Дошкольный возраст мой с 1893 по 1901 годы, 7 лет, я запоминаю только отдельные, единичные кадры нашей жизни, т.е. отдельные какие-нибудь моменты.
Помню вечера, когда вся семья собиралась вместе, и после ужина каждый чем-нибудь занимался. То вязали веники, то плели веревки, иногда собирались в кружок вокруг низенького стола на скамейках и читали что-нибудь. Вот в эти вечера я, наверно, и выучил азбуку, т.к. мне уже было, наверно, лет 6.
В общем, чтению я выучился очень рано даже хорошо, и не помню когда я учил азбуку. Помню себя уже читающим. Но остался в памяти один момент, когда я указкой из куриного пера тыкал по азбуке, продырявливая лист букваря.
Запомнились мне еще эти вечера, когда меня заставляли в другой комнате в темноте качать плачущего ребенка.
Это была скучная и утомительно трудная работа. Подумать только, все сидят там вместе, какие-нибудь веселые быть может рассказы идут, а ты в темноте, в одиночестве, в изоляции от общества, качай этого вредного ребенка, никак не желающего уснуть. Уж ты ему и песни поешь, и с надрывом, и с сердцем изо всех сил его качаешь, пока он с большим трудом все-таки начинает засыпать.
Это мне было, наверно, лет 5, не больше.
Только кончишь эту работу и присоединишься к обществу, как тебе уже велят и спать идти. И вот опять начинается трудная, утомительная, скучная работа молиться Богу и повторять молитву перед сном под диктовку отца или матери.
Почему-то эти моменты у меня в памяти запечатлелись пятилетнего ребенка. Вероятно потому, что были для меня наиболее трудными моментами моей детской жизни. Это качать в изоляции ребенка и молиться Богу под диктовку и бить поклоны.
Запомнился еще в этом возрасте такой случай: бродя как-то по двору, я заглянул в свиной катух, а там опоросившаяся свинья потрошит своих же поросят, так жрет их, что только кишки мелькают. Я не спеша пошел в хату и докладываю об этом, но на меня, как на калякающего что-то там ребенка, мало обратили внимания и не придали серьезного значения моим словам.
А потом все-таки кинулись туда, а она уже половину их пожрала.
- Так, это Гришка нам и говорил про это - сказал кто-то.
Запомнился еще момент, когда выйдя за хату я увидел на востоке блистание молнии, и вот я вывел отца, показывая ему эту диковинку спрашиваю, что, мол, это такое.
Отец посмотрел, посмотрел и ничего не казал.
Остались еще кое-какие и другие отрывки в памяти этих дней. Но почему-то они запечатлелись не сплошной полосой, а отдельными явлениями, эпизодами, случаями в виде отдельных фотографических пластинок.
Вообще, особого контроля надо мной не было, как вообще у всех крестьянских детей, и я пользовался полной свободой своих действий. Мог в пределах двора ходить куда угодно и заниматься чем угодно.
Помню еще боялся в этом возрасте верблюдов, проходивших по тракту.
Бывало, как только завидели идущих верблюдов, так я скорей залазю под амбар и лежу до тех пор пока не пройдут и не скроются.
Сильно я их почему-то боялся.
Очень хорошо запечатлелось и осталось в памяти по сей день обстановка и убранство этой нашей "вылыкой хаты", где мы все, в основном, и жили. Особенно мне нравился залик, небольшой правда, но какой-то особый уют он приобретал.
В нем стояли посудный шкаф, крашеный красной масляной краской, с двумя выдвижными ящиками. Один ящик большой с разной мелочью и дребеденью Ключи, замки, разная разность мелочная Второй поменьше втрое.
И если первый, большой, беспрерывно посещался то за одним, то за другим предметом, то второй имел какое-то особое таинственное значение.
Там хранились такие уникальные вещи как кусок какой-то железной руды и большая бело-рябоватая с пятнами ракушки черепашки.
Я любил лазить в этот таинственный ящик и брать рассматривать этот кусок железяки и прикладывать к уху черепашку, издававшую непрерывный какой-то неясный шум. Стояло еще два самодельных дивана. Один с точеными подлокотниками, застилавшаяся рядном.
Второй был "мягкий диван", наверно, прототип нынешнего дивана.
Это был диван с углублением, куда вкладывался соломенный или с сеном тюфяк. Сверху покрывался рядном потом застилкой. Спинка тоже была из холста, покрытой сверху цветной материей.
И вот вам мягкий диван. Сзади в него был вделан потайной ящик, который мне нравилось посещать для исследования, но в котором никаких особых ценностей не было.
Этот диван еще и впоследствии еще долго служил. Затем стоял стол особого устройства. В нем были еще подвесная крышка на причелке с ножкой на завесах.
В торжественных случаях или когда собиралось много гостей, эти крышки поднимались, подпирались этой ножкой, которая была подвешена на крючке под столом, и вот получался большой раздвижной стол.
В стенку была вмонтирована подвесная крашеная лавка на железных подвесных подставках. Эта лавка была опущенной в обычном времени. И поднималась, когда раздвигался и стол. Для гостей или торжеств.
В углу стоял закрытый угольник, в котором размещались разные молитвенные или другие мало употреблявшиеся предметы. В этом угольнике были потайные места по сторонам выдвижного ящика, но особого там тоже ничего не было. Вся эта мебель была сделана самим отцом с присущим ему вкусом и приобретала какой-то своеобразный уют и удобства.
На стене висели гиревые часы с боем.
Весь передний угол был уставлен иконами разных размеров. Некоторые киоты также были сделаны самим отцом. На задней стенке висело четыре картины в рамках под стеклом.
Одна картина изображала жинку, бьющую мужика за его кутежи, и надпись:
Была жинка мужика
За чупрыну взявшы
Що вин ны поклонывся
Шапочку ны знявшы.
Вона його была, была
Пишла позываты
Прысудылы мужыкови
Жинку почытаты.
Ну спасыбо ж тоби моя мыла
Що ты ж мэнэ была
ПРЕДЫДУЩАЯ --- СЛЕДУЮЩАЯ
Понравилась статья, подписывайтесь на канал , ставьте класс, делитесь в соцсетях и статей будет больше.