Гретта захлопнула стеклянную дверь, едва не выбив окна.
Отточенным движением включила свет, перевернула табличку «закрыто», подняла жалюзи. Встав в центре зала, медленно закурила длинную ментоловую сигарету.
Она оглядела магазин, словно впервые сюда зашла. Охапки цветов в холодильнике показались дешевыми и неприлично яркими, а ромашки у входа совсем завяли. Взгляд упал на вишневые розы в вазе на стойке: края лепестков чуть истончились, но бутоны еще хранили прежнюю свежесть и бархатный шик, хотя уже было ясно: все кончено. Идеально для похорон.
Секунду подумав, Гретта задвинула ногой свой огромный чемодан под стойку.
Никотин пробрался в голову быстро, как всегда. Нервы - точно перетянутые гитарные струны, прикоснёшься – лопнет, – но кончики пальцев уже теплые и чувствуют каждый укол розовых шипов. Гретта обвязала цветы лентой из черного китайского шёлка, небрежно поставила в вазу в самом центре витрины.
Работа никогда ее не успокаивала, но было солнечное субботнее утро, а это значило, что свиданий и извинений будет не меньше, чем на двадцать тысяч чистой прибыли. Она сделала еще одну затяжку и распахнула дверцы холодильника решительно.
Лимонные орхидеи переплелись с белыми розами и кремовой астильбой, прочно и навсегда, точно нежность и первый снег.
Огненные тюльпаны завернулись в шоколадную бумагу, больше похожие на костер, горячий и поглощающий все, до последней клеточки сердца, нечаянной мысли, движения твоей пойманной кем-то души.
Следующей была сирень, теплая и лиловая, как первый закат, тогда, на мокрой черепичной крыше. Потушив сигарету, Гретта долго держала цветы в руках, пытаясь уловить весенний запах, но ничего не почувствовала - это были просто горстки воздушных соцветий, мелких и чётных, перетянутые грубой пыльной бечевкой. Они мягко скользнули в узкую стеклянную вазу с таблеткой аспирина на дне, погрузились в холодную свежую воду, и было ощущение, что это уже не цветы – воспоминания, чувства, мысли, вдруг распавшийся паззл, заевший механизм, сломанная гильотина.
Гретта включила музыку – тягучий джаз оттолкнулся от стен и чуть качнул цветы в вазах. Она встала за стойкой и принялась вязать банты из лент, с остервенением скрепляя их огромным степлером, блестящие, большие, лживые, бумажные, мнущиеся, ненастоящие.
Какая-то пелена застлала глаза, и Гретта опустилась на стул. На джинсы упало несколько капель – она решила, что это просто вода, от цветов, наверное, облилась, пока возилась с травой. Вон, и руки все в царапинах.
Над дверью зазвенел колокольчик.
- Доброе утро, - голос ее не сорвался, прозвучал мягко, уверенно, доброжелательно - хоть вноси в учебники по связям с общественностью, – чем могу помочь?
- Мне нужны розы, которые стоят у вас на витрине, - мужской голос, недостаточно глубокий, не властный, но с желанием доминировать, лет тридцать пять.
- Это похоронный букет, - Гретта подняла голову. Сухие, пропитанные болью, глаза смотрели сквозь посетителя.
- Я знаю.
Девушка молча встала, вышла из-за стойки, но споткнулась о ремешок чемодана и чуть не упала. Мужчина инстинктивно поддержал ее.
- Аккуратнее.
- Дурацкое утро.
Гретта достала вишневые розы из вазы.
- Это - Ваше? – мужчина собрал с пола несколько листов бумаги, выпавших из чемодана, - вырванные книжные страницы.
- Да, - Гретта чуть обрезала стебли роз. – Положите, пожалуйста, на стол.
- Бродский?
- Да.
- А где книга?
- Я просто не дочитала.
- Начните со сто второй страницы тогда.
- С Вас тысяча.
***
Желтые герберы разбавляли спокойствие синих ирисов, шиповник дремал между блюдец подсолнухов, сиреневые гиацинты укрывали белые тюльпаны и теплые розы.
«Со мной все в порядке, детка, со мной все в порядке, это неверное время в неправильном месте, и хоть твое лицо прекрасно, это не то лицо, не его лицо, нет, со мной все в порядке, все в порядке, детка».
Гретта открыла окно и накрасила губы темно-вишневой помадой, вслушиваясь в каждую ноту Кола Портера так, точно это было последнее, что связывало ее со временем и пространством. Пришел какой-то парень и купил гиацинты, потом пожилая дама взяла пятнадцать хризантем подруге на юбилей. Человек на «роллс-ройсе» купил роскошную корзину африканских орхидей приме Мариинского театра, мужчина, от которого разило целым десятком разных женских ароматов, купил три одинаковых букета роз.
Гретта стояла за стойкой, трогая страницы из Бродского и глядя на улицу через огромные окна. Уже темнело, и свет закатного солнца стекал по стенам на кафельный пол, пронзая насквозь стеклянную дверь, стеклянные стеллажи, полки, вазы, глиняные кувшины, фарфоровые статуэтки - все иллюзорное, прозрачное, бьющееся и разбитое.
- Добрый вечер, - снова этот голос, доминирующий, но не властный. – Скажите, Вы оформляете мероприятия?
- Сегодня – разве что похороны, - мрачно пошутила Гретта.
- Мне это подходит, - ответил мужчина серьезно. - Нужно оформить зал в сто пятьдесят метров, там пять колонн, столы, свет… не знаю, что еще обычно оформляется.
- Мне нужно увидеть зал, - Гретта посмотрела на него с интересом – такой деловой тон, либо агент похоронного бюро, либо зачерствевший офисный планктон, – и спросила так же бездушно. – А кто умер?
- Мой босс, - слишком быстро ответил мужчина.
- Вы организуете похороны, потому что он всю жизнь отдал фирме и у него нет семьи?
- Нет, потому что мне платят за это хорошие деньги.
- У Вас большие планы?
- Соответственно сумме.
- Я закрываю магазин в восемь. Потом можем поехать и посмотреть помещение.
- Я подъеду к восьми.
***
- Во сколько начинается завтра мероприятие? – Гретта оглядывала зал, все еще точно во сне, где можно не рвать себе душу на лоскутки, уйти в свободное падение, отстраниться от самой жизни – ведь рано или поздно проснешься, и все потеряет свой смысл.
- В шесть. Успеете?
- Конечно. У Вас есть какие-то пожелания?
- Нет, я доверяю вашему вкусу. Жене сегодня безумно понравились Ваши розы.
- Тогда я начну завтра в десять утра.
- По деньгам Вас все утраивает?
- Вполне, - она развернулась и пошла к выходу.
- Куда Вас отвезти?
- Обратно к магазину.
- Вы там недалеко живете?
- Что-то вроде того.
***
Она ночевала в магазине - на старом сдутом матрасе, между незабудок и тигровых лилий, вдыхая смесь сигаретного дыма, доносившегося из пакета запаха армянской шавермы и цветочного дурмана.
Было далеко за полночь, и ужасно хотелось в душ. Зажав сигарету между губ, Гретта начала рыться в сумке и достала вырванные листки из старого сборника Бродского.
Сто вторая страница, пожелтевшая, в пятнах, с загнутыми и потертыми уголками, пахла воспоминаниями, деревом и бессмертием.
Стихи – слова об одиночестве, лестнице, данности – едва читались сквозь густые разводы чая и времени, но странным образом успокаивали, укутывали сердце сотканным из букв покрывалом, вытягивали трубочкой боль из груди, пели колыбельную памяти. И к утру все события прошлой ночи отступили во мглу, потеряли форму и содержание, превратились в театр теней и тихо растаяли в воздухе.
***
- Я должна принять душ. Пустишь?
- Ну, конечно, - подруга Анна широко раскрыла заспанные глаза, словно это могло помочь ей проснуться, и закрыла входную дверь. – Я слышала, что вы расстались, мне очень жаль, ты в порядке?
- Вполне, - Гретта на ходу сняла куртку и ботинки, вытащила из сумки полотенце и закрылась в ванной.
- Я всегда говорила тебе, что он моральный урод!
Гретта выдохнула с облегчением, встав под струю горячей воды.
- А где ты остановилась? Я бы предложила тебе пока пожить у меня, но...
- Влад будет против, не переживай, мне есть, где жить.
- Хорошо, тогда я сделаю завтрак, - выдохнула в свою очередь Анна, - будешь омлет?
- Да, спасибо. Я оформляю сегодня помещение для похорон, поможешь мне?
- Для тебя – все, что угодно, подруга.
***
- Он всем рассказывает, что ты испортила книги, - Анна разливала вареный кофе по крохотным чашечкам, - все знают, что у него дома роскошная библиотека.
- Передай, что я верну ему Бродского вместе со скотчем, - Гретта посмотрела на часы. – Нам пора идти, иначе мы не успеем.
- А кто заказчик?
- Не знаю, он не представился.
- Но вы же заключали договор?
Гретта пожала плечами.
- По-моему, его зовут Денис.
- Ну, разве так можно? – возмутилась Анна.
- Можно, поехали.
***
Гретта выпустила изо рта струю мятного дыма. Колонны оплетал черный цветущий плющ, повсюду - вазы с вишневыми розами и бордовыми амнемонами. На столике у стены – фотография красивой женщины лет тридцати, какая-то китайская статуэтка, винные пионы.
Было достаточно шумно – много хорошего вина и французских закусок. Анна стала почти хозяйкой вечера, утешала родственников, любезничала с женой Дениса и постоянно стреляла в него глазами многозначительно. Тот вежливо поддерживал разговор, жал руки коллегам, говорил банальные теплые слова в адрес погибшей в автомобильной аварии женщины и вообще держался отстраненно, устало и с налетом безнадежной тоски.
Его жена – приятная женщина лет тридцати пяти – не отходила от него, беспрестанно вставляла шпильки в адрес Анны, но в остальном старалась вести себя в лучшей светской манере, подобающей для таких случаев, – тяжко, душно, смиренно.
Гретта подошла к столику и поправила чуть завалившиеся влево пионы.
Женщина на фотографии улыбалась открыто, глядя в объектив смеющимися глазами, ее волосы развевались на ветру, за спиной переливалось на солнце море, крепдешиновое платье было в песке. Выбрать такую фотографию для поминок – это все-таки некая природная склонность людей к мазохизму, подсознательное желание проверить лимиты своей возможности переносить боль, переживать горе, забывать лица.
Анна пролила вино на платье жены. Гретта потушила сигарету. Пора идти домой.
***
- Что Вы здесь делаете? – девушка остановилась: у порога магазина прямо на асфальте сидел Денис.
- Жду Вас.
- Зачем?
- Вы говорили, что где-то здесь живете. У меня есть бутылка настоящего нормандского кальвадоса.
- Еще у Вас есть жена.
- И еще Ваша подруга сказала мне, у нее есть знакомый портье в отеле «Националь».
- Она всегда забывает, что «Националь» в Москве.
- Мне ничего не нужно. Просто помолчать. За последние дни Вы – единственная, кто говорит так же мало, как я.
Гретта застыла в нерешительности.
- Только если у Вас нет аллергии на цветы.
***
- Никогда не был в прокуренном цветочном магазине, - Денис свалился на сдутый матрац, не задавая никаких вопросов, не боясь помять свой костюм цвета темно-болотной стали, - лишь лениво ослабил черный галстук.
- Извините, я открою окно.
- Не надо. Дай мне лучше сигарету.
Гретта бросила ему пачку, села рядом и прислонилась к стене.
Денис закурил и откупорил бутылку.
- У тебя есть бокалы-стаканы-рюмки?
Гретта протянула руку к стойке.
- Только две вазочки. Подойдёт?
- Вполне.
Они выпили.
- Очень крепкий, - Гретта поморщилась.
- Мне показалось, Вы тоже не сахарная.
- Ты просто познакомился со мной не в самый сладкий момент, - она достала из пакета шаверму и сломала ее пополам.
- Ты ушла от него?
- Анна рассказала?
Денис развел руками: мол, кто же еще.
- Почему?
- Я уже плохо помню, с чего все началось. Бродский со сто второй сделал свое дело.
- Он изменил тебе?
- Он требовал, чтобы я постоянно изменяла себе.
Денис долго не отвечал. Разлил карамельный напиток по хрустальным вазочкам и выпил свой молча.
Белый электрический свет освещал их лица, не оставляя ни дюйма личного пространства, делил их с цветами вокруг, на лепестки, стебли, листья, пестики и тычинки. Денис выпустил изо рта струю дыма. Гретта выпила. Ночь пробиралась внутрь через щели в жалюзи, пронося с собой холод, смешивая его с цветочной свежестью и яблочным флёром кальвадоса, оставляя разводы в воздухе, умах и чувствах.
Гретта аккуратно поднялась, держась за стойку, подошла к холодильнику и вытащила оттуда охапку синих дельфиниумов.
- Они прямо с греческого побережья. По легенде, боги превратили в них всех влюбленных дельфинов.
- Неужели на свете было так много влюбленных дельфинов?
- Все во что-то влюблены.
Денис развалился на матраце.
- Когда ты мне заплатишь, я поеду туда.
- К влюбленным дельфинам?
- Да.
- Тогда не покупай гирос в придорожном кафе на подъезде к Афинам. Там ужасно готовят.
- Ты был в Греции?
- Та фотография, которую ты сегодня так долго рассматривала, - я ее сделал. Там.
Гретта прижала цветы к себе крепче, испугавшись вдруг пронзившего ее ощущения, что паззл сложился, механизм заработал, и лезвие гильотины уже рухнуло вниз.
С маков упал лепесток – точно капля крови на кафельный пол. Часы на столе звякнули один раз – час ночи.
Гретта подошла к нему и протянула синий цветок. Денис поставил его в свою вазочку с кальвадосом.
- Я сказал ей, что разведусь. Я должен был идти в суд на следующий день, но ее сбила машина на переходе.
- И теперь ты не пойдешь в суд?
Денис выпил, дельфиниум чуть не выпал из вазочки.
- Не знаю. Теперь мне все равно.
- Сейчас час ночи, и ты пьешь кальвадос с незнакомой брошенной флористкой на полу прокуренного цветочного магазинчика.
Денис слабо улыбнулся.
- Для подобных решений есть утро.
- А я люблю решать ночью, - Гретта села на матрац рядом, положив цветы на пол перед собой.
- Хочешь, чтобы я рассчитался с тобой прямо сейчас?
- Да, и я куплю билет на утренний рейс.
- Ты пьяна, что-нибудь перепутаешь, - Денис придвинулся к ней ближе.
- Значит, ты мне поможешь, - она посмотрела ему в глаза.
На долю секунды алкоголь скрутил их тяжелым туманом, столкнул вместе, как шахматные фигурки, и они покатились бы вниз с доски, но вокруг - Бродский, женщина с фотографии, влюбленные дельфины, ночь, цветы.
- Ведь мы не обязаны…
- Совсем нет. И не будем.
- Не можем.
- Не хотим.
Денис достал из кармана смартфон.
- Мне нужен номер твоей карты.
***
- Вам принесли какое-то письмо без обратного адреса, - секретарь протянула ему конверт.
Внутри оказались засушенный черничный дельфиниум и фотография-селфи смеющейся Гретты на фоне отвратительной афинской закусочной. На обратной стороне – адрес электронной почты и телефон.
Денис долго смотрел на фотографию, крутил тонкий стебель цветка между пальцев. На часах – одиннадцать утра.
Он выкинул все в мусорное ведро и набрал жену.
- Алло? Дорогая, все в силе. Встретимся в 6:45 у входа в Мариинку. Да. Целую.