Французское издание знаменитого сочинения Гарири.
Одной из важнейших услуг, которые де-Саси оказал изучению арабской литературы, является, по мнению всех ориенталистов, комментированное издание знаменитой работы, известной под именем «Мекама или Сеансы Гарири», которое он дал в 1822 г. Как до, так и после этого издания поднималось много возражений против этого большого предприятия. Главное возражение состояло в том, что книга, — по-видимому, столь незначительная и вдобавок изложенная в такой форме, которая с нашей европейской точки зрения переходит все границы дурного вкуса, представляет весьма мало интереса. Но де-Саси со своим верным и сильным умом умел стать выше этих узких суждений и понял истинное значение работы Гарири. В его глазах одно обстоятельство преобладало над всеми другими: он принимал во внимание главным образом ту роль, которую эта книга играла и еще и теперь играет на Востоке. Действительно, можно сказать, что совершенно невозможно проникнуть во все тонкости арабского языка без глубокого изучения этих странных произведений, представляющих из себя нечто вроде всеобщей мусульманской риторики, и оставшихся в Азии до нашего времени школой красивого языка и образцом изысканного слога.
Весь ученый мир, как в Европе, так и Восток, единогласно признал, что издатель де-Саси в совершенстве выполнил свою трудную задачу. Предисловие, написанное на самом чистом арабском языке, комментарии, — правда, большею частью составленные по комментариям Мотарреци и Шериши, но кое-где также и по собственным замечаниям де-Саси — вызвали одобрение самых требовательных ученых Египта и Сирии. Этот великолепный том in-folio, заключающий в себе 660 стр., от первой до последней строчки написанный на арабском языке, скоро сделался классической книгой на мусульманском восток. Там сочинялись целые книги, посвященные исключительно разбору работы ученого француза.
О самом Гарири.
Шейк Абу-Могаммед-аль-Кассем-бен-Али-бен-Могаммед бен-Отман, получивший столь большую известность под именем Гарири, родился в Бассоре в 1053 г. после Р. X.
Почти вся его жизнь прошла в его родном городе, с которым он разделял все превратности его судьбы. Картина этой жизни, протекшей в арабском городе двенадцатого столетия, составленная по большей части на основании собственной переписки Гарири, дошедшей до нас, составляет одну из самых интересных частей предисловия новых издателей. Среди политической анархии, водворившейся после разрушения учреждений калифата, и среди хаоса феодальной системы, введенной Сельджукидами, продолжалось довольно большое умственное движение в долине Тигра и Евфрата, бывшей уже в течение трех столетий центром цивилизаций целого мира. Гарири играл довольно важную политическую роль, служа то бессильным Багдадским калифам, то Сельджукским султанам. Он был арабом по происхождению, из племени Бени-Гарам, и среди всех переворотов в нравах, которые происходили со всех сторон, он остался верным привычкам своей расы. Строгие мусульмане косо смотрели на его свободные и совершенно светские манеры. Тем не менее он при жизни достиг огромной известности и, когда он говорил в мечети Бени-Гарама, опираясь на свою любимую колонну, то вокруг него собирался многочисленный кружок слушателей. Там он прочел все свои Мекама или Сеансы, нечто вроде новелл, литературной формы, существовавшей и до него, но которую он ввел в такую моду, в какой до него не был ни один род литературных произведений.
Как охарактеризовать Мекамы?
Всякая книга характеризуется её предметом. Для Востока, наоборот, предмет является только предлогом, и единство какого-нибудь труда заключается обыкновенно только в личном взгляде, который внёс в него автор. Гарири сам знакомит нас с тем предметом, который он имел в виду, сочиняя свои Сеансы: «Я хотел, - говорит он в своем предисловии к Сеансам, - чтобы в них заключались все слова языка, как серьезные, так и шутливые, выражения, как легкие, так и торжественные, все перлы и бриллианты красноречия, также как и все наиболее остроумные изречения, включая и отрывки из Корана и некоторые замечательные метонимии. Я включил туда, кроме того, арабские пословицы, литературные замечания, грамматические вопросы, лексикологические случаи, новеллы, которые еще не были рассказаны, различные речи, поучения, способные заставить плакать грешника, и шутки, способные заставить несчастного забыть свои печали».
Содержание Мекамы.
Канва, на которой Гарири вышел этот странный рисунок, кажется сначала самой вздорной. Это — серия метаморфоз ученого-нищего, по имени Абу-Зеид из Саруджа. Рассказ об этом вложен в уста честного и разумного человека, Гарет-бен-Гамама, который, путешествуя по своим делам и ради своего образования, повсюду встречает Абу-Зеида в новом костюме, некоторое время принимает его вместе с толпой за того, за кого он себя выдает, но в конце концов под всеми масками узнает хитрого нищего. Абу-Зеид в виде воодушевленного проповедника приводит в восторг своих слушателей и исторгает слезы у грешников; но в тот же вечер Гарет встречает его в кабаке предающимся разврату на ту милостыню, которую он собрал у благочестивых верующих. То в качестве красноречивого адвоката он входит в соглашение со своим противником, чтобы обмануть судью и его партию. Являясь то хромым, то слепым, то школьным учителем, то импровизатором, то странствующим проповедником, то притворным дервишем, то доктором, то благочестивым, то развратником, — он умеет изменять свое лицо так же, как и своё одеяние, чтобы насмехаться над добрыми душами и пользоваться их простотой. Но это не значит, что он человек совершенно безнравственный и лишенный всякого чувства чести.
Низкий лакей для публики, он бывает обличителем для людей, занимающих важные посты. Абу-Зеид был некогда богат и уважаем; крестоносцы взяли его родной город и ограбили его; он не думает, что после этого он обязан оставаться честным человеком. Вместо морали он выработал себе раз на всегда одно правило; все его принципы сводятся к одному: «чтобы достичь своих целей, нужно безбоязненно пройти весь ипподром лжи и хитростей; расстилай свои сети и лови дураков, которые попадутся в них."
Благодаря своим талантам он мог бы получить прибыльные должности; но он предпочел жизнь нищего, потому что она доставляет больше независимости и дает человеку возможность лучше развить все свои способности. Дожив до старости, он рекомендует эту профессию своему сыну, как самую лучшую и самую достойную.
Он объясняет ему принципы этой жизни и умоляет его не изменять её традициям. Один из самых странных сеансов — тридцатый, в котором Абу-Зеид, достигнув апогея своей нищенской жизни, объявляется королем народа бродяг и фокусников; с высоты своего нищенского трона он произносит торжественную речь, в которой он платит всему миру презрением за презрение мира к нему самому.
Под конец его жизни религия, которою он так часто играл, берёт свои права; он раскаивается, возвращается в город Сарудж и становится имамом своего прихода. Гарет встречает его в последний раз в виде честного человека, и друзья расстаются навсегда.
Серьезна ли эта развязка, или обращение Абу-Зеида ничто иное, как последняя комедия после стольких других? Это неизвестно: Гарири до конца держит в тайне совесть своего героя; таким образом его понимание жизни остается в каком-то тумане, где смех сливается со слезами, серьезное с шуткой, ирония с уважением.
Значение Сеансов Гарири: Запад и Восток.
Для того, чтобы понять все искусство и всю оригинальность плана сеансов, нужно видеть с какой изобретательностью, с каким разнообразием, с какой тонкой наблюдательностью Гарири провёл своего нищего через пятьдесят различных положений. Идея человеческой комедии, которую только неясно предчувствовали для общества девятнадцатого века, нашла осуществление у Гарири для мусульманского общества двенадцатого века. Бальзаку не хватало именно этого неуловимого героя, выполняющего с иронией все роли, под маской которого проницательному Гарету удается каждый раз увидеть только ловкого и презрительного комедианта;
Немногие труды имели столь обширное литературное влияние, как Сеансы Гарири. От Волги до Нигера, от Ганга до Гибралтарского пролива, эта книга была образцом остроумия и красоты слога для всех народов, которые вместе с исламом приняли язык Магомета. Она еще и теперь [19-й век] остается классической книгой во всех мусульманских школах Азии, в особенности в Индии. Сеансы Гарири вызвали много арабских, сирийских и еврейских подражаний.
Абу-Зеид и его моральная оценка Востоком.
Для арабов Абу-Зеид вовсе не быль личностью, достойной презрения. Гарири ни разу не порицает его серьёзно: он заставляет его умереть честным человеком; он наделяет его по временам очень высокими чувствами, как, например, нежным воспоминанием о своей родине, выраженным в прелестных стихах. На Востоке человек не борется с судьбой, которая хочет унизить его. Ему заранее предназначено быть благородным или низким. Каждый раз, когда Гарет ловит Абу-Зеида на месте преступления в каком-нибудь обмане, нищий говорит одно и то же в свое оправдание: «Сарудж взят; мое имущество и моя семья в руках неверных. Я вижу, что судьба не остается постоянно одинаковой, и стараюсь подражать ей». К этой вере в фатализм примешивается грустная мысль, сознание глубокого падения мусульманского общества. «Поколение великодушных людей иссякло; порок сравнял всех людей. Если мир становится низким, зачем упорно оставаться благородным?» Сознание этого упадка тяготеет, как кошмар, над всей арабской поэзией после уничтожения либерального духа калифата.
Истоки Сеансов Гарири: литературные предшественники, факты биографии самого Гарири.
За сто лет до Гарири, Гаманди сочинил книгу, очень похожую на книгу Гарири, описывающую плутни некоего Абульфата Эскандери: когда проделки этого человека открываются, он непоколебимо отвечает: «не бойся подлости и бесчестия, потому что век, который осудил тебя на это, еще хуже тебя. Если ты будешь бороться с его низостью, то ты не победишь его. Дитя не обязано быть мудрее своего отца».
Эта низкая покорность порокам своего века, это обыкновение ободрять себя к бесчестным поступкам примером самой судьбы — является чисто мусульманской чертой. Восток никогда не мог понять той гордости, которая поднимает человека выше судьбы и ставит его нравственность вне влияния её капризов.
На востоке тип нищенствующего ученого-плута вовсе не выдумка. В эпоху Гарири существовали подобные бродячие грамматики; это были люди совершенно погрязшие во всяких пороках и платившие остроумным словом или стихами за свои трактирные издержки. Рейнар очень искусно доказал, что Абу-Зеид был действительной личностью, и что рамкой для поэмы Гарири послужил исторический факт. Однажды, когда сам Гарири сидел под портиком Бени-Гарама в Бассоре, он увидел старика, очень жалкого вида, который удивил его изяществом своей речи и легкостью, с которой он принимал всевозможные тоны. Вечером он говорил о нем с несколькими собравшимися у него людьми, и оказалось, что все видели этого субъекта в многочисленных мечетях Бассоры, одетого в различные костюмы и прибегающего к новым уловкам, чтобы получить милостыню. Этот старик был шейком из Саруджа, — города, соседнего с Эдессой; после того как его родной город был взять христианами, его семья обращена в рабство, а все имущество разграблено, он избрал профессию импровизатора и принялся ходить по всей стране, живя различными хитростями. Действительно, из одной заметки историка Ибн-аль-Атира мы узнаем, что город Сарудж был взять в январе 1101 года. Этот странный нищий поразил Гарири, и внушил ему идею его главного действующего лица и нить его рассказов. Таким образом, по странному сближению, замысел одного из самых характерных произведений арабской литературы связан с одним из эпизодов из истории крестовых походов.
Специфический причины литературного успеха Сеансов Гарири.
Успехом книга обязана главным образом тому качеству, которое мы ценим меньше всех других, а именно тому необычайному слогу, состоящему из намеков, пословиц, загадок, и каламбуров, этой страсти употреблять только редкие выражения, которых нельзя понять без комментария к этим ребяческим выходкам в стихосложении, истинным литературным фокусам, не имеющим никаких достоинств кроме трудности. Представьте себе книгу в 400 стр., всю написанную таким слогом: «С того дня, когда я бросил в Каире якорь отдыха, зажег свой фонарь об огонь его гения и наполнил раковину моего уха перлами его разговора, до того часа, когда над нашими головами закаркал ворон разлуки». Излишне напоминать, что этот перевод не передает ни рифм, ни аллитераций, ни игры слов, ни множества других непереводимых красот. Что сказать о стихах, называемых тигровая кожа, где все буквы по очереди с точками и без точек, или о таких, главная заслуга которых в том, что в них ни разу не встречается буква Р., или о таких, наконец, в которых заключаются все глаголы известной формы и показаны все их неправильности? Этот грамматический дилетантизм, который кажется нам таким нелепым объясняется, когда мы вспомним, что грамматика в глазах арабов самое благородное искусство, что сама поэзия заимствует из неё свои самые прекрасные образы и что поэт не может придумать лучшего выражения для своего комплимента, чем такая фраза: «если предмет твоих желаний глагол в будущем времени, то он станет прошедшим, прежде чем успеют прибавить к нему частицу, которая образует из него условное наклонение».
Слепок с эпохи: духовные интересы арабского Востока 10 и 11 вв.
Гарири является в конце концов самым остроумным и самым интересным писателем времени упадка Аравии. Нигде, кроме его произведения, нельзя так осязательно воспринять ту сферу воображения, которая доступна мусульманским нациям, и ту роковую границу, которая, по-видимому, положена им в интеллектуальной и моральной области. Вообще нужно сознаться, Гарири показывает нам мусульманскую цивилизацию не с хорошей стороны. В то время, как древний арабский гений, проявления которого мы находим в древне-исламской поэзии и в коране, носит характер силы и оригинальности, а арабская наука и философия вполне достойны нашего восхищения, так как они явились продолжением умственных традиций человеческого рода, та бесцветная риторика, которая охватила Восток, начиная с десятого столетия, почти не заслуживает внимания историка и критика. Ничто не может быть живо выражено этим условным и искусственным языком: человеческая мысль как бы сведена до размеров сонета и мадригала; всюду изобилуют грамматические тонкости. Возьмем для примера две соперничающая школы: Бассорскую и Куфскую. В чем состояло разногласие этих двух знаменитых академий, которые наполнили шумом своей борьбы весь мусульманский мир? Вы думаете, что они спорили о какой-нибудь философской или политической системе, что речь шла о каком-нибудь глубоком несогласии по живым вопросам о Боге, человеке, обществе? Нет! Вопрос состоял только в том, глагол ли происходит из имени существительного или имя существительное происходит из глагола...
ИСТОЧНИК: «Собрание сочинений Эрнеста Ренана в двенадцати томах. Том III «Критические и этические очерки». Издание Б.К.Фукса. Киев. 20 Марта 1902 год.