Книга Феррари («Histoires des révolutions d’Italie», Paris, 1857—1858 ) о революционных движениях в Италии проливает много света тем, кого интересует великая проблема Италии. Феррари, отличающийся живым и подвижным умом и обладающий в высшей степени достоинствами и недостатками своей нации, умел лучше всякого другого разобраться в этом лабиринте волнений без цели, но не без результата, и слепой, но плодотворной ненависти; этот лабиринт и составляет основную ткань летописи его страны.
Замечаемые в книге Феррари пробелы, в особенности, отсутствие всякого нравственного суждения, от которого автор, без сомнения, намеренно воздерживается, имеют свои основания в истории самой Италии - в этом странном кошмаре, ввергающим мыслящего человека в глубочайшее сомнение о природе человечества (имеет ли она божественный или инфернальный характер), но не отменяющего уверенность, что судьбой человечества руководит нечто неизвестное.
Взгляд Феррари на историческую науку.
Каждая страна порождает свою философию истории; чтобы лучше всего судить о нации, нужно изучить те исторические теории, которые она породила. Недостатки системы Феррари — это недостатки самой истории Италии.
Феррари совершенно забывает о двух элементах, которые нужно признать в истории, хотя бы для утешения честных людей — о случае и о свободе. Читая его книгу, можно подумать, что история не создается людьми; в ней нет ни одного действующего лица, которому он приписывал бы какую-нибудь личную роль.
Удручает ошибочная позиция Феррари по поводу исторических событий – он полагал, что они управляются абсолютными законами. Но всякий исторический закон верен только приблизительно; стараться дать одно и то же объяснение бесконечному разнообразно событий, значит обрекать себя на постоянные неудачи. В частности, вызывает досаду стремление Феррари найти законы итальянской истории в остальных странах Европы. Эта часть его труда кажется самой утонченной и самой систематической. Но обыденное глубокое понимание Феррари политических событий, когда дело идет об Италии, изменяет ему, когда он рассматривает другие государства Европы: Италия совсем не дала образца для европейских революций в средние века и в новое время; наоборот, европейские революции шли путем, диаметрально противоположным тому, каким шли итальянские революции.
Закон образования монархий в латинской Европе.
Великий закон развития, которому следовали различные государства латинской Европы, состоит в следующем: германская раса, разрушая рамки римской администрации, заменила ее раздробленными владениями, на которые смотрели, как на личную собственность, т. е. поставила на её месте феодальную систему. Германские учреждения в начале, в особенности в эпоху Каролингов, не признавали никакого различия в национальностях: разделения внутри страны, занятой германцами, создавались исключительно по воле завоевателя, без всякого отношения к географии и этнографии. Но национальности вскоре берут верх; они достигают этого тем, что соединяются с какой-нибудь германской фамилией, которая становится их опорой и защитой. Из этого соединения древнего римского государства с германизмом произошло новое государство; оно необходимо должно было стать умеренным, даже в тех случаях, когда с виду оно казалось вполне абсолютным. Во всяком случае оно совершенно отличалось от древних деспотических государств Востока, где индивидуум не имеет никаких прав перед властителем или государством. Франция возникла с того дня, когда Роберт Сильный взял под свою защиту народности, покинутые слабыми Каролингами. В этот день была сразу основана и Франция, и французская правящая династия; в этот день быль заключен вековой союз, давший начало могучему единству галльских племен.
Таким образом каждая национальность Европы представляет из себя как бы обоюдное соглашение между раздробленными частями древней империи и германской фамилией, которая становилась её представителем. Таким образом произошло ограничение власти, неизвестное ни восточным монархиям, ни тираниям, происшедшим из древних республик. Властитель имел право и обязанности по отношению к своим подданным; подданные имели права и обязанности по отношению к своим властителям.
Страна, неспособная к монархии.
Однако, если мы будем стараться приложить упомянутый исторический закон образования монархий к самой Италии, то мы увидим, что он будет нарушаться на каждом шагу. Италия не только не пользуется постоянно представляющимися ей случаями образовать себе правящую династию, но, наоборот, она как бы старается разрушить свое правление, как только оно начинает образовываться. Путем постоянных заговоров, возникающих сразу во всех пунктах страны, она сламывает готское владычество, доставлявшее преимущества и обеспечивавшее за ней примесь самой лучшей части германской крови из всей той, которая пришлась на долю остальной Европе. Ломбардцы к её счастью основывают в ней могущественную единую монархию; но папы, выразители желаний итальянцев, сламывают ломбардское владычество оружием Каролингов. Однако, еще ничто не было потеряно. После распадения империи Каролингов мы находим итальянских королей в условиях, очень похожих на те, которые дали Франции династию Капетингов. И вновь напрасная надежда! Италия все больше и больше отдается во власть преувеличенной жажды свободы: она всегда предпочитает отдаленных правителей, облеченных неопределенной властью, национальным правителям, имеющим конкретную определенную власть.
Начиная с десятого века, судьба Италии бесповоротно определяется: она никогда не будет иметь материального единства. Нет ни короля, ни столицы, ни уважения к наследственным правам; есть лишь несколько временных лиг, распадающихся вскоре после возникновения. Дух обособления и ненависть будут раздроблять Италию до последних пределов. Каждый её город будет отдельным государством: в стенах каждого города будет столько же соперничающих между собою обществ, сколько в нем будет кварталов, цехов и братств. Далее, часть Италии сделается недвижимой собственностью единственной в ней постоянной власти - папства; остальные итальянские земли окажутся добычей больших европейских государств в качестве их феодальных владений.
Попытки объединения Италии.
В четырнадцатом и пятнадцатом веках, во время конца муниципальных войн, появились некоторые попытки к объединению. Республики превратились в ленные владения, и некоторым фамилиям удалось присвоить себе почти правильную власть над значительными частями итальянской территории; был даже такой момент, когда Висконти могли мечтать о титуле короля Италии. Ленный владелец делал отчасти то же, что короли делали в других странах и о чем совсем не думали консулы и подесты прежних времен; он защищал личность, заботился о безопасности торговли, подавлял насилия партий и не допускал междоусобных войн. В некотором отношении он сделал даже больше: он основал Возрождение и дал свободу мысли, которая до сих пор не была известна в христианском мире. Но здесь проявился один из самых главных законов всеобщей политики: этот закон состоит в том, что власти, получившие свое начало из междоусобных войн, никогда не превращаются в династии. В республике могут появиться только тираны, Висконти, Сфорца, короли без короны, без доверия, без закона, без определенного титула; в ней никогда не могут появиться Каролинги и Штауфены. Медичи избегли этого закона, только соединив свои права с правами иностранного дома.
Империя германских наций и папство.
Периодически в истории Италии дают о себе знать две неопределенный власти. Итальянцы терпят их, пока те бездействуют, и ненавидят их, когда те стремятся управлять ими. Эти власти: папство, которое было превращено Теодоратом и Марозием в итальянское дожество, а Гильдебрандом - в универсальное королевство, и Империя, не имеющая собственных областей, особенно после прекращения дома Гогенштауфенов, не соответствующая территориальным делениям и нигде не имеющая резиденции.
Наиболее тесную связь с одной из этих двух исторических сил средневековая Италия смогла образовать только с папством, которое, однако, нисколько не препятствует раздробленности самой Италии.
Римский папа – этот «властитель Италии» - объявляет себя minor Deo, major hоmine, но в действительности он так слаб, что достаточно четырех сот бандитов из Ногарета, имеющих за своей спиной французского короля, чтобы дать ему пощечину и нанести удар, от которого он уже не может оправиться [так называемое «Авиньонское пленение пап»].
Островок государственности в хаотическом теле Италии.
Единственная страна Италии, пользующаяся независимой жизнью в наши дни [вторая половина 19-го века], это именно та, которая не принимала участия в великолепных приключениях Италии: серьезное прошлое Пьемонта очень скромно по сравнению с славными летописями Генуи, Флоренции и Милана, и поэтому один Пьемонт обладает необходимыми условиями современного государства: царствующим домом, провинциальным дворянством, буржуазией и армией.
Италия после французской Революции.
Италия семнадцатого и восемнадцатого веков не страдала от своего упадка, потому что у неё исчезло само чувство жизни. Тогда, ни один итальянец не стыдился своей родины и не чувствовал себя униженным. Никто не говорил тогда вместе с Леопарди: «О, родина! я вижу твои стены и твои арки, твои колонны и твои статуи! Я вижу опустошенные башни наших предков; но я не вижу твоей славы, Италия, — страна, созданная для того, чтобы удивлять нации, как своим счастьем, так и своим несчастьем».
Новая эра для Италии началась с того дня, когда она сравнила себя с другими нациями и увидела, чего ей недостает.
Эпоха революции и империи, которая оставила такой глубокий след по ту сторону Альп, открыла Италии то, чего она до сих пор не подозревала: она показала ей её отсталость и обездоленность. Тогда в первый раз послышались слова: нам стыдно быть итальянцами. Тогда образовалась, главными образом на севере, обширная партия, более или менее проникнутая французскими идеями, которая стремилась сделать из Италии страну, похожую на все другие, проклинала папу, проклинала Карла Великого и очень сожалела о том, что Павия не представляет из себя столицы всего полуострова и что весь он не называется Ломбардией.
Вместо послесловия.
Нужно быть итальянцем, чтобы заставить понять и полюбить тот ад, в который была погружена более тысячи лет Италия, руководимая своим гением, своей душой.
Доходя в преступлениях до артистического совершенства, считая почти дураками тех, кто останавливается на прозаической необходимости различать добро и зло, Италия считала подобную необходимость недопустимой в искусстве успеха: она смотрела на жизнь, как на стратегическую задачу в духе Браччио, или как на ряд злодейских проделок в духе Борджиа.
Социальный строй, в котором самые обычные жестокости равнялись жестокостям самых страшных дней террора, политический режим, который породил в различных городах Италии более семи тысяч двух сот революций и более семи сот массовых убийств (эта интересная статистика установлена Феррари), который каждые пять-шесть лет приводил к гражданским войнам и постоянно вызывал убийства и отвратительные измены, — такой строй был так дорог для Италии, что она никогда не согласилась бы променять его на спокойствие, купленное ценою своевременного усвоения идеи монархии.
Даже её патриотизм весьма мало щепетилен: её самые добродетельные граждане испытывают презрение к человеческому роду и исходят из того принципа, что раз мир наполнен дураками, то чтобы управлять ими, нужно и самому притворяться безумным: «я признаюсь, - говорит Риенци, - что для блага народа я притворялся то сумасшедшим, то скоморохом, то человеком серьезным, то простаком, то хитрецом, то робким, то вероломным».
ИСТОЧНИК: «Собрание сочинений Эрнеста Ренана в двенадцати томах. Том III «Критические и этические очерки». Издание Б.К.Фукса. Киев. 20 Марта 1902 год.