возвращение?
Арташ Андриасов: Если бы он вернулся, с любовью растворился бы в отношениях с детьми, то другой контекст был бы. А здесь он пробежкой такой, галопом...
Евгений Миронюк: Подожди, но он же их обучил? Он стал их частью? Они начали делать самостоятельные поступки?
Арташ Андриасов: Кстати, это не просто самостоятельные поступки. Когда он погибает, происходит перевоплощение. Старший сын начинает говорить его словами. Он вернулся в этих сыновьях. Получается, возвращение и их слияние произошло уже после смерти. А при жизни они вместе и не были.
Филипп Филатов: Потому что по Фрейду они должны были не просто убить его, но и съесть. То есть усвоить.
Евгений Миронюк: Я хочу ещё напоследок сказать по поводу ящика. У Бунюэля в «Дневной красавице» был момент, когда некоторый азиат пугал всех проституток в публичном доме тем, что он открывал какой-то небольшой ларчик. И они все в шоке говорили: «Нет, нет! Только не с ним», — и убегали. После этого все интересовались, что же там было. Бунюэль очень долго не отвечал. Потом сказал: «Да я не знаю, что там было!». Всё!
Филипп Филатов: Евгений, я с вами напоследок соглашусь, что в фильме есть любовь. Но, пожалуй, это любовь Бога. Потому что Бог любит свои создания, и даже в таких жутких испытаниях он даёт возможность каждому стать самим собой.
Подписывайтесь на наш канал в Telegram (kinoru61 — https://t.me/kinoru61) или WhatsApp (https://chat.whatsapp.com/9VuOoTU159DIRnw4cHTGd5)
Читайте лекцию Филиппа Филатова перед просмотром «Возвращения».
