Тамань — станица гостеприимная. В аэропорту Анапы я вел горячие прения с таксистами о поездке в Тамань, когда в наш спор вмешался молодой парень из этой самой станицы. И предложил поехать вместе с ним.
Текст и фото: Алексей Макеев
По дороге парень рассказал, что в Тамани уже три месяца живет некий диджей из Казани. Дискотечный заводила планировал тур в Крым, но перед самой переправой на полуостров у него украли все деньги и документы. Пока суд да дело с восстановлением паспорта, диджея приютили в станице. Диджей так проникся местным гостеприимством, что провел в таманских клубах свои лучшие выступления, и уезжать ему нисколько не хочется. А вот Михаила Юрьевича Лермонтова в 1837 году Тамань встретила иначе...
ПОД КАМЫШОВОЙ КРЫШЕЙ
Прибыл я в старую казачью станицу 25 сентября, Лермонтов — 26 сентября. Можно сказать, увидел Тамань в то же время года, что и великий русский поэт. Еще тепло, но уже сильны дожди. Улицы здесь в основном земляные, в больших лужах купаются гуси и утки. Попадаются и старые низенькие хаты с черепичными крышами. Хотя центр Тамани больше похож на курортный городок: кафе, рестораны, "новоделы" в стиле ампир, песчаный пляж...
Покровский храм — единственное сооружение станицы, которое по-прежнему стоит на своем месте со времен Лермонтова. Церковь эта весьма оригинальной архитектуры. Прямоугольная в плане и окруженная колоннадой, она больше напоминает античный храм. Этот своеобразный вид церковь приобрела после реставрации в 1911 году: реставраторы хотели придать храму исторический вид. Дело в том, что изначально построенный в 1793 году храм был очень мал, и для большей вместительности его окружили навесом на деревянных столбах. В 1911 году решили сделать понадежнее — поставили каменные колонны.
Дом-музей Лермонтова хоть и построен в 1976 году, но там несравнимо ярче ощущаешь XIX век, чем в храме. Музей представляет собой целое подворье кубанского казака, воссозданное во всех деталях. Правда, дом, где останавливался поэт, располагался на 100–200 метров западнее — там в 1976 году стоял морвокзал. Создатели музея решили вокзал не трогать и построили подворье рядом — также на краю крутого берега моря. В дом-музей ведет скрипучая калитка под колоритной аркой дикой кладки. Все как в повести "Тамань": "Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища; на дворе, обведенном оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой. Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен ее..."
Меж двух хат едва заметен низкий колодец, выложенный из булыжника; на дворе стоит бричка, летняя печка и чесало для камыша; у обрыва — старая лодка. Ветер полощет рыбацкие сети. На другие сети, весла, кожаные поршни и прочий рабочий реквизит казака можно посмотреть в чулане большей хаты. В застеленных соломой сенях висит медный чайник, который в "Тамани" опрокинула "ундина", вызвав гнев лежащего на подстилке казака: "Экой бес-девка!" Странно смотрится только икона с рушником, которая висит в комнате на стене, а не в святом углу. "Так экспозиционнее", — объяснили сотрудники музея. За подворьем вдоль обрыва расположился литературный музей, рассказывающий о жизненном пути Лермонтова и особо — о его пребывании на Кубани...
ВДОЛЬ "КОРДОННОЙ ЛИНИИ"
В Тамани поэт оказался во время своей первой ссылки на Кавказ, куда он был отправлен за стихотворение "Смерть поэта". Девять месяцев бессмысленных скитаний, непрерывной езды из стороны в сторону, три месяца лечения, считаные недели пребывания в войсках и, судя по всему, ни одного сражения — вот чем в реальности обернулась "военная командировка" для 22-летнего поэта. Выехав из Москвы 10 апреля 1837 года, Лермонтов проделал долгий путь до Ставрополя. Дорогой он заболел, и его определили в военный госпиталь. А затем для продолжения лечения отправили в Пятигорск. "Меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить", — писал поэт своему другу, литератору Святославу Раевскому. Есть большие сомнения в искренности написанного, но, как бы то ни было, к концу июля Лермонтов выздоровел. Однако вместо Тифлиса, где ему надлежало служить в Нижегородском полку, его вдруг отправляют в Геленджик, в экспедиционный отряд...
Дорога шла вдоль "кордонной линии", тянущейся от Каспийского моря до Черного и ограждающей неспокойную Кавказскую область. Лермонтов ехал через Ставрополь, Кавказскую, Усть-Лабинское, Екатеринодар, Ольгинский редут, Темрюк. Ему пришлось заложить приличный крюк вокруг Таманского полуострова — прямых дорог через Крымск или Анапу тогда не существовало. Таким образом, 26 сентября 1837 года поэт въехал в Тамань.
"Самый скверный городишко из всех приморских городов России — так отозвался Лермонтов в повести "Тамань". — Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще в добавок меня хотели утопить". История, происшедшая с Печориным в Тамани в "Герое нашего времени", исключительно автобиографическая — сегодня у лермонтоведов в этом нет сомнений. Лермонтов приехал в город в девять часов вечера — в поздний час, как и Печорин. Поэт задержался в Тамани в ожидании почтового судна в Геленджик — так же, как и его герой. Оба ездили в Фанагорийскую крепость к коменданту...
МЫСНИК И ЦАРИЦЫХА
Первый исследователь пребывания Лермонтова в Тамани, Павел Александрович Висковатый, писал в 1879 году, что здесь "поэт испытал странного рода столкновения с казачкой Царицыхой", в которой угадывается лихая "ундина" из повести "Тамань". В то время еще стояла хата, где останавливался поэт. На рисунке, сделанном местным историком Евгением Дмитриевичем Фелицыным, "хата Царицыхи" предстает почти такой же, как в описаниях Печорина. Правда, спустя сорок лет мазанка заметно обветшала и едва не разваливалась — удивительно, что она вообще уцелела после Крымской войны 1853–1856 годов.
В самом конце XIX века таманский краевед В.В. Соколов выяснил, что в 1837 году хата принадлежала казаку Федору Мыснику по прозвищу Цариннык. Словом "царина" называли пастбища, а "цариннык" — скотовод, табунщик. Соответственно, Царицыха (правильнее — Цариннычка) — прозвище женщины, быть может, жены, дочери, сестры Царинныка. Внук Федора Мысника Герасим рассказывал краеведу следующее: "Кроме пастьбы в царине, дед занимался и рыбной ловлей, для чего имел у себя несколько баркасов. Этими баркасами за плату широко пользовались контрабандисты-татары, притон которых был тут же, под кручей, на берегу моря, где ныне дом наследников Барабашевых. Одна из дочерей Федора Мысника жила тут же во дворе, в более новой хате, с приживалкой, старухой Червоной". Герасим Мысник рассказал также, что его мать в ссорах с отцом поносила родственников отца, особенно сестру, "которая жила незаконно с татарином, воровала и даже чуть не убила заехавшего к ним офицера".
БАРАХОВИЧ И МАРТЫНОВ
Из всех героев повести "Тамань" только один имеет имя — контрабандист Янко. Лермонтоведы считают, что это не случайно: писатель хотел придать герою черты исторической личности. Среди наиболее вероятных прообразов контрабандиста называют Якова Бараховича. Выходец из казаков, бежавших в Османскую империю, Барахович промышлял контрабандой в Россию. Он вернулся на родину и в 1830-е годы служил есаулом Азовской казачьей флотилии, призванной бороться с турецкими контрабандистами. Яков Барахович дослужился до чина полковника, но оставил о себе лихую славу. Его подозревали в контрабандных действиях уже во время службы в России. Примечательно, что Янко в повести, хоть и носил татарскую шапку, "острижен был по-казацки".
Есть предположение, что Лермонтова отправили в Геленджик для скорейшего прощения и окончания ссылки: на боевых рубежах было легче отличиться и проявить храбрость. К тому же в Геленджик в то время направлялся и Николай I, планировавший посетить экспедиционный корпус. Однако вместо поэта в Геленджике геройствовал Яков Барахович. Прибывшее к Геленджику императорское судно попало в шторм, и Николай I сутки не мог переправиться на берег из-за разыгравшейся стихии. Тогда якобы в море на баркасе вышел Барахович, который смог подвести баркас к кораблю и вызволить императора из штормового плена.
Ну а Михаил Юрьевич до Геленджика так и не доехал. Комендант Фанагорийской крепости сообщил Лермонтову, что Николай I отдал приказ распустить экспедиционный отряд на зимние каникулы. Согласно подорожной, Лермонтову следовало направиться в походный штаб в Ольгинском.
В Ольгинском поэт встретился со своим будущим соперником, Николаем Мартыновым, которому должен был передать пакет с письмами и деньгами от родных. "Триста рублей, которые вы мне послали через Лермонтова, получил, — писал Мартынов отцу, — но писем никаких, потому что его обокрали в дороге, и деньги эти, вложенные в письме, также пропали; но он, само собой разумеется, отдал мне свои". Стало быть, и эпизод с ограблением Печорина Лермонтов не выдумал.
Наконец, добравшись до Ставрополя, Лермонтов направляется в свой полк в Тифлис. Однако, пробыв там около двух недель, он был переведен в Гродненский гусарский полк с предписанием ехать в Москву.
У ФАНАГОРИЙСКОЙ КРЕПОСТИ
Во вторую ссылку на Кавказ поэт был отправлен за дуэль с сыном французского посла Эрнестом де Барантом в феврале 1840 года — в Тенгинский пехотный полк. На этот раз Лермонтов участвует в боях в Малой Чечне. За "расторопность, верность взгляда и пылкое мужество" его представляют к награде с переводом в гвардию. А дальше — путь в Анапу, вдоль той же "кордонной линии". И снова Тамань.
Декабрист Николай Лорер так вспоминал приезд Лермонтова: "Я жил тогда в Фанагорийской крепости в Черномории. В одно утро явился ко мне молодой человек в сюртуке нашего Тенгинского полка, рекомендовался поручиком Лермонтовым, переведенным из лейб-гусарского полка. Он привез мне из Петербурга от племянницы моей Александры Осиповны Смирновой письмо и книжку Imitation de Jesus Christ (французский перевод трактата "О подражании Христу" средневекового католического монаха Фомы Кемпийского. — Прим. авт.). Я тогда еще ничего не знал про Лермонтова, да и он в то время еще не печатал, кажется, ничего замечательного..."
Интересно, что они встретились в домике на обрыве, который в 1837 году Лермонтов наскоро зарисовал карандашом. Долгое время мазанка под камышовой крышей с этого рисунка считалась тем самым домиком контрабандистов. Однако таманские краеведы пришли к выводу, что очертания берега не соответствуют тем, что у подворья Мысника. К тому же за хатой на рисунке виднеется двугорбая Лысая гора — а такая перспектива открывается от Фанагорийской крепости.
О втором посещении поэтом Тамани стало известно не так давно, так же как о многих подробностях приезда Лермонтова в 1837 году. Все эти сведения — результат исследований таманских лермонтоведов, и прежде всего Валентины Григорьевны Малаховой, которая уже сорок лет работает в музее.
ОБЪЕДИНЕННЫЕ ЛЕРМОНТОВЫМ
— Родилась я в Тарханах, а моя прапрапрабабка, Лукерья Шубенина, была кормилицей Лермонтова, — рассказывает Валентина Григорьевна о том, как Лермонтов появился в ее жизни. — Вероятно, это отчасти и определило мою судьбу. В нашей семье это знание передавали из поколения в поколение, но в советское время об этом почти не говорили. В Тарханах мы с детства были вовлечены в музейную жизнь. Само село Лермонтово — это один большой музей.
— А почему о семейных корнях не говорили? Предки же ваши были не дворянских кровей?
— Про дореволюционную жизнь вообще вспоминать было не принято. Да и о Великой Отечественной войне родители рассказывали очень мало. Мне запомнилась только история, как отец перевозил в эвакуацию жен офицеров. А на самом деле и отец, и мать служили в разведке. Об этом я узнала совсем недавно — сын нашел в рассекреченных архивах упоминание о награждении отца медалью "За отвагу". Большинство же материалов по-прежнему засекречено. Родители умерли рано, когда мне было 12 с половиной лет. В июне 1965 года умерла мать, а через восемь месяцев — отец. Я осталась в доме одна. Никто из родственников не взял на себя ответственность, чтобы отправить меня учиться — скажем, в Пензу. Только дядя, который жил на Украине, забрал меня к себе. Три года жила я в Лисичанске, где в те времена активно строились химзаводы. Поэтому моя первая специальность была связана с химической промышленностью. А потом нас, молодых специалистов, под видом практики отправили в город Армянск строить очередной химический завод. Мне все это не нравилось, и я сбежала из Армянска в Тарханы. 15 мая 1970 года пошла на работу в музей экскурсоводом — с того времени я и начала серьезно заниматься Лермонтовым. Там же в Тарханах познакомилась с Владимиром Захаровым, и Лермонтов стал семейным делом.
— А кто был инициатором создания домамузея в Тамани?
— Музей создан по инициативе партийных органов. Так мы должны были отвечать на этот вопрос во времена моей молодости. На самом деле местные жители давно просили власти увековечить память о поэте. Когда мы с мужем приехали работать в Тамань, прошло всего восемь месяцев с открытия музея. Экспозиция представляла собой две лавки, стол, сундук возле печи и стопки фотографий из фильма "Герой нашего времени" — вот, собственно, и все. Впрочем, нашелся в Тамани почитатель Лермонтова — тогдашний директор совхоза Николай Лукич Остапенко. Он и подарил нам два бетонных гаража, в которых мы сделали первую литературную экспозицию, а затем и вторую. Он же потом помогал и с установкой памятника Михаилу Лермонтову скульптора Исаака Бродского. Уверена, монумент в Тамани — один из лучших памятников поэту. А еще мы столкнулись с тем, что подворье было восстановлено с большими неточностями. Нам пришлось перелопатить массу литературы, посмотреть архивные документы, чтобы воссоздать двор черноморского казака именно в том виде, каким он был при посещении Лермонтовым. Ведь на Кубани облик каждой станицы сильно отличался друг от друга. А у нас тут и русская печь посреди двора, и колодец с журавлем — обстановка, характерная для Центральной России. На Кубани же использовалась кабыца — своеобразная узкая печка. Пришлось нам и ограду из булыжника мастерить, чтобы она соответствовала лермонтовскому описанию.
— Что вы считаете главными достижениями музея?
— Экспозиция "Две поездки Лермонтова на Кубань" — пример качественной научно-исследовательской работы, проведенной в архивах. Когда мы составляли тематико-экспозиционный план, то согласовывали его в НИИ культуры в Москве — то есть с профессионалами-музейщиками. Экспонаты собирали по городам и весям многие годы — в экспедициях, задействуя личные связи. В результате выставочное пространство наполнилось уникальными артефактами, подлинными предметами первой трети XIX века. В фондах музея есть личные вещи народного артиста СССР Николая Мордвинова, чья работа над ролью Арбенина в "Маскараде" стала по-настоящему выдающейся. У нас собраны архивы крупнейших советских лермонтоведов — Виктора Мануйлова и Бориса Неймана. А еще, сразу по приезде в Тамань, мы разработали анкету с целью изучить влияние творчества Лермонтова на советских литераторов. Назвали проект "Лермонтовская книга". Нашу инициативу поддержали многие писатели и поэты: Чингиз Айтматов, Евгений Евтушенко, Юрий Бондарев, Всеволод Овчинников. Они присылали заполненные анкеты и свои книги с дарственной надписью, делились своими мыслями о роли и значении Лермонтова в их жизни. Сейчас эта коллекция составляет более тысячи единиц хранения и содержит автографы лучших представителей советской литературы.
— Какие мероприятия проводит ваш музей и что особенного происходило в 2014 году, когда отмечалось 200летие со дня рождения поэта?
— К юбилею все музеи Лермонтова получили финансирование, но не мы. В Пятигорске, например, музейщики пригласили реставраторов из Москвы и восстановили конюшню. А у нас по-прежнему нет специального здания для литературной экспозиции — так она и пребывает в бывшем гараже. Спасает лишь то, что сама экспозиция сделана очень креативно — в виде офицерской палатки, и за этой "декорацией" посетители просто не видят всех наших сложностей. Откровенно говоря, вниманием нас не балуют. Сотрудники музея помимо экскурсий, конечно, проводят литературные мероприятия, но очень камерные. Раньше у нас проходили большие научные конференции, в которых участвовали исследователи Лермонтова со всей страны; проводили балы, литературные чтения, к нам приезжали Белла Ахмадулина, Андрей Дементьев, даже Александр Масляков привозил команду КВН. Тогда это был престиж в государственном масштабе, а сейчас все свели до местечкового уровня. Уже лет десять таких встреч не проводится. Нет бюджета, не хватает квалифицированных кадров, чтобы все это организовать на должном уровне, да и гостей размещать негде. Мы вновь стали "самым скверным городишком".
— Как вы оцениваете состояние нынешнего лермонтоведения?
— Я считаю, что хорошо можно заниматься только одним делом. У нас почему такая сумятица в головах — скажем, по поводу дуэли и смерти Лермонтова? Потому что пишут об этом случайные люди: какой-нибудь врач или бывший полковник. С одной стороны, они пробуждают в читателях интерес к судьбе поэта, с другой — популяризируют домыслы, искажают историю. А в научном лермонтоведении почти никого не осталось: Владимир Александрович Захаров да Ольга Валентиновна Миллер — по большому счету, больше никого. В Тарханском музее, конечно, очень хорошая плеяда специалистов — Петр Андреевич Фролов, например, но там своя специализация — тарханский материал. Каждый год они выпускают сборник "Тарханский вестник", где публикуется много интересных и новых исследований. Что касается Тамани, то интереснейшим материалом для исследования могла бы послужить черновая рукопись повести "Тамань", которая, по описанию Григоровича, была вся перемарана, полна вставок, наклеенных на отдельных бумажках. Последний раз этот автограф видел Лев Толстой в начале XX века. С тех пор о нем ничего не известно. Недавно мой сын по личной инициативе предпринял попытку посмотреть описи некоторых фондов в Москве, но пока тщетно. А ведь находка рукописи лермонтовской "Тамани" может стать литературной сенсацией.
— Белинский назвал Кавказ "поэтической родиной" Лермонтова. А какова роль Кубани в творчестве поэта?
— Лермонтов хоть и назвал Тамань "скверным городишком", здесь появился сюжет повести "Тамань", которую тот же Белинский считал жемчужиной русской прозы. В Оксфорде студенты изучают русский язык по тексту повести "Тамань". А живописное наследие Лермонтова? Из своей первой ссылки на Кавказ он писал другу Святославу Раевскому: "Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию". Часть картин навеяны образами Кубани. К примеру, знаменитая работа "Воспоминание о Кавказе". Владимир Захаров считает, что на ней изображено устье реки Лабы на Кубани. Мы знаем: в Усть-Лабинске Лермонтов был; а вот названия картин даны произвольно, и не самим поэтом.
— Почему же Лермонтов посчитал Тамань "самым скверным"? Весьма странная оценка, если учесть, что последние недели поэт провел на болотистых разливах Кубани, где, как вспоминали современники, кишели комары и мошки, а земли населяли невежественные казаки, гоняющие табуны лошадей.
— Долгие десятилетия мы пытались найти оправдание словам Лермонтова — и не так давно нашли. В краснодарском архиве содержатся сведения о небывалом урагане, обрушившемся на Тамань за год до приезда поэта — в 1836 году. "Черная буря" занесла не только посевы местных казаков, но даже их дома. Боясь повторения бедствия, казаки расселялись вглубь полуострова. До того Тамань была заштатным городом с населением в 2 тысячи человек. А во время приезда Лермонтова здесь проживало всего 287 человек. И голод был: по архивным данным, в 1837 году таманцы только на треть смогли обеспечить себя продуктами.
— Ну и вопрос, который невозможно не задать лермонтоведу: кого вы считаете героем нашего времени?
— Быть может, это прозвучит пафосно, но герои нашего времени — люди, работающие в музеях. Знаменитый ученый-искусствовед Илья Зильберштейн сказал, что "музейщики — последние святые на Руси". Я, пожалуй, соглашусь с ним. Все эти люди по-настоящему преданы делу. Наши сотрудники — кого ни возьми — пришли из разных сфер: кто из школы, кто из филологии. Их всех объединил музей. Случайные люди если и попадают к нам, то не задерживаются. А те, кто работает в музее, уже никуда отсюда не уходят, включая обслуживающий персонал. За все время, наверное, у нас только пару раз дворники менялись. Есть какая-то магия в музее — я в это верю.