В начале июня 1801-го года Люсьен Бонапарт прибыл в Бадахос с заданием от своего братца заключить мирный договор с Португалией по результатам Апельсиновой войны, а заодно вытребовать от побеждённой стороны контрибуцию в размере 15 млн. франков. Но свой разговор с союзником, доном Мануэлем Годоем, маркизом Альваресом де Фариа, первым герцогом Алькудия, он начал с просьбы фактически уступить французам испанскую долю контрибуции с поверженной Португалии, общей размер которой определил аж-но в 30 миллионов франков.
Когда Годой возразил, что, во-первых, не одни французы проливали кровь, а во-вторых, сумма-то немаленькая: дескать, вьюноша, умерьте свои аппетиты, – посол Франции в Испании и по совместительству брат Наполеона Бонапарта, не моргнув глазом, скостил её до 25 миллионов, добавив: «Пятнадцать – для моего правительства и десять – для нас двоих». Маркиз Альварес де Фариа, носи он монокль, обязательно выронил бы оный из глаза, ибо такой наглости он, валидо, сиречь человек, коему по должности положено не только управлять королями, а через них и страной, но и тащить всё, что плохо лежит, в свой карман, просто не ожидал от корсиканского выскочки и как бы революционера, т.е. человека, у которого сознание определяет бытие, а не наоборот, такой неприкрытой наглости.
Мануэль Годой, маркиз Альварес де Фариа, первый герцог Алькудия. Портрет кисти Агустина Эстеве и Маркеса
Но когда посол повторил своё предложение, Годой, придя в себя, ответил что-то вроде: «Друг мой! Если правительство получит только 15 миллионов, а Вы удовольствуетесь своими пятью, то, стало быть, просить надо лишь 20», намекая французу итальянского происхождения, что он, Годой, хотя и кровосос на теле испанского народа, но таки кровосос честный, живущий, так сказать, на трудовые доходы. Не тут-то было! Люсьен Бонапарт, бросив на герцога Алькудию наивный взгляд своих карих глаз, удивлённо спросил: «А Вы? Надо пользоваться моментом, тем более, когда ещё такой случай выпадет?!».
Люсьен Бонапарт. Портрет кисти Франсуа-Ксавье Фабра
Короче говоря, Годой стал лихорадочно шарить по карманам своего камзола в поисках валокордина. Он почувствовал себя на грани провала: согласись он на свою долю, и завтра вся Европа с подачи французского посла будет говорить о его, Годое, продажности. В пору было закричать «No comments! Это провокация!!». Маркиз пустил в ход всё красноречие, на которое только был способен, лишь бы уговорить Бонапарта взять свои пять миллионов и оставить его в покое – первый герцог Алькудия уже был согласен даже лишить свою страну заслуженной контрибуции, но корсиканец продолжал играть непонимание: «Но у Вас же доход – всего два миллиона! Я за год исполнения обязанностей министра [внутренних дел. – Пан Гридь] обеспечил себе один из имеющихся у меня четырёх миллионов и, пока не получу 12, должен использовать любую возможность».
В конечном итоге испанскому валидо каким-то чудом удалось отбиться от происков нечистого на руку представителя Французской республики, но при этом он осознал, о чём и не преминул отписать королеве, что сей дьявол уже понял, на какие бонусы может претендовать, а значит, у гишпанцев появился ниточка, дёргая за которую можно попытаться изменить кое-какие условия договора в свою пользу.