ВЛЮБИТЬСЯ – ЧТОБЫ ЧТО?

Алик не любил алкоголь и очень любил деньги. Когда мама его новой подружки наметанным взглядом прожженного ресторатора просекла это, то сразу же предложила ему место бармена в своем джаз-баре. Алик, уверенный в то время, что его страсть и заветная мечта – космос, Марс и личная встреча с Илоном Маском, был несколько обескуражен, но Лера требовала ужины и кальяны хотя бы дважды в неделю, и деньги были ему нужны.

Через полгода он втянулся. Быть барменом на «особом положении», разбираться в огненных жидкостях и флиртовать с пьяными девушками оказалось ему по душе. Деньги впустили в компанию Леры, и теперь он мог кричать в клубах оглушительное «за мой счет», не думать о теории струн и выкладывать фотки еды в «Инстаграм» из самых модных ресторанов на Рубинштейна.

Неожиданно он открыл в себе необычное и достаточно тонкое чувство юмора, и это открытие окончательно оторвало его от реальности.

Число его подписчиков множилось в геометрической прогрессии, как и сумма на банковском счету. Лера начинала намекать, что «хотелось бы определенности», но Алик изящно троллил все подобные разговоры. Ему казалось, что в свои 26 лет он достиг нирваны – вне прошлого и будущего, он жил сегодняшним днем и все, происходящее с другими людьми, абсолютно все, кроме его собственной жизни, - было тлен.

***

- Виски или бурбон? – Алик посмотрел в глаза посетителю своим отработанным доброжелательно-пофигистичным взглядом.

- А ты знаешь разницу? – тот закурил.

- Знаю, конечно, - Алик поставил стакан на стойку перед гостем. – Но и тот и другой подходят для такого синего вечера идеально, разве нет?

Посетитель ухмыльнулся.

- Скотч со льдом.

Алик знал его. Писатель Борис Катлонский, невысокий и пропорционально сложенный, с опущенными уголками губ, этот человек производил впечатление закрытого и мрачного, словно его самая первая книга выпила из него все тепло и искренность много лет назад.

Он приходил сюда каждый вторник на собрание небольшой литературной группы – любителей джаза и хорошей выпивки. Его друзья – писатели-поэты, сценаристы-телевизионщики, - пили фирменное пиво, но Катлонский всегда заказывал что-то новое, и Алик еще ни разу не угадывал его настроение, что задевало его барменскую честь за живое.

- Благодарю, - Катлонский взял стакан скотча, и, даже не взглянув на Алика, вернулся к столу.

Сегодня все были по-особенному возбуждены. Кто-то из их литературной семьи собирался жениться на дочери какого-то дипломата. Пили за это много и шумно, и в этот раз даже дошли до пари – четвертой стадии группового опьянения, после шуток, курения американских сигарет “Marlboro” на балконе и сторис о прототипах своих новелл.

- Борис, - его друг Алексей, автор популярного сборника саркастических эпиграмм, положил ему руку на плечо, - почему же ты невесел? У нас для тебя есть предложение!

Борис никогда не был веселым. Самый старший ребенок в семье, он рос с ощущением огромной ответственности за себя, будущее, прошлое, мир и человечество в целом. Свою книгу он написал после расставания с первой любовью на пятом курсе Санкт-Петербургского университета, и так увлекся в ту зиму словами, что уже весной вылетел с исторического факультета. К его изумлению, книгу опубликовали и даже вручили ему какие-то премии за «новизну и искренность», чего он никогда за собой не замечал. С тех пор он получал бесконечные гонорары и работал редактором в нескольких литературных журналах, где вся его работа заключалась в том, чтобы говорить – нравится или нет. После внезапного триумфа он стал вхож в такие круги, где быстро научился прикидываться уверенным, прожженным и скучающим, и тогда люди, особенно женщины, смотрели на него восхищенно, прислушивались к его словам и не обращали внимания на его огромные руки. Эти руки с детства причиняли Борису настоящую боль, и, хотя никто ни разу про них ничего не сказал, он был уверен, что только из жалости. На одном из таких вечеров он встретил свою будущую жену, но они развелись через два года после рождения дочери. Борис совершенно не знал ее. Все его попытки общения разбивались о ее смертельную обиду. Жена держала его в курсе дел, небрежно пересчитывала алименты и общалась с ним так, точно он был менеджером мелкой руки в ее корпорации.

Со временем его лицо на фотографиях, которые он щедро размещал на своей странице в фэйсбуке, становилось все более прожженным и скучающим, и он сам не заметил, как стал таким.

Алексей приобнял его за плечо и перешел на доверительный шепот.

- Вон там на улице стоит девушка в розовой куртке. Пригласи ее к нам на бокал вина.

Борис посмотрел в окно – с шестого этажа девушка выглядела яркой точкой. Она стояла неподвижно перед входом в здание, и прохожие обтекали ее черным безжизненным потоком.

- Она так стоит уже минут десять, - сказал Алексей, - пойди, спроси, что такое.

- Если ей меньше 23-х не буду.

- Откуда эта странная цифра?

- Сейчас 23:00. Мне кажется, это логично.

Борис спустился вниз. Девушка стояла напротив стеклянных дверей, но он знал, что она его не видит, и потому рассматривал беззастенчиво.

Симпатичная, 24-25. Вот дерьмо, выругался он про себя. Борис хотел было спрятать руки в карманах пальто, но не смог просунуть их внутрь. Посмотрел на себя в зеркало – взъерошенные волосы и легкий алкогольный румянец на щеках. Если он вернется один – это будет эпик фэйл, ему этого никогда не забудут.

Он набрал в легкие побольше воздуха и направился к дверям.

***

Камилла давно хотела пообедать в литературном джаз-баре, но зайти туда у нее не хватало духу, да и денег, наверное, тоже не хватило бы. Этот закрытый литературный мир вызывал у нее трепет. Учеба в медицинском университете лишь заострила ее детскую мечту о легкой жизни, без подъемов в шесть утра, больных людей и груза врачебной ответственности, эти мысли теперь преследовали ее, и время от времени, она обнаруживала себя у дверей Литературного кафе или на крыльце «Бродячей собаки».

Сегодняшнее объяснение с однокурсником на тему «ты создан для счастья с другой» совсем вымотало ее. Это был мальчик из хорошей обеспеченной семьи, воспитанный на лучшей русской литературе, знакомый с самопожертвованием, аскетизмом и верностью до гроба, и все это пугало ее своей фундаментальностью. Он не хотел ее отпускать, хватал за руки и шептал «я не смогу без тебя», от чего ей стало еще страшнее.

Ей захотелось чего-то острого и совершенно непохожего на всю ее размеренную жизнь, состоящую из учебы, конференций и постоянных попыток угодить профессорам,

поэтому она поехала в центр в джаз-бар, со странным предчувствием, что сегодня, наконец, зайдет внутрь.

Из стеклянных дверей вышел человек, его неряшливая прическа и рассеянный взгляд резко контрастировали со строгим черным пальто. Он огляделся по сторонам, закурил и встал чуть поодаль от нее.

- Ждете кого? – растрепанный человек подошел ближе.

- Нет, - Камилла пожала плечами.

- Хотите внутрь? – спросил он, чуть прикрыв глаза, точно бог, которому известны скрытые желания смертных.

Камилла улыбнулась и ничего не ответила.

- Я видел Вас с шестого этажа. Вы выглядели очень щемяще.

- О боже, Вы писатель?

- Почему Вы решили?

- Вы сказали «щемяще». Это странное слово для человека в таком пальто.

- А Вы пишете?

- Скорее нет, чем да.

Он оценил ее ответ легким кивком, докурил.

- Если хотите, могу провести Вас на шестой этаж.

***

Алик вытер разлившийся апельсиновый сок с полированной стойки, краем глаза заметив слишком яркую куртку у входа. Катлонский приволок какую-то девицу и показывал ее друзьям. Она огляделась с восхищением вокруг, кивнула темнокожему саксофонисту, который снял шляпу в приветствии, и села на отодвинутый для нее стул.

«Это будет коктейль с приторной самбукой», - сделал он ставку на своем внутреннем тотализаторе.

- Джина, - Катлонский подошел к стойке. Глаза у него блестели. Алик никогда не видел его таким, но судя по тому, что девушка была столь же алкогольно-непредсказуема, они должны были найти общий язык.

Телефон завибрировал – это была Лера.

- Да, - он прижал телефон к уху, пытаясь перекричать саксофон и достать бутылку джина с самой верхней полки.

- Алик, мама приглашает нас на ужин завтра в пять в морском ресторане. Ты сможешь?

- Да, а что случилось?

- Не знаю, - она говорила слишком медленно и сладко, и Алик сразу понял – врет. – Тогда я заеду за тобой завтра?

- Да, буду ждать, солнце, - он отдал Катлонскому стаканы и бутылку.

***

Все происходящее на секунду отступило на задний план, и в ушах был только голос Леры – такой приторный и мягкий, и он чуял нутром – его собираются прижать к стенке, выставить условия и назвать вещи своими именами.

Он был знаком с Лерой давно, их отношениям шел уже пятый год. И вроде бы все ничего, но представить, что он проживет с ней всю жизнь, что у них будут дети, супермаркеты по пятницам и материнский капитал, он не мог. Кроме того, он испытывал какой-то страх перед ней и перед всей ее семьей – мамой и бабушкой. Это были три сильные женщины, он видел их на переговорах с партнерами, на работе – и отлично помнил, в какой тональности звенит в их голосах металл. С ним же Лера была как пушистая кошка: потакала всем его желаниям, соглашалась с любой ересью, которую он нес, поддерживала любой движ, - за пять лет он уже переставал верить в возможность существования такого контраста. Алик не отдавал себе отчета, но инстинктивно чувствовал, что как только распишется в нужном месте – его подомнут, скомкают и подопрут им ножку какого-нибудь стола в гостиной. Поэтому Алик оттягивал момент принятия окончательного решения, сколько мог.

***

Катлонский закурил сигарету и отошел к барной стойке, наблюдая за девушкой издалека. Он смотрел на ее немного нервные движения, улыбку, слышал ее приятный смех – когда женщина так смеется, хочется говорить еще больше. Она слушала каждого, с искрами в глазах цвета густых питерских сумерек, впитывая в себя каждое слово, принимая все, что они ей рассказывали, не взвешивая истории на весах морали, не ставя оценок, - чем приводила окружающих в полный восторг.

Взбудораженный, Алексей подошел к нему.

- Черт, какие же у нее ноги! Как ее зовут?

- Не знаю, - Катлонский картинно выпустил изо рта струю дыма. – Не хочу спрашивать. Мне она больше нравится безымянной. Если она скажет имя – это может все сломать.

- Она пьет джин, будто дышит. Буду звать ее Джин.

Алик только хмыкнул, услышав их разговор. Неинтересно даже, сколько они ей заплатили за час.

- Дорогие гости, - темнокожий саксофонист говорил с акцентом и его глухой голос будто царапал стены, - сейчас мы выберем двух счастливчиков из тех, кто опустил карточку участника в шляпу на входе, - наступило время для ночного танго!

Красные прожекторы проплыли по паркету, один из них медленно поднялся на стены, сделал мертвую петлю и остановился на Джин.

Девушка, улыбаясь, встала со стула.

- Парень, ну ты чего, давай.

Алик посмотрел на себя – рубашка, джинсы, серебристые часы на запястье – все кроваво-красное.

- Это ошибка, я не гость, выходите вы.

- Хватит ломаться, вперед.

Пересилив себя, он снял фартук и вышел в центр зала.

Джин улыбнулась ему. Он всматривался в ее лицо, залитое неоновым светом, почти физически ощущая, как шестеренки в нейронах приходят в движение, вспоминают эти глаза, линию лба, чувственный изгиб губ.

- Камилла? Я тебя совсем не узнал!

- Алик! А я думаю, неужели даже не подойдешь?

- Ты давно меня заметила?

- Конечно.

Заиграла музыка. Камилла выгнулась, раскинув руки в стороны, сделав смелый шаг к нему, - словно движимая потоком воздуха. Он автоматически встал в позицию, вспомнив свои занятия танцами сто пятьдесят лет назад.

- Только я веду, хорошо?

- Конечно.

Он резко двинулся вперед, почувствовал ее пропитанное джином дыхание у себя на щеке. Камилла, ну надо же, последний раз он видел ее, будучи еще в университете, три года они танцевали вместе бальные танцы, даже брали первые места несколько раз, и он почти ничего о ней не слышал до сегодняшнего дня.

- Мне звонил Дэн, жаловался, что ты была сегодня очень резка с ним, - он почувствовал, как ее руки напряглись.

- Что мне оставалось делать, он не оставил мне выбора, - она с неожиданной силой потянула его в променад.

- Выбросить цветы – это сильно, - он вернул себе контроль, повернув ее грубо.

- Не преувеличивай, я их просто не взяла, - она быстро подстроилась под него.

- Почему? – кастаньетты клацали, дразня, и струны гитары уже были не струнами – людскими страстями.

- Зачем брать подарки от того, кто тебе не нравится?

- А эти все, - он повернул к столику литераторов, - тебе нравятся?

- Они не дарят мне цветы. Все слишком спонтанно получилось, - Алик ускорился, мужская солидарность двигала им, заставляя мучить ее, почти толкать из стороны в сторону, резко менять направление.

Камилла словно прочла его мысли.

- Мстишь мне за Дэна?

Он вывел их в резкий точный твист, ее волосы ударили его по лицу, он прижал ее к себе крепче.

- Нисколько.

Она обвила ногой его корпус, не отводя глаз от его лица. Улыбнулась, дразня:

- Лжец.

Музыка закончилась. Они оттолкнулись друг от друга так же резко, как соединились в начале.

- Нальешь мне еще джина?

- Пошли.

***

Катлонский наблюдал за танцем Джин и бармена и чувствовал, как давно тлеющие угольки в его груди разгораются жарче. Эти двое точно бросали вызов томно-сдержанной атмосфере бара, сводя только им известные счеты на глазах у сотни людей.

- Вы знакомы? – спросил Алексей, когда они подошли к барной стойке.

- Нет, - ответили одновременно.

Алик налил ей джина, она подняла стакан, глядя ему в глаза насмешливо.

- За быстрых на расправу, - выпила медленно, не сводя с него взгляда.

Алик рассмеялся.

- Мне уже пора, - Камилла повернулась к Катлонскому. – Борис, спасибо, что провели меня.

- Конечно, - он потушил сигарету. – Я провожу до метро.

Алексей смотрел на нее глазами полными обожания.

- Я напишу для Вас сонет.

Она рассмеялась.

- Лучше для бармена. Он отличный танцор, - Борис помог ей накинуть куртку и они ушли.

Алик проводил их взглядом до дверей.

Теперь он вспомнил, чем она всегда цепляла его еще тогда, в университете. Ее едкие шуточки выбивали его из колеи, но это сочетание отстраненности и теплоты в ней притягивали. Время прошло, и то впечатление затерлось нежностью Леры, сотнями коктейлей и новых знакомых, но теперь он точно восстановил файл из папки «Корзина» и ощутил, как внутри переключился тумблер: «Хочу».

***

- Я вспомнила Вас, - Камилла улыбнулась. – Я видела Вашу фотографию на обложке книги в магазине.

- Пообещайте мне одну вещь, - они медленно шли по Невскому. Мимо изредка на огромной скорости проносились спортивные иномарки. По тротуарам гуляли парочки.

- Какую? – Камилла по какой-то странной причине чувствовала себя рядом с ним совсем маленькой, точно он жил уже сотую жизнь, а она только третью, она не могла шутить и троллить, ощущая в нем глубинную древнюю тоску – такое случается с людьми, которые долго жили одни. Эти люди словно покрываются раковиной - известковым налетом, который со временем твердеет, пропитывается металлами и драгоценными камнями, становится прочным, как сталь, - и через этот кокон они уже едва слышат, что происходит снаружи.

- Не читайте ее никогда.

- Почему?

- Я ненавижу ее.

- За что?

- Она лучше, чем я. Смешно, правда? Как можно создать что-то лучше, чем ты сам?

Камилла помолчала.

- Я думаю, Вы слишком строги к себе.

- Нет, поверьте. А Вы вскружили всем голову сегодня.

Она рассмеялась.

- Это единственное, чему я научилась за всю жизнь. Изредка производить впечатление.

- Я думаю, Вы слишком строги к себе.

- Нет, поверьте.

Глава вторая

- Лосось готов?

- Да, шеф!

- Я сама отнесу, - Лера взяла поднос из рук официанта и вышла в зал.

Сегодня у них за третьим столиком сидел известный ресторанный критик. Мать приглашала их в новый ресторан каждый день, пиаря свое приобретение и свою дочь – самого молодого шеф-повара города. Морская кухня, настоящие японские суши, супы из самых экзотичных морепродуктов – Лера отбивала огромные деньги, которые были заплачены за ее стажировки в Токио и Осаке.

Лера любила готовить. Она прилежно училась. Японская кухня привлекала ее своей утонченностью и какой-то невесомостью, древними ритуалами приготовления и оттенком таинства, которыми были пропитаны все рецепты. Сама она не умела так, могла только копировать.

Здесь всем нравилась ее кухня, но в Японии Лера была одной из худших учениц. Ей говорили, что она не чувствует еду. Лера смеялась: «Чувствовать то, что ты сейчас съешь?» Один повар – глубокий старик, ослепший от выплаканных над луком слёз, сказал ей: «Есть люди, у которых внутри для любви огромное ведро. Но у тебя – наперсток. Такие готовят только руками».

Каждый раз, когда она несла поднос с блюдом критику, она боялась, что вот сейчас раскроют ее мелкую, наперсточную душу, выплюнут ее, и прокричат на весь ресторан, что в еде нет ни капли сердца.

Мать не поняла бы никогда этих переживаний, и Лера никому не рассказывала, готовила, составляла меню, и вслушивалась в гул листвы во время питерского дождя, который был так похож на токийский летними вечерами, пыталась пробить дно в своем наперстке, чтобы стать, наконец, – бездонной.

- Ваш лосось, Игорь Геннадьевич, - улыбнулась она очаровательно.

- Благодарю-с, - он ухмыльнулся в усы. – Пахнет ничего.

- Белого вина?

- Да, пожалуйста.

Лера сделала знак официанту и, пожелав хорошего вечера, вернулась в свой кабинет.

Ее ждала мать.

- Ну что, отнесла?

- Да, - Лера села в кресло, - мой телефон не звонил?

- Нет, - мать не отрывалась от своего Айфона. – Алика ждешь?

- Да, мы же договорились, что он мне позвонит, я подъеду и заберу его.

- Почему он просто не вызовет такси?

- Мам.

- Я не понимаю просто, раньше не было денег – но теперь я плачу ему, и я знаю, сколько у него денег.

- Мы хотели заехать еще кое-куда, - соврала Лера.

- Ладно, - мать поднялась, - пойду поговорю с твоим критиком. Задобри Алика, чтобы наш разговор прошел мягче. Хочет он или нет, - но он уже перешел все мыслимые пределы. Или женится, или расстаетесь и увольняется.

- Личное влияет на профессиональное?

- Личное и есть профессиональное, девочка моя.

Лера посмотрела в зеркало на стене – распустила светлые волосы и подвела зеленые глаза, - вечер предстоял ответственный.

***

- Камилла? Привет, это Алик. Да, тот самый. Хочешь тусич? Кто будет? Наши любимые однокурсники, конечно. Дэн и Никита включены. Сегодня, прямо сейчас. Да, как всегда, мы спонтанные ребята. Не ной, а подгоняй. Да, выпить будет что. А, что будет? Ну, пока пиво, вино, наверное, притащат. Сангрию принесли, может, еще что покрепче. Да, к 10, отлично. Это мой номер, звони, мы тебя встретим.

Он сбросил звонок. Потом еще один - от Леры.

***

- Он не берет трубку, - Лера посмотрела на мать взглядом «ты была права». Глаза вмиг наполнились слезами.

Мать хмыкнула.

- Это именно то, за что он мне нравится. Чутьё бешеное у парня. Оставь его. И не бери трубку пару дней.

- Почему? – она зарыдала. - Что я не так делаю?

- Дело не в тебе, - слезы дочери Лилиан всегда выбивали из колеи. Лере требовалось совсем чуть-чуть, чтобы прекратить контролировать эмоции, выйти из берегов, и это всегда немного пугало, - все ты делаешь правильно. Просто надо немного на него надавить. Мы сделаем это вместе.

***

- Камиллочка, а вот и ты! - Алик встречал ее в своей коммунальной квартире - это была одна из его прихотей: ему нравилось жить в комнате, которую он отделал сам на первом курсе, выбрав каждую мелочь, до последней ароматической свечки. Он питал какую-то странную привязанность к этой грязной, захламленной фамильным старьем, сугубо мужской берлоге, точно она была свидетельством его гендерной принадлежности, его половым паспортом. - Мы тебя ждали! Что ты будешь? Сангрию? Виски?

- Пожалуй, сангрию для начала, - Камилле всегда требовалось около часа и трех рюмок, чтобы научиться прикасаться к мебели, не обращать внимания на пятна на стаканах, на трещины в паркете.

- За гостей! За хозяина!

- А Камилле полагается за опоздание! Давай сюда виски!

Даже крохотное сомнение не успело мелькнуть в ее голове, как она выпила виски, запив его сангрией.

- Еды у вас нет? – это были уже жалкие остатки сознания.

- Ты знала, на что шла.

- И то правда. Вы пойдёте завтра на митинг?

- Навального?

- Ну да.

- Зачем?

- Не верите в успех?

- Нет, Камилл, просто сама посуди? - Алик приуныл: эта тема ему не нравилась. Он чувствовал себя слабее, чем она. - Зачем это делать? Я не считаю, что Навальный или кто-либо ещё будет справляться со всем этим лучше.

- Думаешь, может быть хуже?

- Конечно, и будет хуже, стабильность лучше перемен.

- Это очень спорное утверждение.

- Ты считаешь по-другому? – он начинал злиться.

- Движение - жизнь, - чувствуя, что пора заканчивать, Камилла глотнула сангрии, которую теперь надо было допить, - целую кружку, - давайте в правду или действие?

***

Дэн был бесшумен. Он смотрел перед собой и избегал любого разговора с ней. Камилла никогда не понимала страсти Алика собирать такие компании - уже с сюжетом. Возможно, так он экономил собственные внутренние ресурсы - ведь тема для разговора приходила в его коммуналку на своих двоих и так же уходила - не оставляя следов, воспоминаний и послевкусия.

Около двенадцати они пошли гулять всей толпой. Камилла с Аликом все время шли впереди, пытаясь оторваться от остальных, он заливал ей что-то о теории струн, которая вдруг всплыла из глубин его памяти на поверхность, - под действием алкоголя, ночи или запаха ее духов – он не знал, - прочитал ей стихотворение, которое написал еще в прошлой жизни, до Леры и Инстаграма. Она смеялась над его стилем – «Булгаковщина», есенинское самокопание и какая-то душевная слабость в каждой строчке, чисто питерская эстетика эпохи нэпа, точно отражение района города, в котором он жил – Чернышевская-Площадь Восстания.

Наконец, они оторвались от остальных и вышли на Марсово поле – в темноте оно казалось больше и просторнее, скамейки – белее, мартовский воздух был пропитан солью и звездами. Они сели на скамейку.

- Мне нравится здесь. Это мое любимое место – Суворовская площадь, - Камилла кивнула головой в сторону Невы.

- Почему? – равнодушно спросил он.

- Там много воздуха. Он собирается со всего города, со всех рукавов реки, от Исаакия, от стрелки Васьки, от Петропавловки, и устремляется сюда, по Троицкому мосту, мимо фонарей и машин, и вот он весь здесь, на Суворовской площади, здесь самый питерский воздух, чувствуешь этот запах?

- Шавермы? – намеренно опошлил все он.

- Шпилей и холода, - она сделала вид, что не услышала его.

- Ты слишком красиво все воспринимаешь.

Она рассмеялась.

– Мир красив, и нужна лишь капелька смелости, чтобы увидеть это.

Он подвинулся ближе к ней.

- Напомни мне, почему мы с тобой не стали встречаться.

- Потому что у нас с тобой на глазах очки разных оттенков розового. Мы не совпадаем ни по каким ключевым вопросам.

- Да, - осекся он. – Это странно, но я всегда забываю об этом.

- Да, - ответила она, - я тоже.

- Вот вы где! – остальные нашли их, - захотели сбежать от нас?

- От вас ни спрятаться, ни скрыться! – Камилла моментально натянула свою светско-беспечную маску, вскочила со скамейки, - идем дальше?

***

Они шли по Невскому проспекту, было слишком тепло для марта: люди без шапок, открытые двери в магазины, возможность прикасаться к перилам моста, не боясь умереть от холода.

Дэн говорил с Алисой, Никита слушал их, перебивая с какой-то фигней, они говорили об универе, об Алике, об экзаменах, Камилла вздыхала нетерпеливо – все эти разговоры об учебе вызывали тошноту и скуку. Алик просто не слушал.

- Пойдем быстрее? – Камилла поравнялась с ним.

Он кивнул.

- О чем думаешь?

- Ни о чем.

- Вы с Лерой еще не собираетесь подавать заявление?

Он посмотрел на нее: это глубинно женское умение читать мысли.

- Не знаю.

- Значит, не собираетесь, - она засмеялась. Обернулась: они оторвались уже шагов на сто, - давай сбежим от них?

- Зачем? – не понял он, но ощутил, как приятно кольнуло сердце адреналином.

- Просто так, - она смотрела на него, глаза ее опьяняли.

- Куда?

Она нырнула в переулок, он едва успел за ней, она бежала через дворы, в арки, бесконечные питерские коридоры, страшные и гипнотизирующие колодцы, бежала бесстрашно, точно знала, что будет за поворотом.

У него кружилась голова. Он бежал за ней, едва успевая следовать за ярко-розовым пятном впереди. С Лерой такого никогда не было.

Наконец, они выбежали на Малую Садовую. Камилла остановилась.

- Как же здорово! Кажется, они нас потеряли.

У Алика зазвонил телефон.

- Это Никита.

- Не бери.

- В смысле не брать?

- Просто не бери.

- Но… – он даже не знал, что на это ответить. – Это как-то не по-дружески.

- Мало ли, - пожала она плечами. – Пусть ищут нас.

- Камилла, - наконец, он нащупал землю под ногами - родненький пошловатый цинизм, - какая же ты плохая девочка. Учишь меня плохим вещам.

- Что поделать. Жизнь иногда толкает на такие вещи.

Телефон снова зазвонил.

- Знаешь, что они думают о нас?

- Мне все равно.

- И мне.

Они прошли еще немного молча.

- Останешься еще?

- Сейчас 10.

- До 11?

- Только если будет еще спиртное. Ты же знаешь меня.

- Знаю.

***

Они нашли ребят и попрощались с ними. Не спеша вернулись к дому Алика, купили на последние деньги бутылку хорошего виски.

Лифт, рассчитанный на одного человека, заставил их притиснуться друг к другу слишком близко.

- Когда я буду богатым врачом, - едва сдерживая смех, чтобы скрасить неловкость, и рассеять двусмысленность, заявила Камилла, - у меня дома будет роскошный бар.

- Когда же это случится?

- Возможно уже в следующей жизни.

Он открыл для нее дверь, провел по темному коридору, отдал свои любимые тапки и открыл виски.

***

- Ты не думаешь, что мы рискуем стать еще одним потерянным поколением? – она опрокинула стопку виски – это так по-русски, пить виски, словно водку, и при этом презирать ее за нарочитую элементарность.

- Почему ты так думаешь? – он обожал смотреть, как она пьет. Так, словно была рождена для погружения в состояние алкогольного опьянения.

- Мы аполитичны, но еще молоды. Обычно за счет таких и меняют мир.

- В этом есть доля правды, - он задумался. – Даже школьники выходят на улицы.

- Да, а мы только пьем и гуляем по Марсову полю ночью.

- Ты бы хотела на митинг?

Она запрокинула голову: потолок кружился.

- Я слишком пьяна, чтобы отвечать на это. Но я знаю только, что выполнила свой гражданский долг – сходила на Марсово поле 26 марта. Жаль, что этого никто не заметил.

- Ты циник, - он рассмеялся.

Она пожала плечами.

- Я не готова ложить свою жизнь…

- Класть, - поправил он ее.

- Класть, - исправилась она, - класть свою жизнь на алтарь, который не способен ничего изменить.

- Погладь меня по голове, - вдруг попросил он.

- Зачем? – опешила она.

- Мне нравится.

- Ты же знаешь, что это не ко мне, - она отодвинулась.

Он вздохнул.

- Ты когда-нибудь хотел стать одним из первых колонизаторов Марса? – спросила она.

- Что? – он с трудом успевал за этой бешеной скачкой мысли.

- Ты бы полетел колонизировать Марс?

- Ну и вопрос. Для этого ты еще достаточна трезва?

- Я как раз для Марса.

- Слишком много воинственной планеты для одного вечера.

- Не ускользай от вопроса.

Он улыбнулся: чересчур изящно, она действительно совсем для Марса.

- Нет.

- Я тоже нет. И я все время думаю: это трусость, эгоизм или отсутствие интереса к жизни?

- Я думаю, что это, наоборот, дикий интерес к жизни, просто тебе не нужен Марс для того, чтобы уловить это.

- Да, наверное, ты прав. Мне нравится это объяснение. Оно нас полностью оправдывает.

***

- Все читают детективы или листают ленту в контакте.

- Фрагментарное мышление, - подсказала она.

- Да. Я не понимаю, что, если я хочу написать книгу, я должен писать или детектив или короткие рассказы?

- Ты знаешь, как я отношусь к твоему стилю. Никогда бы такое не стала читать.

Он фыркнул.

- Ты знаешь, что я думаю о твоем творчестве.

- Вот и поговорили, - она подвинула бутылку с виски к нему поближе. – Налей мне еще.

Они выпили.

- Я не знаю, что делать с Лерой.

- Неужели с мужчинами такое бывает? – она из последних сил пыталась уйти от этих разговоров, слить тему в метафизический унитаз, опошлить и затереть.

- Мне вообще не такие нравятся.

- Я знаю, тебе нравятся высокие синеглазые брюнетки.

- Да, - оживился он. – Может, стоит переплавить линзы в наших очках, - он небрежно положил руку на стол. Его средний палец на кончике ее.

Он плохо понимал, что делает. Почти не задумывался об этом. Где-то далеко на задворках сознания он подозревал, что делает все это назло Лере, ее маме, их номерам, которые намертво впечатались в его телефон, чертовым коктейлям. Камилла, теплая и не требующая от него ничего, веселая, немного острая, как маленький молодой перчик, сидела рядом, дышала воздухом его комнаты, пила виски из его стопки и говорила с ним, о чем он хотел, - о смыслах.

- Сделать одни на двоих? – она не убрала руку. Знала, что надо, иначе все будет неправильно, она обрушит хрупкую пирамидку их призрачной полудружбы, но вдруг стало все равно: неправильные черты его лица, большой нос, маленькие глаза, ватные настроения, коротковатые пальцы.

Он подвинул свой стул ближе. Она рассмеялась вдруг.

- Что? Я могу назад.

- Не надо.

Он попытался ее обнять, но она выскользнула у него из рук и повернулась к нему спиной: теперь он обнимал ее сзади, вдыхая какой-то невероятный аромат ее волос.

- Господи, - не выдержал он. – Как же ты вкусно пахнешь. Что это за шампунь?

- Секрет, - улыбнулась она.

- Чего ты боишься? Что я всем разболтаю? – он наклонился, чтобы поцеловать родинку на ее шее.

- Нет. Что будешь заставлять Леру мыться этим шампунем перед.

- Перед? – расхохотался он, но остановился.

- Да.

- Камилла, мне так хорошо с тобой. Ты единственная, кто меня не бесит.

- Как же Дэн? Я думала, что он очень хороший человек.

- Этим и бесит.

- Лера?

- Она слишком давит на меня. Вся их семейка. Иногда мне кажется, что меня закатают в асфальт. Мне только с тобой хорошо. Ты понимаешь меня, Камилла, - он вдруг подхватил ее на руки, закружил по комнате, алкоголь пульсировал в венах, калейдоскоп ночных дворов смешивался с запахом ее волос, ее талия умещалась в его ладони, он аккуратно положил ее на диван, попытался лечь сверху, но она опять ускользнула, он обнял ее сзади, поцеловал в шею. – Как же ты пахнешь.

Она молчала, не двигаясь. Нужно было найти в себе силы. Не растекаться. Решительно встать, натянуть куртку, ботинки и уйти, сбежать, через дворы и мосты. Последние даже можно не сжигать. От Алика достаточно оторваться, он не побежит вслед, она это хорошо знала.

Она вытянула шею в ответ на его очередной поцелуй.

- Останься сегодня, - шептал он.

- Завтра понедельник.

- Ну и что? Что тебе нужно? Халат? Фонендоскоп? Я всем тебя обеспечу. Оставайся, поедешь от меня.

- Нет-нет, я должна идти, - она попыталась встать, он мягко удержал ее.

- 11 еще нет.

- У меня так кружится голова. Знаешь, нам на инфекциях рассказывали, что есть такой симптом в начальной стадии печеночной комы – симптом провала. Когда голова так кружится, что тебе кажется, ты падаешь в бездну, а ты просто лежишь на кровати и смотришь в потолок. У меня так сейчас. Фу. Надо перестать проводить такие параллели, особенно на фоне того количества выпитого.

Он прижал ее к себе. Она продолжала:

- Комната очень атмосферная. Когда я здесь, мне кажется, что за окном толпа переименовывает Петербург в Петроград, грабит Зимний дворец и убивает офицеров царской армии прямо на улицах.

- Правда? Мне очень приятно, - он заулыбался, - эта комната принадлежала одному археологу, который любил мою бабушку и научил моего отца своему делу. Он очень долго болел. Бабушка ухаживала за ним. И потом он оставил ей эту комнату.

- Он… умер здесь?

- Да.

Камилла помолчала.

- Теперь все здесь выглядит совсем по-другому.

- Cтрашно?

- Нет. Я должна идти, - на этот раз попытка вышла более осмысленной, она вырвалась, смогла встать. – Никогда не знала, что виски так растормаживает. Где моя куртка?

Алик подал ей куртку.

Она стояла перед запыленным зеркалом, прикрепленным к двери платяного шкафа, и завязывала на шее платок из дорогого французского шёлка. Он стоял в двух шагах и смотрел на нее.

Наверное, это был один из самых эротичных моментов в ее жизни. Пустота и взрывоопасность воздуха, нечеткое отражение в зеркале, одно неверное движение – и все пропало. Она посмотрела на Алика.

- Пока. Еще увидимся.

- Я провожу тебя до метро.

Он шел рядом по холодной улице, глядя на нее украдкой. Интересно, о чем она думает сейчас. Почему не осталась? Из-за Леры? Из-за него? Маленькие глаза, большой нос, коротковатые пальцы? Грязная комната? Кто знал, что все так закрутится. Он вообще звал только Дэна с Никитой. Остальное было спонтанно.

- Пока, - она обняла его по-дружески небрежно.

- Пока, - он не мог отказать себе в удовольствии снова ощутить в ладонях ее тонкую талию. – Звони.

- Обязательно.

Алик чувствовал, что не может закончить все вот так тупо, вернуться домой на щите, ему нужно было остаться в седле, сделать вид, что ничего не случилось, что для него все это ничего не значит.

- Камилла! – окликнул он ее, когда она уже прошла через турникет, - кажется, я теперь тоже в твоей коллекции?

- Какой коллекции? – не поняла Камилла.

- Отверженных и озадаченных.

Она включилась в игру, рассмеялась, дразня.

- Прости, я правда не хотела, - и исчезла на эскалаторе.

Глава третья

Майя стояла на перроне метро. Ей было холодно.

И как всегда, было сложно понять, это холод физический или душевный.

Ее фотографии опять не понравились заказчику: она выглядела на них слишком грустной. Она постаралась в следующем сете. Отдала все, что накопила за последнюю неделю - один солнечный день, порцию ванильного мороженого и воздушный шар, подаренный младшей сестрой.

За все это ей заплатили пять тысяч.

Из тоннеля подул ветер – затхлый, теплый, урбанистический воздух, выталкиваемый вереницей жестяных вагончиков. Она слышала шум приближающегося состава - идущий точно из центра земли.

Дорога домой после съёмок была самой тяжелой частью дня: представления о том, что её ждёт, были страшнее реальности. Сейчас она откроет старую, покрашенную тремя разными красками, дверь, снимет кроссовки, спрячет их в шкаф - и повернёт ключ. Свет в коридоре не будет загораться, потому что в доме нет электричества. Сестра будет ждать ее в комнате. Но прежде она заглянет в комнату справа: посмотреть на старую высохшую женщину, которая не встаёт с кресла уже несколько месяцев, не хочет пить, есть, только - сидеть в старых, пахнущих лекарствами подушках и смотреть на узор обоев. Единственным, что могло вытащить ее из этого состояния, был электрический свет. Когда загоралась лампочка, женщина тут же вскакивала с кресла, начинала метаться по квартире, переворачивая мебель и крича страшным голосом, что сейчас она умрет: свет высосет из неё душу, растворит ее тело и превратит в ничто.

- Ты приняла лекарство?

- Да. Они опять приходили. Сказали, что я должна пойти с ними. Они идут на войну. В этой страшной обуви с яркими шнурками. Будут бороться с дьяволом.

- Понятно, - Майя прикрыла дверь.

Постучала условным стуком в дверь второй комнаты.

- Ты опять забыла сразу убрать кроссовки в шкаф?

- Извини, - Оля оторвалась от уроков. Комнату освещали две свечки. – Я промокла под дождем и пошла в душ.

- Ясно.

- Как твоя работа? – робко спросила сестра.

- Заплатили. Завтра оплачу счет за свет. К вечеру включат.

- Надо у бабушки выкрутить лампочку.

- Я сделала это еще утром, - Майя упала на скрипучую кровать, завернулась в одеяло. – Сейчас посижу и пойду.

- Куда?

- В одно место.

- Может, ты останешься? Бабушке сегодня нехорошо.

Майя посмотрела на сестру: невысокая и хрупкая девятилетняя девочка, послушно учившая уроки при свете свечи с сумасшедшей бабушкой за стенкой. Светло-зеленые глаза отражали дрожащее пламя свечи, приобретая неестественный янтарный оттенок, точно не глаза – древний закаленный кристалл. Майю удерживали только эти глаза, она ненавидела их. Если бы не они, она бы давно все бросила и уехала отсюда, из этой квартиры, из этого города и этой холодной страны на краю света. Оля была нитью, которая связывала ее с реальностью, не давала забить на все и улететь, как гелийному воздушному шарику по направлению ветра.

- Я должна уйти, - жестко сказала она. – Ты доделывай математику и ложись спать. Когда проснешься, я уже вернусь.

***

Алик ехал на работу. Электрический свет метро сегодня почему-то раздражал его. Лера все еще не звонила. С того момента, как он кинул ее с ужином, прошла уже неделя. Он начинал нервничать. Несмотря на недельное отсутствие пресса, он не чувствовал себя свободнее, и это ему не нравилось. Камиллу он тоже больше не видел. Она не писала ему, он ей. Тот глупый порыв, помутнение сознания после танго, было нелепостью и попыткой бегства.

Зашли какие-то подростки. Они бурно жестикулировали, точно спорили о политике, вкусах или погоде.

Алик снял один наушник – ни звука.

Глухонемые.

Они улыбались, издавали какое-то подобие смеха, и Алику стало не по себе. Он почему-то верил, что у этих подростков внутри происходит больше, чем у него – что они ощущают мир острее, у них обоняние диких псов и зрение хищных птиц. Они не жалуются на жизнь, они говорят друг с другом в метро, и они счастливы только от того, что понимают друг друга, пусть в самом буквальном, самом элементарном смысле - им этого достаточно. К черту тонкие движения души, скрытые желания и подавленные настроения.

Меньше ожиданий – больше счастья.

В вагон зашла девушка. Она прошла мимо Алика в противоположный конец вагона, бросив на него сосредоточенный взгляд. Это был интересный контраст: такая внутренняя собранность и небрежный низкий конский хвост пшеничных волос, дешевая темно-зеленая парка нараспашку. Худая и немного нескладная, вся ее фигурка кричала о помощи. Алику казалось, что он слышит этот крик, разносящийся в пошлом электрическом свете метро.

Он отвернулся и закрыл глаза: ехать еще минут пятнадцать, можно вздремнуть.

***

В баре его ждал сюрприз.

- Лилиан Максимовна, добрый вечер! – в горле внезапно пересохло. Он откашлялся. – Налить Вам чего-нибудь?

Мама Леры наблюдала за его реакцией.

- Воды, пожалуйста.

Алик поставил перед ней стакан.

- Выпей. Твой хрип режет мне уши.

Алик послушно сделал несколько глотков.

- А я как раз собирался позвонить…

Лилиан махнула рукой, перебивая его.

- В эти игры – с ней. Не со мной. Ненавижу лапшу.

Алик кивнул.

- Я думаю, ты сам чувствуешь, что время большого выбора пришло. Нужно просто ответить на вопрос самому себе: хочу ли я хорошей и безбедной жизни с девушкой, которая меня любит? Или, может, ее не любишь ты?

- Ну что Вы! – Алик опустил глаза. Он не знал, как с ней разговаривать. Несмотря на свои пятьдесят она выглядела на тридцать пять, подтянутая блондинка с по-детски лазурными глазами, - эта ангельская внешность никак не сочеталась с ее стальным голосом и душевной несгибаемостью. Иногда она казалась Алику даже жестокой, но тогда он вспоминал, чего она добилась в бизнесе, и снова хорошо относился к ней. – Я люблю ее, - на вкус эта фраза была такой же, как сама Лера – тягучей и приторной карамелью.

- Надеюсь, - но эти его слова абсолютно ничего не значили для Лилиан. – Тогда звони ей. Деньги на кольцо у тебя есть?

- Есть, - пробормотал Алик, как всегда немного опешив от ее прямоты.

- Тогда мы в ожидании хороших новостей, милый. Адью, - она встала.

Алик замер. Кто-то схватил его руку.

- В чем дело? – крикнул он, больше от испуга.

Человек перед стойкой что-то показывал ему знаками. Глухонемой в джаз-баре?

В конце концов, Алик понял, что тот просто просил коньяк, налил, сполоснул стакан.

- Извините, - женский голос, прохладный, как ключевая вода, - я ищу представителей клуба, не подскажете?

Алик обернулся – девушка из метро, сосредоточенный взгляд черных глаз.

- Зачем они Вам?

- По деловому вопросу.

- По деловому? – переспросил он. Все знали, что стрип-клубу этажом ниже надо было снимать рекламу в стиле «ревущих 20-х». – Они за столиком вон в том углу.

- Спасибо, - девушка не уловила его иронии.

***

Кольцо.

Он мысленно повторял это слово снова и снова.

Вытащил телефон, нашел Леру в списке контактов. Вспомнил ее нос – с маленькой горбинкой, мушку над верхней губой, ее мягкие руки, теплые глаза. Посмотрел на свои дорогие часы – ее подарок на день рождения. Наверное, она была самым лучшим вариантом для него – успешная, но настроенная на семью, богатая, красивая, податливая.

- Скотч со льдом и джин.

Алик очнулся: перед ним стоял Катлонский.

- Секунду.

***

– Хотела спросить Вас об одной вещи, - Камилла улыбнулась ему как всегда немного застенчиво. Она встретила Катлонского в книжном магазине, где он раздавал автографы. Он пригласил ее выпить в джаз-бар, и теперь они сидели возле окна, слушая тягучего Кола Портера.

- Конечно, - Борис смотрел на нее почти с восторгом. Такая красивая и юная, проводила этот вечер с ним, с джином за его счет.

- Почему главный герой так и остался один в конце? – слова Алика о коллекции никак не шли у нее из головы. – Почему он не смог быть ни с одной из женщин?

- Есть люди, которые не для этого создавались.

- Для чего же? – горько спросила Камилла.

- Для чего-то другого.

- А конкретно Ваш герой?

- Для осмысления более совершенных материй.

- Более совершенных, чем люди?

- Да, - Катлонский пожал плечами. - В конце концов, люди – лишь биологический механизм, который подчиняется тем же законам, что и все живое.

- Да Вы мизантроп.

- Думаю, Вы тоже созданы для нечто большего.

- Знать бы еще для чего, - внезапно зло ответила она.

Борис улыбнулся своей улыбкой переодетого бога.

- Наверное, Вам совсем не просто.

- В смысле?

- У Вас большая внутренняя емкость и амплитуда отклонения.

- Амплитуда отклонения?

- Поэтому всей нашей компании было так приятно в прошлый раз – Вы слушали весь наш бред без оценки, принимая всё и всех. Людям Вашего возраста сложно так – нужны рамки, четкие границы между добром и злом, иначе от мира сносит голову. Поэтому они Вас опасаются, а Вам с ними неинтересно, и Вы сидите здесь, пьете джин в компании сорокалетнего старца.

- Вовсе Вы не старец, - дежурно улыбнулась Камилла.

- Спасибо, мне приятно, - дежурно улыбнулся он.

Они выпили.

- Я все равно не понимаю, почему он не остался с Мэл, не хотел сделать свою жизнь счастливее, - сказала Камилла, аккуратно поставив запотевший стакан на стол.

- Он и так был счастлив.

- Он не жил полной жизнью.

- Он не жил полной жизнью в твоем понимании, - ничего, что я на ты? Это ведь дело привычки. Тебе такая жизнь нравится, ему – нет, для него это слишком. Как отпуск – на две недели хорошо, но на каждый день всего слишком много – чувств, ощущений, мыслей. Неспокойно.

- Жизнь должна быть спокойной?

- У всех прибор для измерения жизни откалиброван по-разному.

- А как он откалиброван у Вас?

Он посмотрел в ее глаза – сегодня они были цвета зимней воды в Неве, и притягивали так же, манили в глубину, как сирены.

- Моя калибровка уже давно сбилась, Камиллочка.

Она рассмеялась.

- Вы говорите так, чтобы уйти от ответа, - ответила Камилла, делая глоток джина и глядя на него смеющимися глазами.

- Ты поздоровалась с барменом? – резко перевел он тему, точно испугавшись, что размякнет окончательно, пойдет ко дну.

- С барменом? – переспросила она. – Я с ним пока что не здороваюсь.

- Поссорились?

- Нет.

- Ладно. Дай мне минуту, поздороваться с автором за тем столиком.

***

Камилла подошла к барной стойке – ситуация была дурацкая.

- Привет, - Алик взглянул на нее мельком – нежно-голубой мягкий свитер, алая помада.

- Привет.

- Как ты?

- А как ты? – отразила Камилла: она чувствовала себя неловко, ей казалось, что она снова нанесла раны, сама не испытав при этом ничего, кроме удовлетворенного любопытства естествоиспытателя.

- Слушай, ничего страшного, что не удалось переплавить наши очки, - Алик вздохнул нетерпеливо: сейчас вся эта история с пьяными обжиманиями казалась ему несуразной глупостью, надо было покупать кольцо и жениться. – Мы можем общаться дальше или не общаться, как ты захочешь.

- Люблю тебя за талант принятия решений, - фыркнула Камилла, почувствовав, что проиграла игру в то, кому более пофиг. – Мне пора. Рада, что ты в порядке. Не хотела задеть твое самолюбие.

- А что ты хотела?

Камилла пожала плечами.

- Извини.

- Ты трусиха, Камилла, - мастерски спроецировал Алик на нее свои страхи. – Ты просто испугалась и убежала. Ты всегда так делаешь.

- Ты меня не настолько знаешь, чтобы заявлять это, - пробормотала Камилла.

- С Дэном ты поступила так же. Боже, кто тебя так обидел?

- Да пошел ты, - Камилла встала. – А какая свадьба так напугала тебя?

Он посмотрел ей в глаза, пытаясь придумать ответ. Покачал головой, отвернулся.

- Камилла, идем? – Катлонский подал ей куртку.

- Идем, - Камилла посмотрела на Алика, точно он мог сейчас выдать ее тайну и все сломать.

- Что у вас произошло? – спросил Катлонский, когда они вышли на улицу.

- Ничего. Давно не виделись. Вспомнили одну старую обиду. Уже все в порядке.

- У вас что-то было?

- Нет. Но мы прошли по касательной.

- Как это?

- Я сбежала в последний момент.

- Почему?

- Возможно, я поступила плохо, но Вы же видели его. Его сложно назвать привлекательным. Мне было любопытно, как далеко все может зайти. У него есть девушка. Мне было приятно, что кому-то интересны мои мысли, а ему – что кому-то интересны его. Это интеллектуальная связь, и ее нельзя было переводить в другую плоскость.

- Ты ему нравилась, а он тебе – нет?

- Я не думаю, что я ему нравилась. Я думаю, что ему не нравится его девушка.

- Очень женская мысль. Он с ней, значит, она ему нравится.

- Он хотел меня в какой-то момент, но я знала, что это никуда не приведет. Я не хочу быть с ним.

- Зачем тогда ты играла в эту игру?

- Мне было весело. Любой женщине приятно видеть, что ею восхищаются.

- Но спишь ты только с теми, с которыми видишь будущее?

- Я стараюсь быть честной.

- Я не вижу здесь связи. Иногда честнее переспать, чем давать обещания, зная заранее, что ты их не выполнишь.

- Но ведь в самый момент игры все наслаждаются. Зачем его портить?

- Тогда иди до конца. Иначе это как-то малодушно.

- Я иду, сколько хочу, - Камилла потеряла терпение. – И делаю только то, что делает меня счастливой. Вот я сейчас иду с Вами – и мне нравится. А когда перестанет – я сбегу.

Катлонский рассмеялся.

- И ты уверена, что сбежишь не тогда, когда станет страшно?

- Нет, не уверена, - Камилла остановилась. – Не понимаю, зачем вообще стала Вам рассказывать про Алика.

- Его зовут Алик? Парня моей дочери тоже так зовут, - Катлонский поморщился: зачем, зачем он это сказал, точно красным маркером выделил свой возраст в анкете.

- У Вас есть дочь?

- Да, твоего возраста.

- Может быть, Вы женаты?

- А как ты думаешь?

- Не знаю. Иногда у Вас проскальзывают такие вещи, которые знает только мужчина, который долго жил с женщиной.

Катлонский выдержал паузу, вдохнул скованный морозом воздух.

- Три года. Мы развелись, когда дочке было два. Я с ней почти не общаюсь.

- Почему?

- Она не может меня простить.

- А Вы пытались?

- Много раз. Я смирился уже с этим.

Камилла помолчала.

- Ваша книга была написана для Вашей жены?

- Нет. Я познакомился с ней позже.

- Понятно.

- А у тебя есть кто-нибудь?

- А Вы как думаете?

- Думаю, нет.

- Почему?

- Потому что ты даже дверь в метро не даешь мне открыть для тебя.

Камилла рассмеялась.

- Обещаю исправиться.

***

Алик бросил монету какому-то нищему у входа в метро. Присмотревшись, почти с ужасом понял, что тот не мог говорить – калеки преследовали его этим вечером.

Он встал на эскалатор. Прямо перед ним - девушка в зеленой парке нараспашку.

Он замер, точно услышав ужасный крик. Ему вдруг показалось, что ее плечи вздрагивают от рыданий. Он спустился на одну ступеньку ниже.

- Простите, Вам нужна помощь? – ему чуть не снесло голову от этого порыва, было так странно делать нечто подобное, говорить с незнакомцами в метро, замечать прохожих, слышать крики.

Девушка обернулась. Четкий взгляд карих глаз.

- А, Вы тот бармен, - невпопад ответила она.

- Мне показалось, Вы плачете.

- Мне показалось, Вы тоже.

Алик смотрел на нее. Она не была красивой: бесцветно-пшеничные волосы, светлые ресницы, большой рот, - но эти глаза впечатывались в память намертво, взгляд, точно пуля, проходил насквозь, навылет, смешивая все внутренние органы – и душу - в кашу.

- Алик.

- Майя, - она пожала его крепкую руку.

- Вы до Чернышевской?

- Да.

Они доехали молча.

- Давай я тебя провожу, это плохой район.

- Хорошо, - пожала плечами Майя.

Мимо пролетела скорая с сиреной.

- Сигареты нет?

- Нет.

- Зож?

- Вроде того.

Она стрельнула сигарету у прохожего.

- Если я курю, мне доплачивают на съемках, - пояснила Майя.

- Ты модель?

- Вроде того.

- Взяли сегодня на работу?

Майя кивнула. Выдавила из себя улыбку: положено радоваться.

- Если я не курю, меня принимают в семье невесты, - сказал Алик.

- Ты женишься?

Он кивнул и выдавил из себя улыбку.

Город уже был во тьме. Оранжевые фонари и неоновые вывески придавали ему какой-то космический вид: можно было подумать, это город на Марсе.

- Она красивая? – спросила Майя.

- Ну да. Любит меня.

- Это она подарила часы?

- Ты очень внимательная.

Майя пожала плечами.

- Что ты будешь делать для клуба? – спросил Алик.

- Сниматься в рекламе.

- Ты этого хочешь?

- Они платят хорошие деньги.

- Зачем тебе деньги?

- У меня есть младшая сестра.

- А Ваши родители?

- Я не знаю, где они. Бабушка про них никогда ничего не рассказывала.

- И нет никакой другой работы?

- Я принимаю все предложения, - Майя посмотрела на него.

- Не нужно делать того, чего ты не хочешь, - сказал Алик.

- Мы пришли, это мой дом.

Майя шагнула к нему и поцеловала в губы. Ей было жизненно необходимо тепло, будто внутренняя батарейка вот-вот сядет и она умрет, как тамагочи, глупо и бесцельно. Она точно пила Алика по-вампирски беззастенчиво, чувствуя в нем огромный запас жизненных сил от сытой жизни.

Он не ожидал такого. Обнял ее аккуратно, чувствуя на губах ее ледяное дыхание и привкус сигаретного дыма, которые, наконец, вычеркнули из его мыслей кольцо, вкус карамели и запах волос Камиллы.

Майя оттолкнула его.

- Прости. Обычно я такого не делаю, - она испугалась сама себя, собственного хищного нутра, готового в любой момент к дикому прыжку на добычу.

- Я тоже, но ведь мы должны иногда выбиваться из схемы?

- Что? – не поняла она.

- Иди ко мне, - он обнял ее осторожно, точно она была фарфоровой, - ты дрожишь.

Она молчала.

Он снова поцеловал ее, проверяя свои ощущения.

- У тебя холодное дыхание. Ты замерзла?

- Нет, - она как-то неловко положила руку на сердце, словно его сжало.

Алик наклонился и поцеловал ее куртку в том месте.

- Теперь лучше?

- Да, - она обняла его, провела ладонью по его руке, нащупала через рукав часы на его запястье. – Не носи их, они тебе не идут.

- Ты права, - он снял часы и бросил их в урну.

Майя рассмеялась в восторге.

- Я хочу к тебе.

- Идем.

***

Утром он, скорее по привычке, сварил кофе. Надел второй свитер – парадоксально, но после такой ночи ему было холодно.

Окна общей кухни выходили в колодец, мартовский свет едва проникал через черные ветви деревьев. Запах хорошего кофе быстро заполнил кухню и коридоры. Половицы неприятно скрипели под его шагами. Алик вслушивался в этот скрип, и ему казалось, что на самом деле это – работа его внутренних шестеренок, которые наконец возвращают его к себе, к собственным мечтам, сбрасывая оковы чужих ожиданий. Он вдруг ощутил, что может делать то, что хочет сам. Он может бросить работу барменом. Вернуться к космосу и повесить обратно на стену портрет Илона Маска.

Она еще спала, пшеничные волосы рассыпаны на подушке.

Алик сел на подоконник и сделал глоток кофе.

Он чувствовал себя облегченным – не знал, как сформулировать это иначе. Точно она своим прохладным телом смыла все сомнения, разрушила все диллемы и не оставила камня на камне. С ним никогда такого не было: точно все чувства свились в точку, в нее, и все, на что хватало его мыслей, его желаний и воли - пить ее холодное дыхание, запоминать ее манеру проводить ладонью по его руке, смотреть в ее четкие глаза. Он чувствовал, будто спас ее. Или спасет в будущем – это и станет его смыслом жизни.

- Доброе утро, - она открыла глаза.

- Доброе утро, солнце, - ответил Алик автоматически. Внутренне содрогнулся: он не мог теперь называть Майю так же, как он называл Леру, иначе они смешаются у него, сольются в единый горько-сладкий образ, и он поверит в существование этого идеала, не сможет сделать выбор никогда.

Майя посмотрела на него своим четким взглядом.

- Скажи это еще раз.

- Солнце?

- Да, - она встала. Потянулась, точно его не было в комнате, подошла к Алику. Он не сводил с нее глаз. Майя встала на колени у подоконника, ее губы на уровне края чашки, сделала маленький глоток горького кофе.

- Солнце, - это слово улькнуло в его сердце, точно якорь.

- Мне так никогда никто не говорил. Можешь говорить это чаще? – одной фразой она связала их вместе, продлила их историю еще на сотню страниц.

- Конечно, - он погладил ее по голове.

***

Лере стоило больших усилий приехать к нему. Она ненавидела его квартиру. Не понимала, чем она ему так дорога, эта нарочитая убогость, пыль и грязь, десятки ушей за дверьми, глаз в щелях, запах стиранного белья, моющих средств для посуды.

- Привет.

- Привет.

- Мама сказала, ты хотел видеть меня.

- Да, заходи, - Алик пропустил ее.

Лера заметила карту созвездий на стене в его комнате. Они сели за стол – напротив друг друга.

- Почему ты уволился?

- У меня изменились планы.

- Снова Илон Маск? – зло усмехнулась она. – Мы же с тобой сто лет назад уже все решили об этом. Нечего витать в облаках, лучше синица в руке. Я была так рада, когда уговорила маму взять тебя. Мне казалось, тебе тоже нравится эта работа и твоя зарплата.

- Мне мало этого.

- Мало? – задохнулась Лера. – Ты совсем обнаглел, что ли?

- Пойми, я способен на большее, чем просто смешивать ингредиенты.

- На что же?

- Летать к звездам. Мне нужен какой-то смысл.

- Смысл можно найти не только в работе.

- Это правда.

Он медленно достал из ящика стола кольцо. Поставил на ребро и легонько толкнул – оно докатилось до центра стола и упало.

Лера смотрела за ним, не дыша. Неужели? Все решилось? Можно перевести дух?

- Я женился.

Она вспыхнула. Не помня себя, швырнула в него сумку.

- Подлец! Предатель!

Алик бросился к ней: она перевернула стул, сорвала со стены созвездия.

- Лера, Лера, ты будешь счастлива, - бормотал он, чувствуя полную беспомощность перед ее одержимостью.

- Убери руки! – рыдала она, - Ненавижу тебя! – вырвалась, выбежала из комнаты, хлопнула дверью.

Алик вышел в коридор: она заблудилась в коридорах квартиры.

- Выход здесь.

Она прошла мимо него, он почти ощутил обжигающую ярость шлейфа ее духов.

Закрыл дверь и выдохнул.

***

У Майи всегда было так: все или ничего. Если она была с кем-то, то поглощала его до конца огромной черной дырой.

Алик чувствовал эту кричащую пустоту и отчаянно пытался заполнить ее, отдать ей все, что было у него внутри, – свои мечты, мысли, знания. Ему казалось, что он вкладывает в нее идеи, как в плодородную землю, что со временем они взойдут, и он заберет их обратно окрепшими и цветущими. Он не понимал, что она была пуста, как мир до первого дня творения, – и цеплялась за него, потому что он был единственный из всех знакомых ей, кто был не пуст. Он искал жизненный смысл в ней, а она – в нем, и это держало их вместе, создавало иллюзию похожести, хотя один пытался ограбить другого, не подозревая, что сейф пуст.

***

- Что-то случилось или Вы просто захотели со мной увидеться?

- Просто, - Борис пожал плечами. – Тебе неприятна моя компания?

Камилла растерялась.

- Приятна, конечно, - пробормотала она. – Сложно поверить, что Вам приятна моя.

Он поморщился. В глубине души ему нравились смелые, независимые и легкомысленные женщины. Камилла зацепила его именно этим. Неужели обман зрения?

- У этой скромности нафталиновый запах.

Она улыбнулась неловко. Ненавидела эту черту в себе. В глубине души она бы хотела быть смелой, независимой и легкомысленной, и иногда ей удавалось влиться в образ хэмингуэйевской Брет или Пат Ремарка, но потом чрезмерный анализ и страх показаться слишком высокомерной брали вверх, и она начинала сыпать на голову пепельный дождь.

Камилла выдохнула, точно пытаясь выдуть четкость сознания из головы.

- У вас четверг – выходной?

- Да, один день в неделю. Как твои дела? Учеба?

- Все хорошо, спасибо. Как Ваша работа?

- Так себе.

- Что-то случилось?

- Мне в журнал пришел неплохой очерк, но его не разрешают печатать.

- Почему?

- Говорят, что он оскорбляет чувства верующих.

- О боже! – возмутилась Камилла, – чем же?

- Главный герой решил развестись, стоя на службе в церкви.

Камилла рассмеялась.

- Но это ведь полный бред.

- Я тоже так думаю, - он вздохнул. – Но редактора не убедить, а с автором объясняться придется мне.

- Иногда мне кажется, что весь мир сходит с ума.

- Ты голодная?

- Немного. Может, зайдем куда-нибудь?

- Конечно.

Они зашли в ресторанчик с богатым винным погребом. Маленькие столики и высокие табуреты, неаккуратные граффити на стенах, открытая кухня и вино на полках – чтобы самому выбрать бутылку, подержать ее в руках и на секунду представить себя владельцем богатого погреба где-то в Тоскане. Своего рода тоже продажа иллюзий.

Борис вернулся с бутылкой немецкого Прадикатсвайна, разлил по бокалам.

Она убрала прядь волос за ухо и посмотрела на него, точно извиняясь.

- Что такое? – спросил он.

- Мне кажется, Вы разочарованы сегодня.

- Чем?

- Мной.

- Почему? – он был неприятно удивлен такой проницательностью.

- Вам бы хотелось, чтобы я была более взбалмошной. Мне тоже.

- Что-то случилось?

- Учёба. У меня не получается совмещать фундаментальные науки и легкомысленное поведение. Но выбрать я тоже не могу.

- Почему?

- Потому что первое мне нужно, чтобы спонсировать второе.

- Думаешь, легкомыслие дорого стоит?

- Конечно.

Борис налил ей вина.

- Со мной можно на «ты».

- Я постараюсь.

- Это сложно?

- Это не связано с Вами. Это загоны моего воспитания.

Он кивнул, улыбнувшись сдержанно, - она его подбешивала в такие моменты. Непонятно, для чего нужны были все эти сложности, старательное избегание темы времени, кошки-мышки, ты-Вы. Не сговариваясь, они делали вид, что возраста не существует. Но он-то знал, что он есть, и это не невесомая материя, а тяжелый уродливый камень.

Она, точно прочитав его мысли, наклонилась к нему поближе.

- Дайте мне время, Борис.

Он кивнул, улыбнулся.

- Вы грустный сегодня.

- Все в порядке, - он взъерошил волосы ужасным неловким жестом, подпер подбородок рукой, наблюдая, как она ест – медленно, испытывая наслаждение каждой клеточкой тела. – Плохо сплю просто.

- Думаете о чем-то?

- Работа.

- Значит, думаете о разводе на церковной службе? – она улыбнулась – ей казалось, что это смешно.

- Да нет, - ответил он слишком серьезно. – Мне все равно, если честно. Нет - так нет. Я переживу разговор с автором на эту тему.

- Неужели Вам не хочется, чтобы все стало чуть более адекватным?

- Конечно, хочется. Но я придерживаюсь теории, что у каждой страны свой уровень абсурда – и он не зависит ни от чего.

- Уехать Вы не хотите?

- В разные моменты по-разному. А ты?

- Я бы хотела увидеть как можно больше в этом мире.

- Тебя пугает мысль о смерти? – его это почти насмешило.

- Я думаю, она всех пугает, - Камилла ощутила неловкость. Она старалась не думать о его возрасте, о времени и перспективах, а зависнуть между сейчас и завтра, кайфовать от момента.

Борис посмотрел на часы.

- Тебе завтра нужно в университет?

- Да. Но, пожалуйста, не смотрите на часы.

Он встретился с ее взглядом – открытым и мягким.

- Не буду.

- Давайте выпьем за квантовых физиков – пусть они заставят время исчезнуть.

- Боюсь, мы уже умрем к тому моменту.

Она задумчиво коснулась своим бокала его, с легким звоном, не зная, что на это ответить.

- Мы сами можем стать квантовыми физиками, - пришел он ей на помощь.

- Заставить время исчезнуть, - благодарно включилась она.

- Застыть.

- И никогда не говорить больше о том, что не имеет значения, - Камилла улыбнулась. - За Вас, Борис.

- За тебя, Камилла.

***

Борис снова не мог уснуть ночью.

Его двухкомнатная квартира, обставленная с богемным питерским шиком – в духе Довлатова и Пушкина одновременно, - была создана для бессонниц. Сначала он сидел на кухне отделанной панелями из беленого дуба, пил чай с медом, глядя в темные окна дома напротив.

Потом читал Пастернака, сидя прямо на ковре с задернутыми плотными шторами аспидного цвета. Все стены в зале были зашиты книжными полками. Ретро-телевизор у одной из стен, массивный антикварный диван напротив и подобие бара в дальнем углу. Он закрывал книгу, смотрел вокруг – и каждый раз чувствовал себя уже похороненным, все эти книги, словно мертвецы, приветствовали его на той стороне, а невесомые строки Пастернака – точно весла Хорона, неотвратимо приближали его к тому берегу.

Он уходил в спальню и садился за рабочий стол. Пытался работать – но буквы не складывались.

Сегодня около двух зазвонил мобильник, нарушив его бессонный ритуал, – это была Камилла.

- Ты почему не спишь? – спросил он строго, не зная, как иначе на нее реагировать.

- Вы тоже не спите.

- Мне не надо вставать в шесть утра, - шаблонно заметил он.

- Я придумала, как заставить вас заснуть. Я спою Вам колыбельную. Хотите?

Борис медленно встал из-за стола.

- Хочу.

- Тогда Вы должны лечь в постель и закрыть глаза.

- Хорошо.

- Готовы?

- Да.

- Все, все уснули до рассвета, лишь зеленая карета мчится, мчится в вышине, в серебристой тишине…

Он слушал ее полушепот, ее дыхание, интонации, взвивающиеся вверх осторожно и спускающиеся уверенно вниз, и ему казалось, что сам звук обволакивает его уставшее сознание, превращая все мысли в дым. Он почти чувствовал, как она гладит его по голове, нежно и аккуратно, как улыбается. Она обнимала его в этот момент – голосом.

- Спокойной ночи, Борис.

Он не ответил.

***

- Спасибо, что подвезли меня, - Камилла отстегнула ремень безопасности.

- Совсем не за что, - Борис развернулся к ней.

Она улыбнулась, открыла дверь. Он взял ее за руку.

- Посиди немного со мной.

Она остановилась.

- Зачем?

- Тебе для всего нужна причина?

- Нет.

Камилла захлопнула дверь.

- Тебе хорошо? – он прибавил температуру на климат-контроле. - Согрелась?

- Да, мне хорошо, спасибо.

- А… нам будет хорошо?

Она посмотрела на него.

Борис придвинулся к ней, положил свою большую руку на ее шею – она почти полностью поместилась в его ладони. Камилла, почти с испугом, попыталась убрать ее, но в этот момент он поцеловал ее – ощутив у себя на губах точно порыв сухого южного ветра, полного аромата каких-то немыслимых пряностей из далеких краев. Она почти сразу ответила на его поцелуй, и ее рука на его пальцах тут же ослабла. Они так и сидели в машине, печка шумела, и за окном шел дождь, мелкий и вертикальный, неслышно бил по асфальту, принося с собой влажность и пронизывающий весенний холод.

Борис едва нашел в себе силы оторваться от нее. Посмотрел ей в глаза, чтобы удостовериться, что и она ощущает то же, что ее руки тоже теплеют и уменьшаются.

Камилла снова посмотрела на него с испугом, попыталась оторвать его руку от шеи.

- Что Вы делаете…

- Не бойся, - он чуть сжал пальцы, давая ей понять, что, несмотря на власть, никогда не перейдет черту. Поцеловал ее снова, ее лоб, прохладные щеки.

Она молчала.

- Я чувствую себя рядом с тобой, как маленький мальчик. Мне так не нравится.

Камилла чуть улыбнулась – лишь бы не отвечать на это. Они летели навстречу друг другу, пытаясь оказаться на одном уровне, играя в поддавки, то и дело, пролетая нужную высоту, точно дикие птицы.

Борис поцеловал ее снова: шафран, паприка, куркума.

Он удивил ее. Он снес перед ней все свои защиты, опустил все мосты, убрал часовых. Вместо циничного писателя, перед ней был ранимый и нежный человек. Она наслаждалась своими ощущениями. Тепло наполняло тело точно сосуд. Его пальцы в ее волосах. И эта мысль: зачем. Чтобы что.

- Я пойду, - шепнула она тихонько.

- Зачем? – он коснулся пальцами ее губ, мягких, как порошок корицы.

- Вам для всего нужна причина?

Эта закольцовка остудила его. Он чуть сжал пальцы на ее шее, точно мог так отключить ее мозг и заставить забыться хоть на секунду.

- Да.

Камилла выдохнула: оказывается, так можно было.

- Чтобы увидеться с Вами завтра снова.

- Хорошо. Так мне нравится, - Борис разжал пальцы, отклонился обратно на свое кресло.

- До свидания.

- Пока.

Глава четвертая

Алик чувствовал, что финал близок. Это было сложно объяснить. Денег стало вдруг очень мало. Еда стала невкусной, и ноутбук сломался. Родители почти не звонили ему. Раньше они поддерживали связь – встречались 1-2 раза в неделю, он привозил им орехи и пармскую ветчину из лавки на Маяковской, они выслушивали его и парой фраз подправляли его внутренние настройки – в чем, наверное, и состоит главное участие старшего поколения. Иногда приходили гости, старые знакомые, и тогда получалась целая пьянка с боярским шиком – водка, соленья, грибы, сумасшедшие истории из экспедиций, музеев и просто воображения.

Никто не понял его демонстративной свадьбы. Сейчас Алик сам уже до конца не понимал.

Прошло два месяца и его запал-страсть-жажда-мести угасли. Новая работа в лаборатории требовала сосредоточения всех умственных усилий, он часами читал научную литературу, и у него физически не оставалось ничего для Майи. Ему уже было несколько неловко за сцену с кольцом. Неловко перед друзьями за приземленность Майи. Когда жар с его стороны несколько спал, он вдруг почувствовал, что на том конце его никогда и не было. Ее чёткие черные глаза смотрели холодно и прямо. То, что его зацепило, теперь пугало его.

***

Ей казалось, что она бежит по взлетной полосе, еще чуть-чуть – и расправит крылья. Знакомство с Аликом оказалось на редкость удачным. Хотя в самом начале он показался ей каким-то потерянным и неловким – полноват, короткие пальцы и крупные черты лица, – он был тёплым, и смог дать ей то, что ей было нужно в тот момент. Теперь она показывала Chanel и снималась в рекламе ювелирных брендов, а Алика становилось все меньше. Она чувствовала это, не могла облечь в слова, но внутренняя пустота снова толкала ее в большой мир. Появились новые друзья, которые так много знали о мире и столько уже попробовали. Они были веселые и богатые, они платили, и она нравилась им, - от этой мысли ее чёткий взгляд немного мутнел, рядом с ними она чувствовала себя совершенно иначе – свободной от поисков.

Всё было уже на мази – подписан новый контракт в Японии, куплен чемодан и фотограф уже забронировал номер в отеле для них двоих. Оставалось только сказать Алику, вежливо вернуть кольцо – и она переступит на следующую ступеньку.

***

- Где ты была?

- Отдыхала с друзьями после съемок.

- Ты опять пила? – Алик почувствовал запах алкоголя.

- Немного совсем, - отмахнулась Майя.

- Майя, чего тебе не хватает!

- Все отлично, - она закрылась в ванной.

Алик автоматически поздоровался с соседкой, вдруг вышедшей из комнаты напротив. Чувствовал себя дураком. Эти вечеринки после съемок становились все чаще и чаще. Он был бессилен против этого.

- Майя? Ты в порядке?

- Да, - она вышла. Выглядела посвежевшей, поправила макияж. – За мной сейчас придут, мы идем на презентацию новой коллекции.

- Я могу пойти с тобой?

- Не стоит. Я иду с нашим фотографом.

- Звучит не очень.

- В смысле?

- Я твой муж, я хочу пойти с тобой.

- Алик, - она вмиг обвила его, поцеловала. – Он не по женской части.

- Мне не нравится твое состояние, - он отстранился. Она была странная. Глаза горели, говорила слишком быстро.

- Я в норме. Честно. Мне хорошо. Я занимаюсь, чем хочу.

- Останься дома, прошу тебя.

- Нет, я хочу пойти!

- Тебе плохо со мной?

- Нет.

- Тогда что?

- Я хочу делать то, что хочу.

- Но так ведь нельзя. Есть другие люди. Ты должна считаться со мной …

- Я ничего тебе не должна! Хочу – и пойду!

- Никуда ты не пойдешь! – он схватил ее за руку.

- Ребята, ну вы чего? – дед, живший через комнату, выглянул из-за двери. – Остыньте, поговорите попозже.

Майя вырвала руку. Посмотрела на него с болью, холодные глаза, точно восточное лезвие, отражали реальность с фотографической точность.

В дверь позвонили.

- Это Паша. Вернусь поздно.

***

Утром она не вернулась. Алик злился на нее за эту псевдонезависимость: Майя всегда делала, что хотела, не интересуясь его жизнью нисколько.

Раньше он также злился на Леру за то, что та слишком прилипала к нему, оберегая от любых решений, контролируя все с маниакальностью, называя это «делать все вместе».

Где та тонкая грань между?

Алик ушел на работу, но, вернувшись вечером, не обнаружил ее дома. Позвонил паре ее друзей, но никто не видел ее уже несколько дней.

***

- Нравится?

- Нет, - Камилла склонила голову на бок. – Я не очень люблю этот оттенок зеленого.

- Почему? – Борис посмотрел на картину.

- Не знаю… - протянула она, пытаясь подобрать слова. – В нем как будто… недостаточный уровень драмы.

Борис рассмеялся – последние две недели он хорошо спал и теперь смеялся намного чаще.

- Это очень точное определение на самом деле. Мне кажется, это главная беда нашего времени.

- Низкий уровень драмы? – переспросила Камилла.

- До появления соцсетей не было постоянного доступа к человеку. Приходилось ждать – письма, звонка, встречи. А сейчас мы лишены ожиданий и фантазий, мы всегда получаем моментальный ответ, сразу все ясно – да или нет. Не нужно ничего придумывать и ни из-за чего переживать – ты не успеваешь ничего почувствовать, как наступает развязка. Из-за этого жизнь как будто перешла в двумерное измерение, в двоичную систему счисления. Ноль и единица.

- Мне кажется, многим людям это нравится. Как герою Вашей книги, например.

- Возможно.

- Но я люблю драмы.

Борис улыбнулся.

- Какие цвета тебе нравятся?

- Винный, лимонный, темно-зеленый. А Вам?

- Черный. Давай попробуем еще раз на «ты», - он взял ее за руку, тонкие холодные пальцы быстро согрелись в его ладони. Борис любил это ощущение – ему казалось, что ее пальцы были созданы для его руки.

Камилла улыбнулась, но как всегда с ним - немного несмело, и потянула его в соседний зал.

- Это мой любимый. Модильяни. Когда смотришь на его портреты, видишь людей с самого дня их рождения, - они встали у «Дамы с черным галстуком». - Вот она делает первые шаги. Смеется. Помогает матери с пирогом. Впервые влюбляется. Она убегает из дома. Ее бросают, и она проводит целую ночь в отчаянии на мосту. Наконец получает работу в кабаре. И потом встречает Модильяни.

- Это правда? – Борис внимательно посмотрел на картину.

- Не знаю, - пожала плечами Камилла. – Я всегда так представляю, когда смотрю на нее. Вы – нет?

- Ты. Да, - он обнял сзади ее осторожно, вдохнул аромат ее волос, поцеловал в макушку.

- Борис…

- Что?

- Ничего. Здесь всегда холодно.

Он обнял ее крепче.

- Я знаю недалеко место, где понравилось бы Модильяни, - сердце застучало в груди. - Могу показать тебе, если ты хочешь.

- Я хочу.

***

Улицы были полны народа.

- Это потому что воскресенье? – спросила она.

- Нет, сегодня митинг Навального.

- Ты не пойдешь? – ей приходилось прикладывать усилия, прорабатывать окончания каждого глагола, чтобы не ошибиться, привыкнуть, перестать видеть то, что не имеет значения.

- Не хочу проблем на работе.

***

Они дошли до роскошной парадной на Малой Морской. Он открыл перед ней дверь, они поднялись на третий этаж.

Камилла хотела что-то сказать, это молчание казалось ей неловким и слишком пафосным.

Он молился, чтобы она молчала. Он не был готов ни к каким репликам. Если бы улыбка хоть немного проскользнула по ее лицу, он бы передумал и завел ее в какое-нибудь маленькое полуподвальное кафе с европейским акцентом.

- Проходи.

- Спасибо, - она улыбнулась, чуть соприкоснувшись с его рукой, когда он помогал ей снять пальто.

- Ты совсем замерзла. У меня есть ром, можно сварить грог, хочешь?

- Да, было бы замечательно.

- Зал там, руки помыть можно здесь, а вообще ходи, где хочешь.

- Спасибо.

Она огляделась. Чисто, аскетично и сурово. Темные обои, ламинат цвета горького шоколада. Книги, книги, книги. Почему-то они давили, будто сужали пространство и время, и она вдруг почувствовала себя замурованной в этой комнате, точно книги были неподъемными каменными плитами, - спрессованные жизни, загнанные в тонкие корочки. Камилла раздвинула шторы и открыла окно.

- Душно? – Борис остановился в дверях с двумя кружками грога.

- Немного, - она собралась, сосредоточилась, - у тебя здесь 4 томика Пастернака.

- Я знаю, - он отдал ей кружку.

- Они разные?

- Нет, - он сел на диван, глотнул грога, поморщился – горячо. – Каждый раз, когда я не мог найти старый, приходилось покупать новый.

- Он твой любимый? – она опустилась прямо на пол и села по-турецки в центре комнаты, держа горячую кружку грога обеими руками.

- Да, - он смотрел на нее. Сегодня на ней был малиновый свитер, и синие глаза горели индийскими сапфирами. Она сидела, окруженная мертвецами, – точно сама молодость бросала вызов вечности. Вышло солнце, и бледно-золотой луч упал ей на руки.

Борис почти увидел, как Хорон отступил, стуча веслом по каменным книжным плитам, спрятался за аспидными шторами, точно даря ему еще время, откладывая свой паромный рейс еще на столетие.

- Мой тоже, - сказала Камилла. - Мне кажется, в каждом его слове есть какая-то безвременность. Его можно читать сейчас и через тысячу лет – и чувствовать то же самое.

- Человеческие чувства вообще не меняются.

- Очень вкусный грог. Что это за запах?

Он удивился ее вопросу.

- Шафран. Разве ты не знаешь?

- Я знаю только название. Никогда не пробовала его.

- Я купил вчера.

- Похоже, Модильяни подготовился к работе, - не удержалась Камилла, улыбнувшись.

Борис вдруг смутился, встал.

- Да. Ему друг привез из Испании запрещенный сыр, который необходимо запечатлеть, - он скрылся в дверях и вернулся через минуту со свертком и деревянной доской в руках.

Он начинал нервничать. Чувствовал, что становится неловким, руки точно увеличивались в размерах. Нарезал сыр квадратами, протянул ей доску.

Она посмотрела на него – глубоко посаженные серые глаза, редкая седина в темных волосах. Через открытое окно доносился гул толпы, крики, обрывки лозунгов. Ветер развевал тонкий тюль. Камилле казалось, что от биения ее сердца пульсирует воздух в комнате. Она не знала, зачем все это и куда приведет – он в два раза старше нее, и хоть она всегда говорила, что хочет жить одним днем, она никогда не пробовала так – без оглядки, без мыслей о будущем, без рацио.

Борис ждал ее реакции. Этот чертов митинг, почему именно сегодня у него под окнами, он боялся, что она выберет эту молодую, бурлящую жизнь, заточенную под завтрашний день, а не его – он свою уже почти прожил. Его не так трогало все, происходящее за окном, ее же глаза горели, он видел это и до последнего не знал, что может ей предложить.

Отсутствие будущего?

Она взяла ломтик сыра и откусила кусочек, глядя ему в глаза.

- Вкусно. Почему он запрещен?

- Поэтому, видимо.

- Может, здесь обратная связь.

- Запретный плод слаже? – сглотнул Борис.

- Вроде того.

Он сделал глоток грога. Теплая жидкость несколько сгладила его внутреннее напряжение, ослабив раздражение на ее абстракции, вечный ход мыслей.

- Нужно допить, - сказал он ей, кивнув на кружку.

- Хотите напоить меня? – усмехнулась Камилла.

- Именно. Ты опять ко мне Вы.

Она пожала плечами

- За будущее, - сказал он.

- За настоящее, - поправила она и выпила до дна.

С улицы донесся свист, потом крики и звон бьющегося стекла.

- Ты хочешь, чтобы у нас были отношения? – спросил он.

- Ты имеешь в виду роман?

- Разве это не одно и то же?

- Нет, - Камилла улыбнулась, - отношения - у людей с низким уровнем драмы, у тех, которые любят вкладывать и бьют только наверняка. А роман не обязывает. Он не в тягость. Его не надо строить. И над ним не надо работать.

- Ты относишься ко мне легкомысленно, - Борис теперь сидел на ковре, прислонившись спиной к дивану.

- Нет, - она изо всех сил старалась справиться с собой, со своим страхом привязанности, свести все в шутку. – Просто у меня никогда не получалось строить пирамидки в детстве. Я избегаю всего, что требует долгой работы и строительства.

- Я не собираюсь делать тебе больно, - Борис считал ее моментально.

- Для этого не надо собираться.

- Камилла…

- Я не сомневаюсь в твоих намерениях, но я не понимаю их. Я и свои не понимаю.

- Ты ведь тоже чувствуешь, что что-то не так?

- В смысле?

- Ты обрываешь все в один и тот же момент. Ты называешь это «пройти по касательной».

- Я не влюбляюсь. Потому что тогда становлюсь полной дурой. Все время хочу порадовать, опередить желания, угодить. И через пару часов об меня начинают вытирать ноги. Некоторым женщинам лучше все делать через мозг – тогда можно контролировать ситуацию и себя.

- Тебе просто не повезло.

- Мне повезло. Просто все люди так устроены. Налей мне еще.

- Иди сюда, - он притянул ее к себе, она попыталась вырваться. – Тшшш. Не бойся.

Он поцеловал ее в макушку.

Она сделала глубокий выдох и попыталась расслабиться, уловить это чувство безопасности на минуту, почувствовать, как это может быть.

Шум толпы на улице становился все громче. Неприятный мегафонный голос выкрикивал какие-то обрывки фраз. Солнце снова зашло за тучи, и корешки книг на полках стали выпуклыми и рельефными.

Он чувствовал ее тепло, запах ее волос, ее шафрановое дыхание. Поцеловал ее в висок аккуратно.

- Я должна идти, - она вдруг вырвалась, резко встала.

- Куда ты?

- На митинг, - быстро обулась, натянула пальто.

- Камилла, что не так?

- Все так, - она понимала, что делает ему больно, но не могла совладать с собственным ужасом перед сближением, лишением какой-то призрачной свободы, необходимостью открыться.

- Подожди, - он вскочил, остановил ее за руку. – Не убегай. Давай все будет так, как ты хочешь. Просто скажи мне как.

- Я не знаю! – она вырвалась. – Я ничего не понимаю. Какой во всем этом смысл? Прости, - она выбежала, оставив дверь открытой нараспашку.

***

Алик никому не рассказал о случившемся. Гулял целыми днями по центру города в надежде найти ее. Мысль написать заявление в полицию не приходила к нему. Он не мог поверить, что это именно так происходит – однажды человек просто не возвращается домой.

- Алик? – они встретились в толпе на Дворцовой.

- Привет, Камилла.

- Ты? На митинге? Что произошло?

- Долгая история.

- Расскажешь? – она почти с благодарностью заглянула ему в глаза, готовая отвлечься на что угодно, лишь бы переключиться, забыть о книгах, сыре и чертовом Модильяни.

Алик сунул руки в карманы. Почему она, почему здесь. Но ему нужно было кому-то рассказать, перекинуть петлю с собственной шеи на чью-то еще.

Они дошли до ближайшей кондитерской. Столики были пусты и официанты с опаской смотрели на улицу, где бушевала толпа.

- Расскажи сначала, как твои дела, - он снял куртку, отвернулся к окну: толпа трясла плакатами, со стороны набережной подъехали полицейские автозаки. - Мне надо немного собраться с мыслями.

- Все хорошо, - слишком быстро начала она. - Нас водили на вскрытия вчера. Это было ужасно. Знаешь, я думала, что уже привыкла к трупам – анатомичка и все такое. Но это – иначе, – говорить о чем угодно, зацепиться за сюжет и раскручивать его многословно, создать иллюзию насыщенности, забить время. - Ты был когда-нибудь в городском судмед бюро?

- Нет, - рассеянно ответил Алик.

- Это подземный город. Ты спускаешься на полуподвальный этаж и перед тобой – длинный-предлинный коридор и справа бесконечная вереница арок, ведущих в залы, где кипит работа, острые ножи легко прорезают то, что жило и дышало. Мы смотрели на вскрытие двоих. Шутили, что хочется потерять сознание и упасть, но нельзя – пол слишком грязный. Я вдруг стала чувствовать запах кофе, очень хорошего кофе, - наверное, это такая защита, - она запнулась.

- Интересные вскрытия были? Какой диагноз? – на улице людей хватали из толпы, иногда самых активных, но чаще выборочно. Аккуратно и неотвратимо, сажали в автозаки, разрезали толпу фигурными перестроениями.

- Не очень интересные. Больше было не по себе, - сосредоточилась, перешла на профессиональный жаргон, стало легче. - Первая – бабушка, обширный инфаркт миокарда. А вторая – девушка, моего года рождения, мы все содрогнулись, когда услышали это. Аритмия на фоне внутривенного введения наркотика, экспертиза в работе. Скорее всего, это был ее первый раз – вены чистые, не склерозированы. Но самое страшное – контраст. Она очень красивая. Пшеничные волосы. На бедре трогательная маленькая татуировка, как будто шариковой ручкой. Мумми-тролль. Как символ какой-то детской веры в лучшую реальность, понимаешь? У меня внутри до сих пор все дрожит, когда вспоминаю. Алик? Что с тобой? Куда ты? Алик!

Он молча встал, вышел из кафе.

Он ничего не слышал, ничего не мог сказать – точно стал глухонемым в одночасье.

Но внутри все кричало – тем самым криком, который он слышал рядом с Майей.

Он ничего не почувствовал, когда двое людей в форме скрутили его и поволокли куда-то через толпу, он спотыкался и падал - его поднимали, кто-то тянул его за куртку в другую сторону. Сорвали шапку. Наконец, затолкали в автозак, дверь закрылась.

В участке у него попросили документы. Проверили имя и дальше по списку.

- Что ты делал сегодня на Дворцовой?

- Гулял.

- Все вы там почему-то «гуляли», - мерзко хмыкнул офицер напротив. – 15 суток хочешь?

- Не хочу.

Через пару часов его отпустили. Он выбросил порванную шапку в урну. Кое-как отряхнул пальто.

***

Алик шел по улицам, по мостам, не замечая, что кружит по одним и тем же местам, смотрит на одни и те же фонари, набирается храбрости для прыжка в одни и те же каналы.

Кто-то грубо дернул его назад за шкирку на перекрестке – прямо перед лицом пролетел автобус.

- Парень, ты оглох? По сторонам смотри!

Это был Катлонский. Человек, чью искренность выпила книга двадцать лет назад, он все еще жил.

Алик тоже еще – жив.

Он вдруг разрыдался. Не только от горя – от жалости к себе, от того, что все усилия, которые он приложил, пропали, ушли, как песок сквозь пальцы, что журавль так и улетел в небо – и синица тоже.

Алик злился на Майю еще больше – он думал, она знала, что ее нельзя спасти, она не сказала ему, что неизлечимо больна пустотой – и теперь заразила ею и его. Это был обман. Она обещала ему смысл жизни, а в итоге забрала и те жалкие крупицы, которые он скопил для себя сам.

Катлонский растерялся, неловко похлопал его по плечу.

- Ну, ты чего, - пошли-ка выпьем, парень.

***

Они выпили бутылку бурбона. Потом Катлонский спросил:

- Ты любил ее?

Алик не знал. Он любил себя в роли спасителя, героя, который идет за своей мечтой. С ней было хорошо, ему будет ее не хватать. Он инстинктивно не мог думать о том, где ее похоронят и как, - в его памяти она просто ушла и не вернулась. Так было проще, легче, с этим можно будет идти дальше.

Они так быстро поженились – через месяц после знакомства на эскалаторе в метро. Он привык к ней, с ней было хорошо и свободно.

- Ты сможешь жить без нее?

Алик кивнул, испугался.

- Это нормально, - сказал Катлонский. – Когда смерть приходит к одному, ей нужен только один.

- Если бы я не устроил ее на ту работу, она бы не…

- Просто чуть позже.

- Я пытался вытащить ее из всего дерьма, в котором она варилась, - Алик смотрел на Катлонского, точно тот должен был отпустить ему грехи. - Дешевые клубы, каталоги нижнего белья – она зарабатывала этим. Я поднял ее на ступень выше, я читал ей книги, пытался объяснить ей, что сам знаю об этом мире. Я надеялся, что однажды мы станем говорить на одном языке. Я впервые почувствовал с ней, что моя жизнь наполнилась смыслом.

- Ты говоришь о ней, как будто это был твой проект. Ты вкладывал в нее, чтобы потом получить прибыль. Это не любовь.

- Она была мне дорога.

- Дорога – это не «я любил ее», - перебил его Катлонский.

- Она меня обманула.

- Нет, - Катлонский налил ему. - Ты искал в ней смысл, но в людях нет смысла. Смысл есть только в тебе самом.

Алик посмотрел на него.

- Ничего во мне нет. И в Вас нет. И в будущем тоже.

- Это пройдет, парень, - Катлонский говорил, почти не вслушиваясь в его ответы, больше сам с собой. Он верил в такие встречи – судьба посылает тебе человека, который помогает понять что-то очень важное именно для тебя и именно в этот момент. Этот парень, которого чуть не сбил автобус на Суворовской площади, потерявший наркоманку-жену, – которую он знал каких-то два месяца, - был из таких. Борис смотрел на него и пытался понять, что судьба хочет ему сказать. Найти Камиллу? Забыть ее? Что делать?

- Мама всегда говорила мне, что надо переспать, - сказал Алик, который уже почти ничего не чувствовал, кроме жара бурбона в каждой клеточке тела. – Когда выспишься, все должно выглядеть по-другому.

- Мудрая женщина. Сейчас вызову тебе такси.

***

Камилла перевесилась через перила моста. Ночной воздух пробирал насквозь, задувая душу, как свечку.

Она знала, что обидела его сильно, сбежав так внезапно и ничего не объяснив. Но как это можно было объяснить?

Раньше ей всегда казалось, что отталкивая поклонников, она проявляла силу – но это было не так. Ей просто не хватало смелости на что-то по-настоящему сильное и однозначное. Она любила флиртовать и делала это, не задумываясь, наслаждаясь игрой, - и ее точно парализовало каждый раз, когда она понимала, что отношения рискуют перерасти в нечто большее. Она так легко относилась к первому этапу – и так серьезно к следующему, и именно этот контраст выбивал всех из колеи, обогащая ее коллекцию «отверженных и озадаченных».

***

Катлонский проводил Алика и заказал еще бурбона. Ему казалось, что весь он сжался до размеров точки. Маленький, ничего не значащий человек, раздавленный жестко и без причины. Несмотря на внешнее спокойствие, Борис был в ярости: она выбила землю у него из-под ног, заставила провести такую умственную работу, - и исчезла.

Зазвонил телефон – Камилла.

Он ответил моментально.

- Алло?

- Алло, - помехи почти затерли ее голос. – Я… звоню, что попросить прощение за свою выходку сегодня. Это было жестоко, я не хотела, чтобы так получилось.

- А чего ты хотела?

- Я… я не понимаю для чего это все, если все равно в конце будет больно.

- Что за глупости ты несешь?

Камилла съежилась. Мост перекрыли, замигали огни.

- Я несу то, что думаю.

- Почему должно быть больно?

- Потому что всегда так.

- Детский сад. Чего ты хочешь от меня? Ты сбежала от меня, а теперь хочешь, чтобы я тебя успокаивал?

Камилла молчала. Да, именно этого она хочет.

Мост начали поднимать. Туристы достали фотоаппараты из чехлов, стали фотографировать, делать селфи.

Катлонский снова заговорил.

- Послушай, я понимаю, что тебе нелегко, но мне тоже. Я абсолютно ничего про тебя не понимаю. Я устал.

- Я… я не знаю, как нужно все это делать.

- Чего, чего ты боишься, объясни мне.

Она молчала. Туристы разошлись. Половинки моста висели вертикально над черной водой в гробовой тишине ночи, и только белый туман чуть клубился вокруг фонарей.

- Себя.

Катлонский не донес бокал до рта, поставил на столик.

- Где ты?

- Смотрю на развод Троицкого моста.

- Я сейчас приду.

***

Он был на месте через десять минут. Холодный воздух немного освежил его, но идти по-прежнему было не очень легко. Он огляделся – набережная была пуста. Набрал Камиллу.

- Я тебя не вижу.

- Я на стрелке Васьки, а ты?

Он оглянулся – у перил на той стороне канала стояла она – хрупкий черный силуэт в белесом тумане. Он медленно поднял руку, помахал ей, она - ему.

- Ты думаешь, это символично? - услышал он ее голос в трубке.

- Вполне, - ответил Борис зло. – Мне кажется, что ты близко, но я никак не могу до тебя дотянуться. Ты не опускаешь для меня мост.

- А ты – для меня, – ответила она в сердцах.

- У меня свои загоны: возраст, твое будущее. Я не могу давить на тебя, это твоя жизнь, твой выбор.

- Что за чушь? – он вдруг услышал слезы в ее голосе. – Причем тут возраст?

Борис смотрел на бесстрастный черный силуэт над каналом.

- Ты хочешь быть со мной?

Она замерла.

- Как это?

- Расслабленно, - сказал Катлонский по слогам.

Мост чуть качнулся и медленно стал опускаться вниз.

- Встретимся на мосту, - Камилла отключилась.

Борис оперся на перила, он согнул бы их пополам, если бы мог. Расстегнул куртку, пытаясь остыть, прийти в себя. Бурбон выветрился окончательно, но происходящее по-прежнему казалось ему сном.

Силуэт на том берегу медленно двигался вдоль перил. Он тоже направился к мосту, - тот, вздрогнув, сомкнулся над водой, и огни погасли, ограничители вросли обратно в землю.

Камилла шла по набережной, с трудом преодолевая каждый булыжник мостовой – совсем как в их истории с Борисом. Что все это значит? Какой в этом смысл, если ты все равно сам за себя, и никогда не сможешь разделить все мысли и все чувства ни с кем, зачем тогда играть в эти игры?

Она остановилась и коснулась гранита набережной – неожиданно теплого. Выдохнула, пытаясь вычеркнуть мысли из головы. Она вспомнила свои ощущения, когда он обнимал ее на полу в своей квартире, – никогда она не чувствовала себя так спокойно, словно ветер, который годами колыхал пламя свечи вдруг резко стих, и тогда огонь стал ярче и выше.

***

Они стояли друг напротив друга. Камилла несмело шагнула к нему, вытащила его руки из карманов, сжала его пальцы.

- Прости меня.

Катлонский не мог ничего ответить – увидел ее лицо, и обида вновь накатила на него.

- Боря, - сказала она очень мягко, не решаясь обнять его, - я хочу быть с тобой.

Она никогда не называла его так раньше – и он снова ощутил, как внутренние стены рухнули.

Он обнял ее.

- Я хочу, чтобы ты все время пыталась меня порадовать, опередить желания, угодить. Обещаю не становиться свиньей и не привыкать к этому.

Она засмеялась и обняла его крепче.

- Тебя хватит на пару дней.

- Я только сейчас понял. Ты и есть та «Девушка с черным галстуком» Модильяни. Это твоя история. Особенно про ночь на мосту в отчаянии.

- Только уровень драмы гораздо ниже.

- Неужели?

- Это был роман в сети. Мы никогда не виделись. Все моя неадекватная фантазия, - она оперлась на его руку, они медленно направились к Невскому.

- Какая, однако, впечатлительность. Ты сводишь на нет всю мою теорию про двумерность эпохи Интернета.

- Прости. А твоя история?

- Какая?

- Самая несчастная.

- Там все банально. Она вышла замуж за другого. Сейчас он известный адвокат в Москве, а она переводит шведскую литературу.

- Почему не за тебя?

- Она говорила, что со мной у нее нет будущего, - он повел плечом, точно хотел сбросить эти воспоминания, как невидимый груз. - Давай не будем больше об этом.

Камилла остановилась.

- Она была права, - поцеловала его, погладила по голове. – Потому что с тобой – мое будущее.

Он размяк. Прислонился к перилам моста спиной, притянул ее к себе.

- Думаешь, мы с тобой все-таки созданы для этого? – спросила она.

- Для чего? – лениво отозвался он.

- Для осмысления таких несовершенных материй, как люди. Я помню, ты когда-то говорил, что мы созданы для чего-то другого.

- Я верю, что мы будем осмысливать не друг друга, а – вместе, - он наклонился к ней, поцеловал. – Я по-прежнему считаю, что в людях нет смысла, но он есть в мире вокруг. И его становится в два раза больше, если смотреть на него вдвоем.

***

Алик проснулся около полудня от яркого света – в Питере такое редкость. На улице был слышен гул машин, сигналы, шум людей. Щурясь от яркого света, Алик подошел к окну: ясная синева куполом накрывала город. У природы синий - цвет траура?

Голова раскалывалась на кусочки. Он задернул шторы, обернулся.

Пыльный пол, диван, почти развалившийся от старости, трофейное пианино под страшной картиной, изображающей женщину в черном балахоне и белой маске на болотном фоне – когда-то он подрался из-за этого полотна. На стене напротив висел портрет Маска, вырезки из статей последнего года, карта созвездий, которую он склеил по кусочкам после объяснения с Лерой.

Его вдруг стало тошнить от самого себя, от комнаты, от каждой пылинки, витающей в воздухе в тонком луче солнца, прорывающегося через закрытые шторы.

Алик со злостью сорвал все постеры, постельное белье, вытащил из шкафа всю одежду Майи – и затолкал в холщевый мешок, перевязал веревкой, спустил по лестнице в мусорный бак.

Он постоял в общем коридоре – темные запыленные стены, бесконечные сундуки у стен – как свалка истории, ведущая отсчет от самого нэпа. Он постучал в одну из дверей.

- Николай Валерьевич, Вы еще хотите купить мою комнату?

- Допустим, допустим, - дед снял очки, чтобы рассмотреть юношу получше.

- Сколько Вы за нее дадите?

- Эка, ты какой прыткий, - дед взял его под руку. – Пошли-ка посмотрим, что там у тебя сейчас. Мне притон-то не нужен.

- Какой притон?

- Майка-то тут такое иногда устраивала, когда тебя не было. Мне комната в нормальном состоянии нужна. А что будет с мебелью?

- Оставьте себе, если хотите.

- Ты говорил, что она семейная, антикварная. И инструмент оставишь? – спросил дед с подозрением.

- Да, все Ваше, Николай Валерьевич.

- Согласен, согласен.

Эпилог

Алик протер бокал и приготовил свой фирменный «Саксофон». Три кубика льда, чайная ложка абсента и еще около десятка ингредиентов – то, что надо для прохладной августовской ночи. Музыканты сегодня играли Синатру. Танцпол был полон. Лера сидела на высоком стуле у стойки и улыбалась ему.

Он придвинул ей бокал и взял ее за руку.

- Обещай, что на нашей свадьбе не будешь работать, - протянула она.

- Обещаю, солнце, - улыбнулся Алик.

Пришел Катлонский. Его литературная кучка была в сборе – они как всегда что-то праздновали.

- Похоже, я нашла, наконец, новое лицо для нашего заведения, - заявила Лилиан, садясь рядом с дочерью. Бросила Алику небрежно, - «Космополитен».

Лера посмотрела на нее.

- Когда мы ее увидим?

- Сейчас придет. Ей нужно переодеться.

Катлонский принимал поздравления: он получил ответ из университета в Цюрихе – ему предложили место, и теперь он уезжал, не мог представить, что больше не будет страдать бессонницей в своей богемной квартире на Адмиралтейской и заказывать алкоголь в этом джаз-баре, ради удовольствия выводя бармена из себя своей непредсказуемостью.

Камилла сбежала – уехала учиться в Сиэттл. В глубине души он всегда знал, что так будет, и, возможно, даже понимал, что это – правильно. Есть люди, созданные для вечного движения вперед, которые умрут, если остановятся хоть на день. Все, на что он теперь надеялся, - что сумел за это короткое лето стать для Камиллы своеобразным камертоном и настроить с ним ее внутренние струны и молоточки. Теперь она пойдет дальше настроенная. Как и он.

Он написал сборник рассказов, получил хорошие отзывы, все говорили о «второй волне популярности». Катлонский же только заказывал себе еще и еще бурбона, иронично говоря всем в интервью, что может писать только кровью.

Борис смотрел на бармена, который так быстро и ловко выровнялся, снова набрал высоту, пережил турбулентность и нашел себе новый источник смыслов. Надолго ли? Можно ли всю жизнь переходить от одной женщины к другой, в страхе перед необходимостью что-то делать со своей жизнью, исполнять свои мечты и куда-то двигаться - одному?

- Дамы и господа, позвольте представить нашу новую маленькую приму!

Алик не мог поверить – это была маленькая Майя, четкий взгляд янтарных глаз, гибкое тело и отточенные движения. Девочка танцевала на сцене под саксофон, по-детски кокетничая с чернокожим музыкантом, который играл для нее.

- Как вам? – спросила Лилиан.

- Хорошенькая очень, - сказала Лера. – У нее глаза как у детей на винтажных открытках, она здесь так органично смотрится. Где ты ее нашла, мам?

- Они хотели снимать е в рекламе майонеза, разве так можно?

- Как ее зовут? – спросил Алик.

- Оля. Не знаю фамилию.

- Она ведь несовершеннолетняя, это законно?

- Я говорила с ее теткой, та не против, чтобы девочка у нас танцевала раз в неделю.

Алик смотрел на младшую сестру Майи и видел все, что ее ждет. Страшная ирония, вечное колесо Сансары, бессмысленные истории, которые повторяются вновь и вновь.

Алик посмотрел на Леру – это был правильный выбор. После того, как он продал свою атмосферную комнату, перегруженную историями с плохим концом, они жили вместе. Лера приняла его обратно достаточно легко – он обошелся несколькими истериками, парой букетов, извинениями и огромным плюшевым мишкой. Лилиан сказала, что будет считать два месяца его семейной жизни «затянувшимся мальчишником». Его покоробило от такого цинизма, но думать об этом долго было некогда – в баре всегда было много клиентов.