Ностальгия по девяностым – это общемировой тренд. На Западе точно также идёт рефлексия по джинсовому детству, по сериалам о Сабрине и «Зачарованным», по кристалликам, брелочкам, неону. Молодые люди надевают дешёвые яркие вещи, делают два хвостика на голове, как у Хельги из «Эй, Арнольд!» и упиваются культом старшей школы со всеми этими группами поддержками, шкафчиками и куртками футбольной команды. Да только вот «людям» уже за двадцать пять годков, и это ни что иное, как болезненный инфантилизм.
Первый мир страшно инфантилен. Инфантилизм в политике, инфантилизм на войне, инфантилизм в комментариях. Когда Славой Жижек философствует сидя на унитазе или Рейган в своей программной речи выдёргивает из Толкиена «The land of shadow» — это тоже инфантилизм. Примитивный президент-актер цитирует автора фэнтези – что может быть пошлее? Понятно, что Толкиен намного сложнее, но сам посыл как раз по мозгам телевизионной публики, которая тоже мыслит категориями фэнтези, где есть бинарные оппозиции добро-зло, свет-тьма. Увлечение компьютерными играми, поверхностность, отсутствие ответственности за свои поступки... XXI век — это не век роботов, а век инфантилов, играющих в религию и политику, читающих Джорджа Мартина и Лавкрафта вместо Корчинского и школы «Анналов». Философ Жак Лакан вывел т.н. стадию зеркала, когда ребёнок видит собственное отражение и, ликуя, осознаёт свой образ, как личность. Дитю это очень нравится, он может часами любоваться собой, трогать зеркало и смеяться. Современный человек с его танатической любви к себяшкам лишь подтверждает то, что ему тоже хочется постоянно смотреться в зеркало и трогать себя.
Физиологически взрослые люди всё чаще ведут себя, как дети. Вот в чём беда.
Ведь развитый мир перестал быть угрозой, в нём слишком комфортно жить, тебя не убьют за околицей и от голода не помрёшь из-за социального пособия, поэтому и не требуется взрослеть, чтобы бороться с внешними вызовами. Более того, взрослеть и не рекомендуется, так как Спектакль убеждает, что мир за экраном телефона сложен, там куча неприятного и злого, поэтому лучше проявить естественную реакцию – спрятаться от него подальше. Это можно назвать культурой эвтаназии, культурой отвлечения от смерти, от неурядиц, от боли и неврозов, от которых всего одно спасение – это наслаждаться, жить для себя, стремиться к счастью, т.е. отыгрывать единственную ролевую модель, где все эти компоненты возможны – модель ребёнка.
Помимо культурно-экономических причин, инфантилизм рождается из-за гиперопеки в семье. Ребёнка опекают настолько сильно, что родители или родитель крадут у чада необходимый для его развития выбор, отчего дитё вырастает эгоистичным, замкнутым, неготовым к общению со сверстниками и неспособным на определяющие личность поступки. Такой человек не желает брать на себя какую-либо ответственность. Опять же, это свойственно неполным семьям, где единственное чадо становится для единственного родителя священным культом. Как давным-давно писал Юнг:
«Наше время даже чрезмерно восхваляется как «эпоха ребенка». Этот безмерно разросшийся и раздувшийся детский сад равнозначен полному забвению воспитательной проблематики, гениально предугаданной Шиллером. Оспаривать или хотя бы умалять возможность младенчества никто и не собирался; слишком уж очевидны тяжкие, часто пожизненные раны, наносимые ублюдочным домашним и школьным воспитанием».
Но сегодня не первая половина ХХ века – предыдущие поколения лишены даже героического опыта. Условно говоря, если родитель, переживший ВОВ, мог быть ориентиром для своего ребёнка, пусть даже этот ориентир был репрессивен («Я-то в твои годы!»), то человек, переживший свой завод и заряжавший воду от телевизора, таковым является в меньшей степени.
В ответ инфантилизм задействует определённые компенсаторные реакции.
К примеру, повсеместное распространение фэнтези. Это переработанные мечты, фантазии, грёзы, которые более не находят воплощения в гиперреальности, то есть реальности, замкнутой на самой себя и не имеющей выхода в иное, трансцендентное измерение. Но инфантильных детей и взрослых надо чем-то насыщать, поэтому всё вокруг завалено суррогатом мифа – фэнтези. Это переработанное воображаемое, отходы исторического и сказочного мышления. Погружение в него настолько приятней обыденности, насколько Диснейленд комфортней Библии. Людям гораздо проще помыслить существование выдуманной расы или то, что тёмный эльф может попасть на приём к Сталину, чем, скажем, мировую революцию или уничтожение капитализма. Мы не хотим реальных духовных переживаний, поэтому заменяем их суррогатами. Опять же, некоторые фэнтези-игры, вроде «Warcraft» имеют несравненно большую власть, чем некоторые государства. Вспомним, как первый мир заигрывался в «Skyrim» и почему он был малоизвестен в остальных странах. Компьютерные игры, «Adventure time», фантастика, реконструкция и ролевики, супергерои, поверхностные сериалы, культ аниме, популярность и синдром Питера Пэна, чемпионат мира по квиддичу (да-да, взрослые люди бегают с метлой между ног, а снитч в носке торчит из трусов специального игрока) – это всё индустрия, выросшая и обслуживающая современный инфантилизм, который призван показать, что где-то ещё сохранился реальный мир. Как писал
Жан Бодрийяр о Диснейленде:
«Этот мир претендует на то, чтобы быть детским, чтобы убедить в том, что взрослые находятся в другом месте – в "реальном" мире, – и скрыть, что настоящая инфантильность повсюду, и это инфантильность самих взрослых, которые приходят сюда проиграться в детей, чтобы ввести самих себя в заблуждение относительно своей реальной инфантильности».
На спокойствии много не заработаешь, поэтому предпочитаемая модель поведения – это ребёнок, который всегда тянется к отделу с игрушками. Ему не хочется совершать какого-либо выбора, кроме выбора между моделями приставок. Будьте вечно молодыми, означает – будьте вечно платежеспособными. Детьми быть выгодно, потому что их балуют подарками. Взрослыми быть накладно, потому что они за всё платят. Дети никогда не бунтуют. Они всего лишь капризничают. Преступление перед человечностью совершил не Раскольников Достоевского, а фонвизинский Митрофанушка. Дети не могут иметь своих детей: я никогда не буду бабушкой, я всегда буду шестнадцатилетней. Жажда перемен сменилась жаждой лимонада. Какие доспехи не скуй – ты не станешь рыцарем, а молот Тора не шее не превратит тебя в викинга. Произошла инверсия Сэлинджера: вместо того, чтобы благородно ловить мальчиков, бегущих к пропасти взрослости, предлагается вечно слоняться у её края. Социологи обнаружили, что некоторые американские солдаты в Ираке ведут себя так, будто у них есть функция «respawn» и сильно удивляются, если их ранит. Вроде бы неглупые люди, создающие политические сообщества в VK, пишут какие-то жутко инфантильные манифесты про аристократов духа или социализм. Примерно так в детстве мы придумывали легенды оловянным солдатикам. Подростки часто разочаровываются романом Набокова «Лолита» и первым сексом, потому что эти вещи отнюдь не соответствует тому, что о них рассказывают. Детство – это безопасность, это отсутствие забот, это вечное ожидание праздника. Детство – это последнее прибежище инфантила.
Но это ненастоящий праздник, так же, как и ненастоящее детство. Разницу хорошо почувствовал вышедший после почти двадцати пяти лет отсидки французский боевик Жан-Марк Руйя:
«Расскажу тебе о своей поездке в Тулузу. Недавно я вновь там побывал и открыл для себя заново этот город 40 лет спустя. В полночь я вышел прогуляться, и был очень удивлен, обнаружив огромное количество народа на террасе, и услышав разговоры людей в стороне, которые говорили: «Черт, что происходит? Никогда еще не видели таких бурных праздников!». На следующее утро я зашел в одно кафе и увидел там кучу пустых бутылок из-под джина, водки, других алкогольных напитков, 15 пустых стаканов... Я заметил, что это крайне фальшивое представление о празднике. Когда все сыты и пьяны — это не праздник. Кратко говоря: даже в Средние века настоящим праздником был карнавал. Это такой момент, когда все общественные отношения переворачиваются вверх тормашками. В буквальном смысле. Во время праздника слуга и господин меняются местами, женщина командует мужчиной и т.д. Все общественные отношения переворачивались с ног на голову, и так люди праздновали. Что же за праздники у нас сегодня? Наши праздники, наоборот, организуются в точном соответствии с общественными отношениями. Это не тот праздник, каким он должен быть в историческом смысле, это не праздник в истинном значении этого слова. Что такое настоящий праздник? Когда я обращаюсь к цитатам, я всегда цитирую великих авторов. Так вот, Ленин говорил, что настоящий праздник угнетенных — это революция. Откровенно говоря, настоящий праздник — это когда нам наплевать на господ в партере. Это когда мы меняем повседневность. Ниспровергаем господствующие отношения хотя бы на время. Все остальное — не праздник: бордели, выпивка... Подрыв господствующего порядка — вот где начинается настоящий праздник».
Инфантилизм помещает человека в поле игры, постоянного праздника, но это и не игра, и не праздник. Человек действительно существо играющее, ведь ни для кого уже не являются секретом работы Йохана Хёйзинга или Фридриха Юнгера, но состояние постмодерна создаёт отнюдь не детскую игру. Да, это ответ миру взрослых, на который постмодернизм смотрит играючи, иронично разоблачая его фальшь, и, более того, утверждая, что игра – это и есть нормальное человеческое состояние, тогда как ненормальны тотальность, постоянство, жёсткие иерархии, суждения о том, что есть хорошо или плохо. Постмодернистская игра не обучает. Она расщепляет. Она, понадёргав из истории и литературы разночинных фактов, создаёт лоскутное одеяльце смыслов, за которым ничего нет. Изначально предполагалось, что такой подход поможет человеку освободиться от кучи комплексов, понять то, как его эксплуатирует и попытаться этого избежать. К примеру, Герберт Маркузе с товарищами ратовал-ратовал за сексуальную свободу, чтобы человек жил более полноценно, а в итоге выхолостились сильные чувства, когда нынешний социальный опрос в Британии выявил, что, по мнению опрошенных, оптимальное количество бывших любовников у человека – это десять штук. Меньше – подозрительно, больше – сексуально распущенно. Но разве можно пережить чистую любовь с десятью людьми? Да нет, только банальное наслаждение. Инфантилизм скрадывает пространство возможности, отчего нам перестают быть доступны самые важные понятия и явления.
Увы, вышло так, что homo ludens стал ещё более зависимым от существующих институций. Трудно представить, что станет с поколением компьютерных инфантов, если вдруг обрушится та Система, смерти которой многие так инфантильно желают в Сети. Тогда нельзя будет жить понарошку, иронично посмеиваясь над дуболомами всех идеологий, а как-то защитить или прокормить себя уже не получится. Уже сегодня в Японии примерно 50% людей до 25 лет отрицательно отвечают на вопрос, хотят ли они в будущем иметь детей или отношения. И это не значит, что им не нравится семья или они социофобы. Нет. Молодым японцам это просто не нужно. Если что, настоящие семьи и настоящих детей они увидят на экране монитора. Оттуда они не мешают пользоваться всеми благами третьей экономики мира.
Но вечной молодости не бывает. Человек прекрасен тем, что он конечен. Наступившая старость или социальная катастрофа окажутся для инфанта не испытанием, а настоящим адом, опыт чего он не сможет перенести. Инфантилизм лишает нас важнейшего экзистенциального измерения, благодаря которому жизнь и приобретает свою полноту. Евангелический призыв быть как дети, не следует принимать за апологию беззаботности, но стоит осмыслить, как призыв искренне верить во что-то высшее, великое и постоянное.
Так, как это умеют делать дети. И так, как это не по силам инфантам.
Материал паблика "Под Корень"