Советский идеолог или гениальный стилист? Друг детей или жестокий убийца? Споры о Гайдаре не прекращаются до сих пор, хотя ученые уже, кажется, давно выяснили правду. А что делать с этой правдой — каждый решает сам.
Текст: Ирина Лукьянова, фото предоставлено М. Золотаревым
Отец Аркадия Голикова был из крепостных крестьян, мать — из дворян. Голиков-дед, Исидор Данилович, был в юности отдан в рекруты и 25 лет служил в солдатах, потом, вернувшись, завел семью. Голиков-отец, Петр Исидорович, с детства мечтал быть учителем. Он окончил учительскую семинарию, куда поступил против воли отца. Поначалу он в самом деле учительствовал, но, когда обзавелся семьей, стал акцизным чиновником, чтобы прокормить семью. Женился он рано, в 21 год. Невесте было 16. Наташа Салькова родилась в бедной дворянской семье, рано осталась без матери. Окончив гимназию с золотой медалью, вышла замуж за Голикова — тоже против воли отца.
Молодая семья сначала жила в Курской губернии, во Льгове, где 9 (22) января 1904 года и родился Аркадий, названный в честь деда по матери. Потом Голиковы дважды переезжали, пока не осели в Арзамасе. Наталья Аркадьевна выучилась на акушерку.
"Городок наш Арзамас был тихий, весь в садах, огороженных ветхими заборами. В тех садах росло великое множество "родительской вишни", яблок-скороспелок, терновника и красных пионов. Сады, примыкая один к другому, образовывали сплошные зеленые массивы, неугомонно звеневшие пересвистами синиц, щеглов, снегирей и малиновок", — писал Гайдар в отчасти автобиографической повести "Школа".
Арзамас и сейчас мало изменился: купеческие двухэтажные домики в центре, деревянные на окраинах, огромный собор на центральной площади, множество церквей, монахи и паломники из Сарова и Дивеева.
Биограф Гайдара Борис Камов пишет, что семья сначала была очень счастливой: дома пели, читали друг другу стихи, занимались самообразованием. Но затем чувства остыли, отец стал больше думать о житейских делах, а маму огорчали вечные будни, она мечтала о яркой, богатой впечатлениями жизни.
Аркадий был старшим сыном, серьезным и заботливым братом для трех младших сестер, которых в письме к отцу однажды назвал "детишками". У отца с сыном были доверительные отношения. Аркаша очень любил отца и писал ему много и подробно, когда того забрали на фронт Первой мировой. В 10 лет он даже пытался сбежать к отцу, но не вышло.
В 9 лет мальчик пошел в подготовительное училище, в 10 — начал учебу в Арзамасском реальном училище. Особенно любил Аркаша учителя словесности Николая Николаевича Соколова, прототипа Галки в "Школе". Именно он разглядел писательский талант мальчика, снабжал его книгами, говорил с ним о литературе. Именно ему молодой Гайдар покажет свою первую повесть — специально разыскав старого учителя в Ленинграде.
Голиков учился хорошо. Отличался феноменальной памятью. Зачитывался Пушкиным, Лермонтовым (кстати, с Лермонтовыми Сальковы состояли в отдаленном родстве), Толстым, Горьким, Львом Толстым, Жюль Верном, Диккенсом, Твеном, Гофманом. В ранних письмах отцу уже видно стремление мальчика писать литературно: "А поезд уходил все дальше и дальше, мерно стукал он по рельсам, и отрывалось от души что-то и уносилось вдаль за поездом к нему, милому и дорогому... Это один отрывок из дневника моей души".
Повесть "Школа" сохранила приметы не только сонного провинциального Арзамаса, но и дух беспокойного времени — Первой мировой и революции, взбаламутивших богомольный город. Выборы ученического комитета. Разговоры о революции, войне, большевиках и эсерах. Дезертиры. Митинги. В это время 13-летний Аркадий спрашивает отца в письме, что солдаты думают о войне, о большевиках, о Ленине, хотят ли они сепаратного мира или войны до победного конца. И предупреждает: "Пиши мне на всё ответы, как взрослому, а не как малютке". И в то же время — просит прислать ему в подарок с фронта винтовку, ведь всем же присылают.
АДЪЮТАНТ
В 1917 году Аркаша учится в четвертом классе реального училища. Его выбрали в учком. Он пропадает в кино, играет в ученическом театре, познакомился с местными большевиками и бегает по их поручениям. Он быстро определяется со своими политическими симпатиями. В семье они были общие. Отца после революции выбрали командиром полка, председателем полкового комитета; Петр Исидорович еще на фронте вступил в партию большевиков, Наталья Аркадьевна тоже стала большевичкой.
В январе 1918-го 14-летний Аркадий записал в дневнике: "Купил р-р" (револьвер). Потом он пытался убежать на фронт, не взяли, потому что слишком молод. Отцу он жаловался в письме, что Арзамас — яма: "...чтобы здесь люди жили общественной жизнью, чтобы их захватили текущие события — да никогда... Я бы с удовольствием уехал отсюда". Подросток жаждал серьезного дела, его тянет в революционный штаб, он патрулирует улицы, получает первое ранение (ночью на улице ранили в грудь ножом). В августе 1918 года он вступил в РКП(б).
В ноябре мать упросила Ефимова — командира формирующегося в Арзамасе батальона — взять мальчишку адъютантом: так он мог быть при деле, но в тылу. Семья Голиковых в это время почти развалилась. Отец был на фронте. Мать работала фельдшерицей, пытаясь прокормить семью. В это время она влюбилась. В Арзамасе этой любви не поняли, Наталью Аркадьевну осудили. Сын тоже воспринял мамину любовь как предательство отца; маме с фронта не писал. Наталья Аркадьевна, пристроив сына и оставив младших девочек на попечение сестры, уехала с возлюбленным в Пржевальск, где заведовала горздравотделом, затем, заболев туберкулезом, переехала в Новороссийск. Перед смертью позвала Аркадия в Крым прощаться. Он приехал — и, кажется, тогда только понял, что любил ее всю жизнь. Но всю жизнь писал о себе: я — сирота. И герои его — тоже часто сироты.
Ефимов вскоре получил назначение на должность командира железнодорожных войск Советской республики и отправился в Москву. Адъютанта взял с собой. Аркадий держал в уме большие массивы информации, дельно докладывал, легко читал карты и сам рисовал их при необходимости. Именно он получал направляемую Ефимову информацию о состоянии дел на железных дорогах; Ефимов назначил его начальником штабного узла связи. Но юноша рвался на фронт. Командир предложил ему сначала выучиться военному делу и повзрослеть — и направил на московские командные курсы Красной армии.
Курсы вскоре перевели в Киев. Программа была очень плотная: двухгодичный курс офицерского училища за полгода. 20 августа 1919 года курсантов досрочно произвели в офицеры и отправили на фронт. По воспоминаниям журналиста Бориса Закса, Гайдар рассказывал, что в этот день наркомвоенмор Украины Подвойский проводил курсантов речью, в которой сказал, что многие из них не вернутся из боев и в честь тех, "кому предстоит великая честь умереть за Революцию", оркестр сыграет похоронный марш. Закс приводит слова Гайдара: "Мурашки бежали по телу, — признавался Аркадий Петрович. — Никому из нас не хотелось умирать. Но этот похоронный марш как бы оторвал нас от страха, и никто уже не думал о смерти". О курсантах — одна из его первых повестей, "В дни поражений и побед".
Аркадий Голиков стал сначала взводным, затем командиром 6-й роты 2-го полка отдельной бригады курсантов. В первом же бою на его глазах убили его сокурсника, полуротного Якова Оксюза, и бойцы выбрали на его место Гайдара, которому еще не было шестнадцати. Воевал он сначала с петлюровцами на Украине, потом на польском фронте.
Он переболел цингой и сыпным тифом. 6 декабря в бою у реки Уллы (это нынешняя Белоруссия) его контузило, разорвало ухо, ранило в ногу; последствия той контузии всю жизнь аукались головными болями. После лечения он получил отпуск и съездил в Арзамас; там работал в местном комсомоле, писал в местную комсомольскую газету — в том числе стихи.
КОМАНДИР ПОЛКА
После отпуска он вернулся в армию и весной 1920 года попал на Кавказ — опять командиром взвода, через два месяца стал командиром роты. Он воевал в районе Сочи, участвуя в боях с белыми и мелкими формированиями петлюровцев; затем его роту перебросили в горы. Осенью батальон удерживал перевал возле урочища Туба, чтобы не дать противнику пройти к Черному морю...
В середине октября Аркадия командировали в Москву в Высшую стрелковую школу "Выстрел" — курсы командного состава. Курсантом он оказался отличным, выпустился в феврале 1921 года в числе лучших с правом командовать полком. Голиков писал отцу: "Все это вышло так быстро и неожиданно: по какому-то приказу РВСР произвели экзамены и лучшую одну пятую часть выпустили для замены старого комсостава, по большей части бывшего деникинского офицерства, действующего не всегда на руку идее укрепления Советской власти..."
Его командировали в Воронеж командовать 23-м запасным полком, предыдущий командир которого был арестован. 17-летний комполка не особенно был рад свалившейся на него ответственности и писал отцу: "При первой же возможности постараюсь взять немного ниже — помкомполка или же полк полевой стрелковой дивизии не такого количества..." — под началом у него оказалось 4 тысячи человек. Борис Камов пишет, что главные решения юного командира полка в это время были связаны с вопросами дисциплины, санитарии и гигиены.
Полк не участвовал в боевых действиях, скоро был расформирован. Голикова назначили командиром 58-го отдельного полка, который занимался борьбой с антоновским мятежом в Тамбовской губернии. Публицисты время от времени приписывают Аркадию Голикову зверства при борьбе с антоновцами; Владимир Солоухин прямо обвинил его в геноциде русского народа. Никакими архивными документами эти зверства не подтверждаются. Камов, со ссылкой на комиссара 58-го полка Сергея Лаута, сообщает, что именно Голиков предложил командарму Тухачевскому оповестить укрывающихся в лесу вооруженных крестьян через их семьи, что им ничего не угрожает в случае добровольной явки и сдачи оружия. В результате властям сдалось около 6 тысяч человек, а Голиков получил направление в Академию Генерального штаба.
В академию он прибыл, готовился сдавать экзамены, но в сентябре его отозвали: он получил назначение в Башкирию. Оттуда его направили в Иркутск, затем в части особого назначения Енисейской губернии. Борис Камов пишет, что уже в Москве у Голикова на медосмотре перед приемом в академию диагностировали его болезнь — травматический невроз, который даст о себе знать позже.
В Тамбовской губернии Аркадий был снова контужен, дважды ранен в руку. В госпитале он познакомился с молоденькой медсестрой Марией Плаксиной, которая за ним ухаживала, и женился на ней. У них родился сын Женя. Но брак скоро распался: молодой командир постоянно мотался с места на место, жена жила с ребенком, они почти не виделись. Мальчик умер двухлетним. Но в память о Марии Плаксиной в гайдаровской прозе осталось имя Маруся — на самых нежных ее страницах.
ХАКАССКИЕ МИФЫ
Если в советское время роль Гайдара преувеличивали, сделав его победителем бандитизма, лично ликвидировавшим банду Соловьева, то в 1990-х годах, напротив, ему стали приписывать все беззакония, которые творились красными в Хакасии при установлении советской власти.
В 1994 году Владимир Солоухин издал роман "Соленое озеро", в котором рассказал о зверствах Гайдара в Хакасии в 1921 году, который якобы лично казнил людей с особой жестокостью. Сенсацию о Гайдаре-садисте подхватила пресса; даже в новейших публикациях, посвященных Гайдару, миф о его кровожадности повторяется снова и снова. Собственно, личность Гайдара и его творчество тут мало кого интересовали: для одних он подлежал разоблачению как советский символ; другие целили, скорее, в его внука, автора радикальных экономических реформ Егора Гайдара, и стремились доказать, что он, как и его дед, патологическая личность, склонная к садизму и массовому истреблению мирных граждан.
Исследователи давно установили, что версия Солоухина не подкреплена реальными историческими документами. Но особенно интересна работа абаканского историка Александра Шекшеева "Гайдар и красный бандитизм: последняя тайна", основанная на документах из местного архива. "Красный бандитизм" — это следствие Гражданской войны, расшатавшей все представления о дозволенном и недозволенном: "революционная законность" оправдывала любое насилие. Архивные документы упоминают о множестве таких эксцессов в Хакасии с участием красноармейцев и милиции. Однако Голиков пробыл в должности начальника Второго боевого участка Ачинско-Минусинского боевого района два с половиной месяца, с конца марта по начало июня 1922 года, и к этим безобразиям не причастен. Его задача состояла в подавлении мятежа, возглавляемого Иваном Соловьевым; безуспешными поисками Соловьева он и был занят все это время. Однако в июне 1922 года в Минусинский уисполком поступила жалоба на комбата Голикова: расстрелял людей, трупы побросал в реку. Голикова сняли с должности и начали расследование.
Как показывает Шекшеев, у вступившего в новую должность Аркадия Голикова не сложились отношения с местными Советами и с местными уполномоченными губотдела ГПУ. Он был вынужден сам вербовать себе агентуру из местных жителей при помощи избиений и запугивания. Он — как и многие другие — проводил реквизиции у мирных жителей, пьянствовал, подчиненные жаловались на его методы руководства. Наконец, документально установлена причастность Аркадия Голикова к гибели пятерых местных жителей, обвиненных в бандитизме: трое были расстреляны по его приказу, одного он убил при попытке побега, еще одного при попытке побега ранил, и тот утонул.
Особый отдел губотдела ГПУ возбудил уголовное дело. Гайдара долго допрашивали, он давал показания: за скот расплачивался мукой или давал расписки, по которым можно было получить муку; по каждому факту гибели пленных дал подробные пояснения. Признал себя виновным в "несоблюдении формальностей": аресты, приговоры и расстрелы не были оформлены должным образом — некому и некогда. Его отстранили от командных должностей — не потому, вероятно, что не нашли его вины, а потому, что такова была общая практика и дело, увы, не было из ряда вон выходящим на общем фоне. И на два года исключили из партии.
ТРАВМАТИЧЕСКИЙ НЕВРОЗ
После всего этого у него обострился травматический невроз. Он вернулся в Москву, где лег в Коммунистический госпиталь; по заключению врачей Реввоенсовет дал молодому командиру отпуск. В анамнезе, составленном врачом со слов Аркадия Голикова, говорилось, что именно в Енисейской губернии он почувствовал ухудшение состояния: "Тут появилась раздражительность, злобность, жестокость. Появилось ухарство, наплевательское отношение ко всему, развинченность... Стали появляться приступы тоскливой злобности, спазмы в горле, сонливость, плакал".
Травматический невроз — это не нарушение мозгового кровообращения, как пишет Камов. Но и не маниакально-депрессивный психоз, упомянутый Заксом. И уж тем более не сумасшествие, на которое намекают Солоухин и его сторонники. Этот диагноз был хорошо известен врачам начала ХХ века: особенно богатый материал для наблюдений им дала Первая мировая война. В литературе и публицистике он также известен как "вьетнамский синдром", "афганский синдром", "чеченский синдром". А в современной психиатрии он называется "посттравматическое стрессовое расстройство". Оно обычно появляется у жертв войн, терактов, преступлений и у солдат, получивших травматический опыт и испытавших состояние полного бессилия. Их преследуют страшные воспоминания, мучительные сновидения. Среди симптомов — тревога, депрессия, суицидальные мысли, самоповреждения и злоупотребление алкоголем, неуравновешенность, приступы гнева. Гайдар сам писал, что бывает "неуравновешен и дик", о нем говорили, что в гневе он страшен. Борис Закс заметил, что он и трезвым иногда становился странен: заплетался язык, подкашивались ноги, он отправлялся за алкоголем, после чего напивался и начинал буянить. Все это укладывается в клиническую картину ПТСР.
Что Гайдар никакой не психопат и не садист — совершенно ясно видно уже из его первых повестей, отчасти автобиографических ("В дни поражений и побед" и "Школа"). Их герои рвутся в бой, но, сталкиваясь с жестокой реальностью войны, оказываются совершенно к ней не готовы, ошарашены, смяты. Гайдар никогда не всматривается подробно в сцены казни, в лица убитых. Он всегда отводит глаза и умолкает — в его художественном арсенале нет таких сильнодействующих средств, в отличие, например, от Бабеля. Это само по себе снимает вопросы о пресловутом "садизме" Гайдара. В истории Бориса Горикова, автобиографического героя "Школы", нет никакого веселого героизма, есть цепь ошибок и их трагических последствий, есть острое ощущение неготовности нормального подростка к тому опыту, который ему пришлось получить. В дальнейшем у него никогда не получалось рассказать о Гражданской войне — "Бумбараш" так и остался незаконченным. Он нигде, строго говоря, даже не рассказал о том, что за травматический опыт пришлось ему пережить (записал однажды в дневнике страшное: "снились люди, убитые мною в детстве"). Насколько в этом смысле автобиографична "Школа" — неизвестно.
Общим местом текстов о Гайдаре в постсоветские времена стало напоминание, что безмятежную "Голубую чашку" написал убийца. Убийцей Гайдар был ровно в той же мере, что любой ветеран любой войны, принимавший участие в боевых действиях. А "Голубую чашку" написал человек, хорошо знающий, что такое смерть, и умеющий ценить жизнь — даже не жизнь в замечательной Советской стране, а просто жизнь.
Литературовед Мария Литовская пишет, что Гайдар, отходя от описания собственного опыта в ранних текстах, "практически полностью переключается на рассказ о жизни детей и подростков 1930-х годов, выбирает себе роль старшего, чей трагический опыт становится своеобразным залогом достоверности сказанного им, источником переживания, которое невозможно получить никаким иным путем". И мир, который конструирует Гайдар в своей поздней прозе — это мир неспокойный, тревожный, но его всегда охраняют сильные и умные люди. И дети, подрастая, учатся у них, чтобы со временем занять их место. Война всегда есть в его текстах — иногда она где-то далеко, как в "Голубой чашке", где есть фашисты, от которых бежала Берта с родителями. Иногда подходит близко, как в "Коменданте снежной крепости". Воюют родители его юных героев, идут учения, куда-то едут бронепоезда. Не коммунисты, не партийцы — страну, покой детей, счастливую мирную жизнь берегут военные — взрослые люди, понимающие жизнь, не боящиеся смерти, хранящие слово и знающие Военную Тайну. И пока они на страже — ничего плохого не случится.
НОВАЯ МИССИЯ
Аркадий Голиков еще несколько раз пытался вернуться на службу, пока не был комиссован по болезни осенью 1924 года.
Он так и остался военным в душе — носил военную форму, не имел вещей (из протокола допроса: "Имущество? — Никакого"), не имел даже постоянного дома, очень долго кочевал из города в город, с одной съемной квартиры на другую. Написал однажды: "В сущности, у меня есть только три пары белья, вещевой мешок, полевая сумка, полушубок, папаха — и больше ничего и никого, ни дома, ни места, ни друзей. И это в то время, когда я вовсе не бедный, и вовсе уже никак не отверженный и никому не нужный. Просто — как-то так выходит".
Лишившись профессии, он нашел себя в журналистике, а потом в писательстве, которое рассматривал как серьезную задачу: "Пусть потом когда-нибудь люди подумают, что вот, мол, жили такие люди, которые из хитрости назывались детскими писателями. На самом же деле они готовили краснозвездную крепкую гвардию". "Писатель очевидно хотел дать подросткам то знание, которого был в их возрасте лишен сам, отчего перенесенные им уроки оказались столь тяжелыми", — замечает Мария Литовская. Он в самом деле как будто готовит детей к жизни в условиях большой войны: учит распознавать чужих, доверять старшим, дорожить товарищами и вообще оставаться людьми... И, может быть, это и было самое нужное — потому что большая война пришла.
Ничей, потерявший все — дело жизни, жену, ребенка, мать (она умерла осенью 1924 года, через три года умер отец), — он занялся осмыслением своего опыта. Первую повесть, "В дни поражений и побед", привез в Ленинград, показал писателям — Федину, Семенову, Слонимскому. Они и стали его первыми литературными учителями, возились с ним — особенно Семенов, который, по словам Гайдара, разбирал с ним каждую строчку. Федин ему сказал тогда: "Писать вы не умеете, но писать вы можете и будете". И в самом деле, дальше он писал все лучше. И вместо Голикова появился Гайдар — не "всадник, скачущий впереди", как писали в советских книжках, а "Голиков Аркадий из Арзамаса", "Г. А-й д’Ар" — этой версии придерживались и школьный друг писателя Гольдин, и его сын Тимур.
Осенью 1925 года Гайдар уехал в Пермь, где работал в газете "Звезда" и собирал материалы для повести "Жизнь ни во что". А из Перми, получив гонорары за три опубликованные повести, вдруг уехал в Среднюю Азию вместе с другом Кондратьевым. Это вообще было в его духе — внезапно сорваться с места, куда-то уехать, где-то путешествовать, работать, привезти новые корреспонденции. В дороге друзья издержались, Гайдару пришлось зарабатывать всем подряд — от публикаций в ташкентских газетах до работы грузчиком в Астрахани.
В Перми он познакомился со своей второй женой, Рахилью Соломянской, которую из Рали быстро переименовал в Лялю-Лилю-Лию, так ее все и звали потом. В декабре 1926 года у Лии Соломянской родился сын, которого Гайдар назвал Тимуром. Семья прожила вместе недолго: в 1931 году жена ушла от Гайдара к журналисту Разину. В 1937-м Разин был арестован, вслед за ним арестовали и Соломянскую; Гайдар лично звонил Ежову и убеждал в ее невиновности. Ее отпустили в 1940 году.
С женитьбой разъезды не закончились: в 1927 году Гайдар с семьей переехал в Москву, где работал в газете "Красный воин". Затем уехал в Архангельск, где у Соломянской жила мать, работал в газете "Правда Севера". В 1930-м вернулся в Москву; оттуда — после ухода жены с сыном, которого он очень любил, — уехал как можно дальше, в Хабаровск, где работал в газете "Тихоокеанская звезда". Здесь он почувствовал себя плохо и лег в психиатрическую больницу; там же начал "Военную тайну". Позднее он обычно лечился в больнице в Сокольниках, где его хорошо знали. Лечение было тяжелым: в одном из писем другу он упоминал, что лечат его инсулином — тогда в психиатрии практиковали инсулиновый шок.
К 1933 году он уже известный писатель, но все такой же бесприютный. Перебравшись в Москву, он снял комнату у детской писательницы Анны Трофимовой, которая стала для него "Нюрой", гражданской женой. К ней и ее дочерям Ире и Светлане он относился с нежной заботой, писал им прелестные письма: "Здравствуйте, плохие люди! Почему вы мне не пишете? Напишите про свою жизнь... Я вчера ходил в лес. Медведя, волка и лисицу не видел, но зато видал на заборе живого воробья. У нас здесь живут люди с двумя ушами. По ночам они ложатся спать, а днем их кормят сырыми яблоками, вареной картошкой и жареным мясом. Мыши здесь ночью не ходят, потому что все заперто..." А Нюре он писал: "К чему я ни притронусь, с кем бы я ни был — всем через меня одни неприятности, в то время, когда я вовсе сам этого не хочу. <...> Лучше бы куда-нибудь провалиться на год минимум, чем делать друзьям и тебе, в первую очередь, всякие мучения. Все равно у нас ничего хорошего не будет — отдыха не будет, дела не будет, за границу меня не пошлют, квартиры не будет и покоя никогда не будет. Такая уж проклятая судьба".
ТРЕВОГА
Друзья вспоминали его добрым и сильным. Сын писал, что отец терпеть не мог хамства — "тогда становился даже опасен". Копить не умел. Любил делать чудачества и дарить подарки, с детьми он общался легко и просто, на равных. Свой дом он обрел только под конец жизни, когда женился на дочери хозяина, у которого снимал жилье в Клину, Доре Чернышевой. Ее дочь Женю он удочерил — и потом Тимуром и Женей, именами своих детей, назвал главных героев "Тимура и его команды". Союз писателей в 1938 году выделил ему комнату в коммуналке.
Последние предвоенные годы не были для Гайдара безоблачными. Ощущение безмятежной радости жизни, которого полна "Голубая чашка", сменилось всепроникающим страхом. Это время нашло отражение в "Судьбе барабанщика": "Но тревога — неясная, непонятная — прочно поселилась с той поры в нашей квартире. То она возникала вместе с неожиданным телефонным звонком, то стучалась в дверь по ночам под видом почтальона или случайно запоздавшего гостя, то пряталась в уголках глаз вернувшегося с работы отца". Сережа ждет, что весной они с отцом поедут в Крым, но весной отца отдают под суд. В первой редакции "Судьбы барабанщика" отца главного героя арестовали по доносу, но написать об этом было немыслимо, и Гайдару пришлось исправить рукопись. С одной стороны, повесть — отражение параноидального времени с его шпиономанией, поиском диверсантов и вредителей. С другой — первая попытка говорить по-человечески с осиротевшими детьми арестованных родителей. На книгу был написан донос в ОГПУ, повесть была запрещена, набор рассыпан; сам Гайдар ждал ареста. Спасением от него стал полученный в 1939 году орден "Знак Почета", который он с тех пор считал своим талисманом. Гайдара снова стали печатать.
"Тимур и его команда" тоже подвергался жесткой критике из-за того, что писатель подменяет пионерское движение какой-то подпольной самодеятельностью, но настоящие тимуровские отряды очень скоро стали реальностью. И оказалось, что гайдаровская выдумка не только жизнеспособна, но и очень нужна стране — особенно когда началась война.
"Война будет долгой", — запомнила Женя слова Гайдара. Он хотел на фронт, но по состоянию здоровья считался негодным к военной службе. Но все-таки уехал на фронт — корреспондентом "Комсомолки". Успел написать и опубликовать несколько очерков о боях на киевском направлении. В сентябре 1941 года он попал в окружение; ему предлагали место в последнем самолете, улетающем из Киева — но он отказался: стыдно. Остался в партизанском отряде пулеметчиком. Утром 26 октября он вместе с четырьмя другими бойцами ходил за провиантом для отряда. На привале у украинской деревни Леплява пошел набрать воды, взобрался на железнодорожную насыпь, увидел немецкую засаду, успел крикнуть "Немцы!" — и был убит пулеметной очередью. Сведения об обстоятельствах его гибели долго добирались до Москвы из оккупации. После войны могилу Гайдара нашли, тело перезахоронили на берегу Днепра в городе Каневе.
А закончить надо, наверное, не рассуждениями о советской и постсоветской судьбе произведений Гайдара, не рассказом о слухах и сплетнях вокруг его могилы. Не советское в нем главное в конце концов. Главное в нем — крепкое, ладное и надежное гайдаровское слово, которое строит ладный и надежный гайдаровский мир.