Социолог Артемий Позаненко о том, как живут в изолированных поселениях
Значительная часть посёлков и деревень в России находится вдали от транспортных магистралей и не имеет связи с ближайшими городами. Поэтому их жители оказываются один на один с проблемами с отсутствия учителей, полицейских, врачей, с проблемами безработицы и пустых полок в магазинах. Аналитик лаборатории муниципального управления НИУ ВШЭ Артемий Позаненко рассказал «Заповеднику» о врагах селян, прибыльном бизнесе сбора ягоды и «деревне подростков». – Артемий, что вы понимаете под изолированными сообществами? – Есть города – такие как Норильск, Нарьян-Мар, – которые отрезаны от страны, но достаточно крупные. Я рассматриваю не их, а те места, которые вообще от всего отрезаны, и жителям даже до районного центра трудно добраться. Например, если брать Архангельскую область, там в одном из районов я насчитал, что 40% населения живет в пространственной изоляции. В Костромской области таких сообществ очень много, при том что находятся они не так далеко от Москвы. Если брать близкие к Костроме Нерехтский или Красносельский районы, там, скорее всего, изолированных сообществ нет. А за рекой Унжей, на востоке, на севере области их может быть по 10–15 на район. Местные говорят: если в окрестностях потерялся кто-то из соседних деревень, приехав на прогулку, на охоту, скажем, из Медведево, то его даже не ищут. Потому что это бесполезно: на 100, даже на 200 километров – только тайга, и больше ничего.
Самодельное приспособление для выравнивания дороги
Фото: Артемий Позаненко
Вездеход в Костромской области
Фото: Артемий Позаненко
– Как образуются эти изолированные сообщества? – В 60-е годы была кампания по объявлению многих деревень неперспективными. Колхозы объединялись в совхозы, и люди почти насильно свозились туда. Почему почти? Ведь тогда нельзя было быть тунеядцем, надо было обязательно где-то работать. А все рабочие места были государственные. И раз они по указке сверху закрывались в этих неперспективных деревнях, то люди были просто вынуждены оттуда уезжать, чтобы не стать уголовниками. Так деревни сократились. Но некоторые остались. В основном это старые сёла. Есть еще, например, села старообрядцев. Люди специально уезжали поглубже, чтобы их не нашли.
– То есть в советское время изолированных посёлков не было? – Практически не было. Да, они были очень удалены, но туда летала малая авиация. Если это на реке, то ходили катера, цены на билеты были очень низкие. В районный центр слетать – рубль, а зарплата могла быть 300 рублей. Сейчас этого нет. А где это сохранилось, то билеты на вертолет очень дороги. Скажем, 5 тысяч при зарплате 10–15 тысяч – практически неподъемные деньги. Теперь люди сами по себе там живут.
Заезжие охотники оставляют машины в 10 километрах до Даравки
Фото: Артемий Позаненко
Вахтовка – единственный транспорт по маршруту Даравка – Кологрив для жителей посёлка
Фото: Артемий Позаненко
– Вы сейчас говорите об изолированных поселениях. Можно ли называть их именно сообществами? – Конечно. В неизолированной сельской местности есть старые сёла, которым 300–500 лет, и есть советские посёлки, которым 50 лет. В старых селах есть более-менее единое дружное сообщество, а в советской сборной солянке люди живут очень атомизировано, оторвано друг от друга. В изоляции это не так. Фактор изоляции оказывается гораздо сильнее, чем фактор кровнородственных и давних соседских связей. Обычно это единые, дружные сообщества, где люди друг другу помогают в выживании. И, что характерно, в тех местах, где изоляция сильнее, замедляется депопуляция. – Как это объяснить? – Смотрите, изоляция бывает тоже разных уровней. Что такое незначительная изоляция? Поселок в паре километров от районного центра через реку. Но нет парома, нет моста. Когда ледоход, ледостав, они вообще полностью отрезаны. А когда зима, они просто тропку делают и проходят. Слабо изолированные – неустойчивые, они депопулируют, вымирают быстрее, чем не изолированные совсем. А сильно изолированные – наоборот, медленнее. Почему? Потому что трудности проявляются сразу. К ним трудно добраться, у них проблемы со снабжением, высокие цены в магазинах, там нерентабельно иметь бизнес, особенно официальный. Минусы очевидны, а плюсов при такой изоляции нет. У тех, кто живёт в значительном отдалении, есть возможность свободно эксплуатировать природные ресурсы.
Кто главные враги селян? Это контролирующие инстанции. Пожарные, Роспотребнадзор, санэпидстанция, которые выдвигают единые требования по стране, и там их совершенно невозможно выполнять. Люди в таких местах всегда активно рыбачат, поэтому самый большой враг для них – это Рыбнадзор. Формально их считают браконьерами, хотя на самом деле таковыми они не являются, потому что достаточно ответственно относятся к окружающей среде, потому что она их кормит: они не возьмут больше, чем нужно.
В общем, все эти рейды – большая проблема. А чем дальше, тем этих контролирующих инстанций меньше. В самые удалённые точки не приезжает никто, кроме Рыбнадзора. Вы, наверное, смотрели фильм «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына»? Там изображено более-менее изолированное село в Архангельской области. Героиня – инспектор Рыбнадзора. Во-первых, женщина – в реальности я практически такого не встречал. Во-вторых, местный житель – это абсолютно нереально, потому жизни ей там не будет. Она либо не станет свои обязанности выполнять, либо её статус в сообществе – ниже плинтуса. На самом деле, эти инспекторы приезжают из соседних районов, часто из других регионов. В Архангельской области, на реке Мезени, приезжают из Коми. На Беломорское побережье Карелии – из Архангельской области, через море, чтобы не было этого конфликта интересов. В сообщества Костромской области приезжают контролёры из районного центра, поскольку это не совсем «свои» люди. А благодаря тому, что в отдалённые территории трудно добраться туристам, охотникам, то даров природы остаётся очень много. У кого есть возможность так или иначе клюкву, бруснику вывозить, – они это делают. И на этом можно очень большие деньги сделать.
Жительница Костромской области по пути на рыбалку
Фото: Артемий Позаненко
– Сколько это может быть? – Вот конкретно случай, с которым я сталкивался: семья из двух 70-летних пенсионеров за сезон сдачи ягод заработала 200 тысяч. Я слышал про миллион за сезон – в это не очень верю. Я и сам эксперимент проводил, выяснял, сколько можно за день собрать ягод, и цены смотрел в приёмных пунктах. Миллион возможен, если его заработал клан, кооператив, который ничем больше не занимается. Но тоже нужно понимать, что миллион делится уже не на двоих, а на восьмерых. Есть такое понятие в сельской социологии – орудия слабых, много про это писал Валерий Виноградский. Это такая система сельских инструментов, которые позволяют в кризисный период выжить. То есть когда нет рабочих мест, люди извлекают какую-то небольшую прибыль просто из всего на свете: они вяжут, мастерят, расширяют подсобное хозяйство по возможности. И вот он говорит, что орудия слабых – слабы, потому что они позволяют выжить, но не позволяют развиваться.
Паром через реку
Фото: Артемий Позаненко
– Насколько изолированные сообщества самостоятельны в решении проблем? – Свои общие проблемы они решают вместе, практически все. Главы сельских поселений, на территории которых находятся изолированные сообщества, говорят: «А что я могу для них сделать? Они так далеко, это всё очень дорого. Понятно, что я для них сделать не могу вообще ничего. Они это понимают, они на меня не обижаются. Они все делают сами». Как правило, власть не помогает и не мешает – она им ничего не даёт, но и не проверяет постоянно. То есть получается такой анархо-коммунизм. Они живут практически как одна семья, и этими отношениями очень дорожат. Помимо того что у них там, во-первых, чувство абсолютной свободы, возможность эксплуатировать ресурсы, как они хотят, вести образ жизни, как они хотят, у них сохраняются общинные отношения, которые они тоже не хотят утрачивать. Мы были в одной деревне в Кологривском районе и наблюдали за тем, как люди взаимодействуют между собой. Меня это поразило. То есть люди 70-летние и старше, средний возраст, моложе – они все вместе взаимодействуют так, как я взаимодействовал со своими сверстниками в деревне. Я лето проводил в деревне в Калужской области в детстве каждый год. И они между собой общались так же, как мы в 14 лет: «Что, ты сегодня выйдешь?» – «Пойдем в баню?» Или: «Пойдем в футбол поиграем?» То есть это была абсолютно деревня подростков. И это меня очень тогда впечатлило. Обычная старая деревня, изолированная. Сейчас там строят или, может быть, уже открыли психбольницу. Соответственно, теперь там появится работа, кого-то будут возить из районного центра. Наверное, там изменится образ жизни, потому что деревня перестанет быть настолько изолированной.
Закрытая школа в п.Даравка. Местные жители поддерживают здание в хорошем состоянии
Фото: Артемий Позаненко
– А есть ли проблемы, помимо транспортной, которые практически невозможно решить? – В одном люди абсолютно зависимы – в школе. То есть они не могут повлиять на то, будет у них школа или нет. Это уже решение принимается на районном, на областном уровне. Если школа закрывается, а образование у нас обязательное хотя бы до 9 классов, то перспектив у деревни не остается. Сами на домашнее обучение не берут, высшего образования, как правило, ни у кого нет. Семьи с детьми вынуждены уезжать. – А как сами жители относятся к факту изоляции? – Они считают свою изоляцию благом. Конкретный пример – в Мурманской области. К жителям одного села прилетела губернатор, предложила за областной счёт построить дорогу – жители на сходе проголосовали против. И в Костромской области тоже такие есть. Им не предлагали, но когда я задавал вопрос, хотели бы они, чтобы построили мост, сделали асфальт, многие говорили: «Нет, тут всё тогда пропадет». Они к этой изоляции привыкли, они видят ее преимущества, они за то, чтобы она сохранялась. – Артемий, расскажите, как изоляция влияет на образ жизни людей, на их быт. – От изоляции зависит рацион людей. Рыбалкой занимаются практически все, охотой – многие. Поэтому у них выше потребление мяса, рыбы, чем в сельской местности. Техника у них другая. Понятно, что обычные легковушки в поселениях бесполезны – должны быть хотя бы «Нивы», «Уазики». В одном селе Мурманской области у многих жителей есть вездеход, который выглядит как бронетранспортёр. Дом, забор, а под берёзкой стоит накрытый брезентом БТР... И у всех есть снегоходы. А если у реки, у воды – то лодки обязательны. И кстати, оставлять лодки без присмотра они не боятся. Более того, они не снимают лодочные моторы, которые среди воров считаются лучшей добычей, чем сами лодки.
Вездеходы жителей Мурманской области
Фото: Артемий Позаненко
Вездеходы жителей Мурманской области
Фото: Артемий Позаненко
– Там нет воровства? – Да, потому что воры туда не заезжают. А если жители вычислят, что ты вор, жизни не будет – могут и порешить в лесу. Они даже дома не закрывают. – Полиция там есть какая-нибудь? – Нет. Точнее, есть формальный участковый уполномоченный, который, как правило, сидит в районном центре и в посёлке не бывает. Бывает, полиции ставят негласный план по штрафам – раз в год они могут выезжать в какой-то рейд, штрафовать за непривязанных собак. Конечно, если случается убийство, полиция приезжает. Но их присутствие там не ощущается. – А со здоровьем как решают проблемы? – Есть фельдшер, но «скорая помощь» чаще всего не приезжает. Просто потому что бюджеты у всех районных больниц очень низкие – это дорого. В некоторые деревни «скорая» при всём желании проехать не может, особенно если это «ГАЗель», а не «буханка». Могут быть какие-то негласные правила: машина ездит по районному центру и 15 километров от района. Дальше – либо сами привозите, либо приедут, когда человек при смерти. Или, например, бригада врачей может приехать к берегу реки, но тут человека больного нужно самостоятельно на лодке перевезти. Важно не растрясти по пути, а то, может быть, и не доедет. Поэтому развито самолечение. – Расскажите, какими технологиями пользуются жители? – У всех «Триколоры» стоят. Информационной изоляции там нет. Они абсолютно в курсе всего, что происходит. Телевидение везде, но мобильной связи может не быть. Но, как правило, там есть хотя бы таксофон или несколько стационарных телефонов на деревню. Если телефоны есть не у всех, люди ходят друг к другу звонить.
Социолог Артемий Позаненко во время экспедиции
Фото: Наталья Жидкевич
– Артемий, а как к вам относятся, когда вы приезжаете в сообщества в роли исследователя? С вами, как с чужаком, какие отношения выстраивают? – Люди очень открытые: легко пускают ночевать, кормят, всё рассказывают. В общем, не было каких-то казусов. За всё время я только один раз в Костромской области встретил пьяного. Это был сопровождающий почтальона, её же муж. Три раза в неделю почтальон ходит на 12 километров за реку за почтой, муж помогает нести сумки, переплавляться на лодке. В местном магазине нет лицензии на продажу алкоголя, и в самой деревне не гонят ничего. Так три раза в неделю он пьян. – Вы сказали, что они чувствуют абсолютную свободу, – в чём это выражается? – Допустим, в деревне живут 50 человек трудоспособного населения. Из них официально на рынке труда так или иначе присутствуют семь человек. 43 чем живут – непонятно. Государство этого не видит, статистика этого не видит. Ольга Голодец на конференции в 2013 году говорила, что у нас 86 миллионов человек в трудоспособном возрасте, из них 38 миллионов – мы не знаем вообще, чем они занимаются, у нас нет никаких данных. Тут эта доля гораздо выше. Соответственно, они официально нигде не работают. Они даже официально не являются безработными. Люди иногда встают на биржу, чтобы получать мизерное, в 800 рублей, в 1000, пособие. А здесь это нельзя сделать, потому что нужно дважды в месяц ездить в районный центр отмечаться, и денег на эти поездки уходит больше, чем само пособие, поэтому безработных нет. Есть такие населенные пункты, где есть рабочие места. В той же Мурманской области, например. Есть вакансии, а люди на них не идут. То есть им предлагают работу, а они отказываются. Почему? Потому что они живут лесом. А если они будут с такого-то часа по такой-то сидеть на работе, они не смогут пойти в лес, а это для них гораздо выгоднее и приятнее. То есть реально из 50 человек 7, скажем, работают, у остальных свободный график. То есть они делают что хотят и когда хотят. Может быть, так или иначе природа диктует какие-то условия, но в целом они абсолютно свободны, и они это осознают.