Интеллигенция с приподнятыми идеалами‒ крылья и боль почвы, а также воплощенная совесть нации своего времени. Она дышит «большим временем», твердо верит в светлое будущее и созидает стратегии жизнедеятельности на базисе нравственно-эстетических идеалов. «Мыслящий класс» то прославляли, то всячески порицали.
Производный от слова «интеллект» (лат. intellectus – понимание) термин «интеллигенция» имеет богатые ракурсы и значения. Логико-семантическое исследование выражений «интеллект» и «интеллигенция» высвечивает их связь с умственно-духовными дарованиями. Интеллигенция не поклоняется интеллекту, а использует его и иногда грешит инакомыслием.
На перманентно загнивающем Западе мыслящая в пределах личной убежденности интеллигенция ‒ это, прежде всего, представители умственно-мозгового труда с высоким IQ, полетами эрудиции и философией успеха. Калининградский философ И. Кант использовал слово «интеллигенция» для обозначения «высшего мыслящего существа» (hоchste Intelligenz).
Идейно-российская интеллигенция имела специфический элитогенез и воплощала «больную совесть эпохи». Она родилась в петровском изломе и иногда думала на опережение законов. Поразительно стойким интеллектуально- российским признаком был радикализм.
В отношениях с природой важна истина, а с обществом – правда. Под интеллигентностью понимался какой-то всеразрешающий источник ликвидации неясностей жизни. Не «образованцы» (удачный термин А.И. Солженицина), а интеллектуальные труженики как «служба совести» действовали не только в состоянии найма и отношением к этносу возбуждали резоны о себе.
Развитие, согласно Гегелю, есть «форма существования идеального»©. История развивается, потому что развивается ее идея и смысл. Вместе с тем, она творится людьми (не всегда в белых перчатках или в черных рукавицах) и сама по себе есть деятельность. Социальная деятельность объемлет историю.
Гегельянство послужило интеллектуальным семенем для славянофилов и западников. Книги русских философов дают шансы и на эстетическое наслаждение. Разбуженный декабристами А.И. Герцен издавал журнал «Колокол», был ответственным за один главных русских вопросов «Кто виноват?» и говорил: «Мы (славянофилы и западники‒ С.Е.) ‒ как двуглавый орел, головы смотрели в разные стороны, но сердце билось одно»©.
Интуиции славянофильства акцентировались на первой части гегелевской формулы «все действительное разумно и все разумное действительно», а евро-западники – на второй. На самом деле было неверно ни то, ни другое. Действительное не целиком разумно, а разумное не вполне действительно. Трудно было считать «разумной» российскую реальность с протяжными стонами бурлацких артелей. Однако и «все разумное» (европейские ценности и идеалы) не могло претвориться в добрую-чистую- светлую действительность, так как находилось в оппозиции с ментальными архетипами.
Славянофилы защищали пасхальные яйца и искали опорную точку в быте и одежде старообрядцев, считая Петербург совсем нерусским городом.
Абрис Святой Православной Руси ‒ Третьего Рима обрел завершенный вид. Профессиональные любители славянства часто оглядывались на Древнюю Русь как на «свою античность», печально оценивали перспективы Запада и вопрошали: «Зачем бежать за теми, кто движется к пропасти?».
«В Начале было Слово…», а богомольную Россию насыщают души ее сыновей. Не избыточно грамотная Россия в ХIХ веке от Р.Х. дала лучшую в мире литературу как блестящую философию в красках слова. Запредельные идеалы располагались за видимыми горизонтами. Философ как физическое лицо не часто становится героем романа, повести или поэмы. Однако без идеи трудно не только фантастике. Оплодотворенная философскими смыслами литература обретает шансы на бессмертие.
Именно философичные почвенники в исканиях правды сотворили мировоззренческую систему под обобщенным понятием- символом «русская идея» (от др.-греч «iδϵα» –представление). Национальная идея была русской по понятной причине. Художественная литература всегда немного отставала от прочих искусств в освоении новых эстетических ландшафтов, однако предсказывала будущее лучше и раньше, чем институты и аналитические группы. Восприятие писателя как пророка существует только в богомольной России.
Факт существования русской идеи известен не только из письменных первоисточников, однако в первый раз данный термин был употреблен в 1862 г. в «Дневнике писателя» художником слова Ф.М. Достоевским. Только в силу ограниченности архивно- библиографических сведений классик не знал, что судьбоносная идея почти в полном объеме существовала в древне- русском публицистическом формате. Возраст русской идеи есть почтенные лета самой России.
Поэт Евангелия Ф. М. Достоевский в жизнетворящей русской идее как зерне новой реальности и социальном фэнтези сформулировал зародыш красивой и справедливой жизни. Идеей не может быть то, что уже есть. Российская реальность без мифа- образа почти невозможна, и в этом сродство исконного философствования с искусством («Мир красотой спасется»).
Наиболее крупно-плановое осмысление православной идеи можно найти у утописта В. С. Соловьева. Философ всеединства ставил Бога сверху Мамоны и 13 мая 1888 года в лекции «Русская идея» сказал без эвфемизмов: «Идея нации есть не то, что она думает о себе во времени, а то, что Бог думает о ней в Вечности»©.
Философ полагал, что субъектом исторического процесса является весь соборный организм человечества, а его отдельными частями – нации и народы, исполняющие свои особые цели. При сопоставлении христианского Запада и мусульманского Востока был сделан далеко-идущий вывод, что должна быть и третья– объединяющая сила, которая даст положительное сальдо двум первым, освободит их от односторонности, примиряя «единство высшего начала со свободной множественностью частных форм и элементов»©.
Пишущие слово «родина» с прописной буквы западники через петровское окно удовлетворяли субъективно-объективный геополитический интерес. Они ратовали за социальную эволюцию по денежно-цивилизованной
европейской траектории. Вечно юный Китай с компасом и порохом рассматривался как полная противоположность Западу.
Вместе с тем по мере заострения европейских противоречий тема народа перерастала во всеобъемлющий сюжет судьбы и облика России. Всем российским существом артикулировалась проблема ‒ как радикально преобразоваться, оставаясь в то же время самими собой?
Честь виц- мундира регулярно защищал Министр народного просвещения С.С. Уваров. В преддверии социальных катаклизмов он сформулировал идеологическую триаду «Православие. Самодержавие. Народность» как консервативный и единственный якорь спасения России. Члены триады менялись местами, исчезали и неожиданно появлялись вновь, как птица Феникс из пепла.
Славяно- и европофилы стремились не только верить, но и понимать. Они были зачарованы русской тайной, не сбрасывали с души философский камень и мучительно искали фантастическую перспективу через социальное преображение. Сам факт существования границ воспринимался как неполнота Абсолюта и Единого Космоса, а духовная экспансия ‒ как глубинный импульс к Божественному.
Русская безмерность противостоит золотой середине оптимальности. Расставляя точки над «ӗ», профессиональные мифотворцы и члены «творческих союзов» сходились в суждении, что России суждено великое будущее, а русскому этносу‒ всемирный жребий. Идейный вектор был направлен от общего потока истории к особому пути. Земное благополучие рассматривалось как дезертирство и ренегатство по отношению к искусу великой Идеи.
Христианская империя семейного типа с тоской по Абсолюту отрицала пошлость середины и оказалась у развилки принудительного выбора между «невыносимо» и «недостижимо». Для выхода из непреодолимых противоречий логику необходимо было подчинить Вере. Красота и Добро должны были победить в любом случае.
Активно выходит из народа и «за флажки» интеллигенция художественная. У данной умной, красивой и все понимающей до правильного конца группировки ощущается склонность к идеализации, высокая впечатлительность и зуд внутреннего беспокойства. Она говорит на языке «архетипов» и усиленно думает о Вечном.
Художественное сознание артикулирует идеалы в форме прекрасного. Искусство не «отменяет» действительность, однако втягивает воспринимателей в присвоение идей и увеличивает радиус круга сторонников. Для богемной интеллигенции с огоньком чувственного восприятия творческий абсцесс есть родовая характеристика бытия.
На жизненной оси отечественного Творца сходятся прошедшее, настоящее и будущее. Многие художники обратились к евангельским сюжетам и вечным христианским ценностям: И.Н. Крамской «Христос в пустыне» (1872), И.Е. Репин «Крестный ход в Курской губернии» (1880-1883). Г. Семирадский «Христос у Марфы и Марии» (1886), И. Прянишников «Крестный ход» (1893). Основные вехи жизненного пути И. Христа как реально- исторической личности изображены в цикле В.Д. Поленова «Из жизни Христа» (1909 г.).
Ориентация на вневременные ценности и идеалы как родовое качество возбуждает критику социальных реалий. Следующий вечному зову Художник– почти всегда еретик с высокими идеями трансформации. Искусство имеет коммуникативную, просветительскую, воспитательную и гедонистическую функции только в «мирное» время. «Возвышающий обман» становится камертоном социальной настройки. «Тут кончается искусство и дышат почва и судьба». Измененное сознание сдвигает реальность.
К исходу ХIХ века в России регулярно выпускалась Библия, а светская культура стала соизмеримой с христианско- церковной. Мессианская инициатива консолидировала голос Церкви с искусством и политикой. В унисон с «Небесной идеей» православия художественно- интеллигентская мысль генерировала «земной модус» социализма.
Эстетическая и политическая мысль иногда близко подходят друг к другу. В глубине всякого словесного творения лежит некая философия, а влияние романиста сводится к феномену духовного заражения. В футуристическо- астральном произведении А. Белого «Петербург» есть символы надвигающейся революции и исчезает граница между человеком и объективной реальностью. В идеологическом строю стояли футурист В.В. Маяковский и символист В.Я. Брюсов.
Предвосхищение будущего звучит и в творчестве А.М. Горького с нижегородским оканьем. Поэтические метафоры в разговорной речи создают комический эффект. Однако они преодолевают предвзятость концепций и две стихотворные строчки могут быть объемнее долгих страниц прозы. Почти рифмованная «Песня о Буревестнике» переписывалась в городах и весях и полна предчувствия революционного циклона. Образы мятежной стихии наполнялись политическим содержанием, а идеал трактовался как лозунг борьбы.
Писатель бессознательно видит прекрасное и обычно ощущает потребность сказать нечто такое, что другим захотелось бы прочитать. Как многие великие, художник слова А.М. Горький при постановке и решении «проклятых» вопросов смело смотрел в светлое будущее. На гонорары от ночлежной пьесы «На дне» основоположник соцреализма делал партийно-финансовые вливания.
Вместо страдающего и униженного человека появляется образ Борца, способного одолеть зло мира. В философской поэме «Человек» провозглашает оптимистический девиз, согласно которому одухотворенный субъект «мужественно движется ‒вперед! И‒выше! Все ‒вперед! И‒выше!»©.
Мятежный преобразующий разум существовал еще в античности. Нет господина хуже, чем вчерашний раб. Флюиды бунта– это протест против мира рабов и господ. Взрывы социальных иерархий содействуют фиаско старых идей и ценностей, ратифицируя новый взор на мир.
Политическая и художественная интеллигенция повышает дозу социального оптимизма. В процессе «переделки всего человечества по новому штату» (Ф.М. Достоевский) искусство превращает Идеи в реальную материальную силу.
Емельянов Сергей Алексеевич –
доктор философских наук,
член Петровской Академии наук и искусств,
руководитель рабочей группы по культуре Координационного совета по Евразийской интеграции,
эксперт культурного фонда им. В. С. Суслова