Бог наградил меня 2 бабушками и не дал ни одного дедушки. Мамина мама жила с нами. Она рано вышла замуж, муж у нее дослужился до полковника и в войну дошел до Берлина и даже некоторое врем пожил в Кенигсберге, нынешнем Калининграде, куда даже перевез свою сестру. Однако, он рано умер, маме на тот момент было 14 лет. Мама помнила о папе, моем дедушке, только то, что он был неласковый и больше о нем особо не рассказывала.
Бабушка была интелегентнейшей. Папа ее до революции был кем-то на железной дороге, но они рано и одновременно с матерью умерли и, растить детей, которых было трое, забрала сестра отца. Когда я расспрашивала бабушку про ее свадьбу, то она отмахивалась и говорила: "да какая свадьба могла быть в деревне". Бабушка ходила царственной походкой, в городе нашем ее знали и боялись, а любимое слово и ненавистное действие у бабушки было "халатность". Бабушка обожала танцевать, причем я это никогда не видела, но помню с каким придыханием она вспоминала о вальсах на послевоенных балах. У бабушки был сын, о котором я знала только, что умер он в войну от малокровия. Бабушка практически никогда не говорила об этом. А будучи постарше я все-таки периодически спрашивала о тех годах и как-то бабушка отдала мне потрепанный целлофановый пакет, в котором лежало что-то завернутое в пожелтевшую газету, и сказала: "наверное, ты единственная, кому будет это дорого". Когда я развернула, то мне показалось, что это книга. А когда открыла. то поняла, что это был альбом мальчика - моего дяди. Когда я его листала, то отчетливо поняла насколько сущность человека, будь то война, 12 век или 21, одинакова. Человек всегда хочет счастья. Из-за отсутствия бумаги в войну, Толя, так звали моего дядю, сделал альбом из книги. Он вырезал уголки под фото отца в военной форме, под открытки, которые ему присылал отец.
На удивление открытки были трогательными. "Толя, вот так мы раздавим фашистку гадину". - писал мой дедушка сыну, - "Ты только помогай маме!". "Скоро мы победим и снова будем жить вместе, будем вместе играть", - писал дедушка в другом письме. Это никак не вязалось с маминым описанием неласковости. В альбоме были картинки лошадей. "Он очень любил лошадей", - как-то сказала бабушка и тут же сменила тему.
На похоронах бабушки, ко мне подошла очень дальняя родственница и сказала: "Святая женщина ваша бабушка. Вырастила маму вашу и вас, как родных". И ушла. Я рассказала про это маме и быстро забыла эти слова. Через какое-то время, когда мы с мужем уже жили в Москве, мама начала активно мучаться идеей про то родная ли она дочь моей бабушки, особенно после слов этой родственницы и сопоставлением фактов ее детства. Но все ближайшие родственники либо были не в курсе, либо хорошо хранили тайну. Единственное, кто мог знать была моя тетя в Ростове-на-Дону, которая была на немного моложе бабушки. Недолго думая, я позвонила тете и сказала, что прилечу на 2 дня в гости. Тем более, что ее я любила и Ростов-на-Дону тоже. Добравшись, я спросила в лоб, знает ли она что-то о том родные ли мы бабушке. Она замялась, а потом сказала, что она единственная из живых, кто знает все. И, наверное, не имеет права унести это в могилу. Мы сели за стол пить чай, а я принялась конспектировать.
Когда-то до войны, бабушка жила в Питере. И через некоторое время после рождения сына она попала в больницу с внематочной беременностью, где врач по доброте душевой, дабы не допустить больше такого, перевязал ей трубы. Бабушка моя носилась с сыном, понимая, что он единственно возможный ребенок. И, когда случилось горе и сын умер, то она это еле пережила. Тетя моя рассказывала, что она лежала несколько дней на могиле и не могла подняться. Дедушка мой в это время служил, и даже на время похорон ему не дали увольнительную. Приехал он только через сколько-то дней и потребовал раскопать гроб дабы проститься с любимым сыном. То, что увидела там бабушка, ввергло ее еще в большую депрессию, из которой она еле вышла. Она ненавидела жизнь и не хотела больше жить. Не знаю как она нашла в себе силы, но жизнь потекла своим чередом: я видела фото, где они сидят с другими женами на берегу реки в Кенигсберге. Потом они жили в Питере и даже Москве. А в Москве ей в паспортном столе перепутали штампы и поставили вместо временной прописки, постоянную, что давало ей исключительные возможности.
Но в итоге дедушку распределили в Волгоград, где они поселились недалеко от главы парткома. Бабушка очень хорошо шила, с Германии она привезла несколько шикарных отрезов ткани и в ту послевоенную пору у нее не было отбоя от клиентов. Одной из клиенток была жена главы парткома, которая узнав о грустной судьбе, подала идею удочерения или усыновления ребенка. Бабушка загорелась идеей, предложила мужу на что получила категорический протест. Какими правдами и неправдами она убедила осталось неизвестным, но в итоге она поехала в детский дом в области и привезла оттуда кучерявую трехлетку. Девочку звали Валей. По словам тети, дедушка так ее и не принял, он не хотел даже помыслить, что назовет своим ребенком кого-то кроме сына. Бабушка привыкала к новой девочке, училась быть ей мамой, но, память о сыне, колючий характер новой дочки, нежелание принимать нового ребенка мужем, никак не могли их сроднить. Тетя рассказывала, что бабушка не знала как же в итоге получится у них совместная жизнь. В какой-то летний день они мылись вместе в тазу и Валя пронзительно посмотрела на мою бабушку и крепко-крепко к ней прижалась. Заледенелая натура моей бабушки дрогнула и она ее обняла и сказала: "теперь ты точно моя дочь". Тетя, рассказывая это еле сдержала слезы.
Бабушка твердо настояла, чтобы никто не смел говорить ей о том, что мама приемная. Дедушка умер, когда маме было 14 лет. И у них началась непростая жизнь на бабушкину пенсию и заработок от пошива платьев на заказ. Я всегда помню, что бабушка отчаянно отказывалась слышать о Боге, говоря, что то, что было в ее жизни не может сотворить добрый Бог, а я всегда думала, что это явно Свыше было решением, что не пойди она против решения мужа и не удочери девочку, то в 51 год она осталась бы совершенно одна. А так у нее была дочка, зять и 2 внучки.