Лингвист Максим Кронгауз о политкорректности
«Все люди по своей природе различны, но равны в своих достоинствах и правах», – сказано в Декларации принципов терпимости, которую утвердили страны ЮНЕСКО 16 ноября 1995 года. Во Всемирный день толерантности лингвист Максим Кронгауз отвечает на вопросы «Заповедника» о том, почему афроамериканцам можно называть друг друга «неграми» и приживутся ли в русском языке конструкции, предложенные феминистками и людьми с инвалидностью.
– Борьба за права разных социальных групп и политкорректность сейчас обретают новые, порой гипертрофированные формы. Появилась шутка, что белый гетеросексуальный мужчина может кого-нибудь оскорбить самим своим существованием, не сказав ни слова. Как в речи соблюсти грань между уважением и нарочитой толерантностью?
– Это в принципе невозможно. Предположим, человек хочет быть политкорректным, но: он может быть не в курсе новых языковых поправок в этой области; языковые поправки могут не поддерживаться всем сообществом, а для кого-то из сообщества просто неприемлемы; языковые поправки могут противоречить языковому вкусу. Есть язык вражды, язык ненависти, масса грубых слов в разной степени оскорбительности, но это другая тема. Мы говорим о человеке, который предрасположен к толерантности, и вопрос в том, что ему мешает – неосведомлённость или иногда агрессивные способы введения таких слов. Я бы исходил из презумпции речевой невиновности. То есть если человек использует привычные выражения, но не хочет никого обидеть, то не следует на него обижаться.
– Есть ли источник, словарь, в котором прописаны нормы?
– Нет, для русского языка таких источников нет, а есть обсуждение отдельных проблем в блогах и социальных сетях. Для английского же языка существуют книги и, что особенно важно, словари. Один из ярких, по существу, анти-примеров – известный словарь, иронизирующий по поводу политкорректности в целом – Henry Beard and Christopher Cerf, The Official Politically Correct Dictionary and Handbook.
– Как возникают и формулируются правила политкорректных названий этнических групп, транссексуалов, людей с болезнями? Как решается проблема, и какова здесь роль здесь лингвистов?
– Для английского, немецкого и многих других языков с 60–70-х годов прошлого века ведутся многолетние публичные дискуссии на эту тему с привлечением лингвистов. Лингвисты, в частности, определяют факты неполиткорректности в языке и способы их устранения.
Обычно это происходит на конференциях, на конгрессах по социолингвистике: на отдельных секциях обсуждается, как писать политкорректные учебники, как говорить о людях с разными сексуальными ориентациями. В России это скорее случайные авторские изобретения, иногда по иностранному образцу. В последнее время организуются дискуссии, круглые столы на эту тему, и мне кажется, что это очень важно.
– Часто можно услышать неполиткорректные слова как раз от тех людей, за чьи права выступают активисты. Нельзя говорить слово «негр», потому что оно отсылает к расовому происхождению, при этом африканцы порой называют друг друга именно так. Как это можно объяснить?
– В Африке, например, когда-то родилась философская и культурная теория негритюда, в основе которой лежит идея исключительности именно негро-африканской цивилизации и ее особой роли в истории человечества. Полагаю, что в рамках этой теории нет соответствующих политкорректных запретов.
Марка Твена обвиняли в неполиткорректности по отношению к тёмнокожему населению Америки из-за того, что герои «Приключения Тома Сойера» и «Приключения Гекльберри Финна» используют слово niger.
С другой стороны, существует явление, с которым я знаком по американским фильмам. Речь идет об использовании неполиткорректного названия негра как фамильярного обращения к своему. В одной американской комедии чернокожие участники вечеринки на яхте обращаются друг к другу nigger. Но как только это делает напившийся белый участник, его тут же выбрасывают за борт. Это очень интересное явление, когда негативное название становится очень фамильярным обращением в «своем» кругу. Грубость или оскорбительность выступают тут именно в качестве фамильярности, но это возможно только в том случае, если слово в равной мере оскорбительно для всех собеседников.
Елена Ярская-Смирнова, профессор кафедры социологии НИУ ВШЭ, редактор «Журнала исследований социальной политики»:«В начале 20 века Малиновский пишет: «Антропология – это наука о человеке, включая женщину». Антропология была андроцентрична, антропологами становились, в основном, мужчины, они получали доступ к знанию, которое передавали мужчины. И появление на авансцене Маргарет Мид, которая изучала исследование молодежной культуры самоанского народа, изменило это отношение, не смотря на Дирека Фримана, который пытался её опротестовать. Изменился и язык научного описания, изменились и сами исследователи. Дискуссии о том, что язык может дискриминировать людей или переставлять акценты, о том, что неравенство может зависеть от языка появились только в конце 20 века. В антропологам и специалистам других социальных и гуманитарных наук пришло осознание, что язык научного описания тоже может быть подвергнут критике. Как мы можем критиковать художественные книги, также мы можем критиковать научные книги, в том числе, за образные структуры, за бинарные оппозиции.Конечно, литература об этом распространена на западе, где наука является публичной, где много журналистов социологически просвещённых. Там меняется и обиходный язык. У нас всё происходит с запаздыванием, с ёрничаем, с отказами – в российском обществе сейчас патриархальный консервативный ренессанс. Зачем нам обсуждать политическую корректность, когда здесь это совершенно невыгодно?»
– К слову о расах: после скандального исследования Джеймса Уотсона о врождённых интеллектуальных способностях у людей разных рас некоторые биологи в своих работах стараются избегать слова «раса». Уместен ли отказ от этого слова в научной и в обыденной речи? – На этот вопрос у меня нет ответа. Я не берусь быть арбитром не для своего научного сообщества. Я слышал интересные лекции Станислава Дробышевского на эту тему. В лекции «Происхождение человеческих рас» он подробно рассуждает о расах, а в конце лекции поднимает эту проблему и рассказывает, что в среде иностранных учёных, в международном сообществе, стало непринято заниматься этим. Его лекции очень популярны, хотя, насколько я понимаю, далеко не все антропологи с ним согласны. В обыденной речи дискуссий на эту тему не ведётся. Слово «раса» сейчас существует как нейтральное. – Ещё такой конфликт: одни феминистки выступают за гендерную коррекцию языка, требуя принять «авторку» и «депутатку» как норму, другие считают, что суффикс «ка» выражает уничижительное отношение. Чья позиция вам ближе?– Это как раз тот случай, в котором нет единого мнения в самом сообществе, и языковые поправки могут противоречить языковому вкусу или языковой привычке. Скажем, слово «депутатка» в русском языке существовало и использовалось уже в самом начале 20 века, и особых проблем с его возрождением не возникнет, оно и сейчас не очень часто, но встречается в СМИ. Вполне прижились такие слова, как «футболистка» или «штангистка».
А вот «авторка» вызывает улыбку, и это признак не антифеминизма, а языкового вкуса. Оно более непривычно, вступает в конкуренцию не только с «автором», но и «авторшей». Если не знать об идеологической подоплеке, то оно скорее пренебрежительно к названному так человеку. Апологеты суффикса «ка» предлагают активно употреблять такие слова несколько лет и таким образом привыкнуть к ним. Но в условиях отсутствия общественного согласия это невозможно.
Кстати, вряд ли приживется «боксёрка» – просто потому, что это слово уже занято другим значением. Суффикс «ка» вообще не при чем. Его присоединение порождает совершенно разные результаты. Это вопрос языкового радикализма: надо ли править язык несмотря ни на что или лучше сначала подумать и обсудить.В языке должны быть симметрично представлены называния мужчин и женщин, а в случае нейтральности не должно использоваться слово мужского рода. Надо либо дублировать слова – студент и студентка, журналист и журналистка. Либо, как это сделали в английском и немецком языке, вводить специальные графические средства для обозначения нейтральных слов. Но в русском языке это не то чтобы не приживается – об этом почти никому не известно. – Как вы думаете, сколько необходимо времени, чтобы в языке прижились толерантные обозначения и люди перестали чувствовать смущение при использовании этих конструкций?– Здесь не может быть абсолютных цифр. Я думаю, что это зависит от разных факторов, в том числе от общественного понимания проблемы и согласия. Мне кажется, что в нашей культуре правка языка, связанная с инвалидностью, может прижиться раньше, чем феминистическая правка. Важна и стратегия внедрения. Агрессивные стратегии внедрения толерантности в сегодняшней России работают не очень хорошо, поэтому вызывают сверхагрессивный ответ. Изменения в языке под влиянием феминизма в мире осуществлялись во второй половине 20 века, и они были довольно агрессивны, но сегодняшняя российская ситуация сильно отличается от ситуации в Европе в 60–70 годах прошлого века. Я думаю, что эффективнее попытки обсуждения проблемы и неторопливого внедрения через СМИ. Но предсказывать что-либо в российской культурной и социальной ситуации трудно, слишком быстро и непредсказуемо все меняется. А язык лишь отражает эти тенденции.