( авторы: Леха Тишинский и #Stalbi4 )
Нюрой ее с чего-то вдруг прозвал старик-отец, когда он уже не мог нормально встать с койки, сжираемый туберкулезом. Веселые обои в его комнате были покрыты рисунком - смешной пес, который крутит колеса велосипеда, стремясь в будущее. На столе стояла кружка с чаем, распечатка про стрептомициновые препараты, пачка сигарет и пепельница, а также яблоко и много разных лекарств. До этого дня отец называл ее только Анной, и никогда не позволял себе других имен. Но тут она услышала: - Нюрочка… Милая, погибаю… - и увидела, как грудь отца начала дрожать от кашля, который рвался наружу.
Анна уже поняла, что вскоре ей суждено остаться одной с этим, повторяющимся на каждом квадратном метре псом и его велосипедом. Ей очень хотелось помочь отцу уйти безболезненно, потому что, несмотря на тяжелую руку и скверный характер, он был единственным более или менее живым человеком, который у нее был. Осталось смириться со всей жутью своего положения: отсутствие денег, умирающий отец, вечные поиски каких-то лекарств и и еще, пакостные молчаливые крысы, которые сновали по углам, пробираясь в комнаты через проломы в стене у плинтусов.
Деньги были самой главной проблемой. Их не было ни на что, как будто их и придумали только для того, чтобы их маленькая семья остро ощущала денежную нехватку. На момент Чебаркуля все траты висели на Нюре, которая работала сначала в молочке, где приходилось начинать в 6 утра с разгрузки, а потом, после 9 утра - бесконечный прилавок, с пропахшей кислым молоком тряпкой, которая всегда лежала прямо под ногами. Вместе с Нюрой работал еще молчаливый Вадим, который должен был раскладывать молочку по полкам, в то время как Нюра втыкала ценники. Бывало так, что Нюра сидела за прилавком, а Вадим молча сидел в подсобке, где тыкал в свой телефон и была между ними какая-то неприязнь, которую подчеркивала вонь скисшего молока от тряпки и ни одного доброго слова друг другу. Но никто из них и не разговаривал почти: просто были 38-летняя угрюмая Нюра и 40-летний Вадим, вены которого были сожжены, но уже заросли волосами, и только при ярком свете становилось ясно: молочкой тут торгуют конченые люди.
Работа шла в своем ритме, пока не стало ясно, что отец доживает последние дни. Нюра написала заявление об увольнении, а потом зашла в подсобку и обшарила все углы. Она забрала сотовый Вадима, который стоял на зарядке, саму зарядку и еще двести рублей денег из кармана его куртки, которая висела на крючке. Не задумываясь, она взяла из холодильника бутылку 3,5%-го кефира и вышла оттуда навсегда. Ей нужно было жить дальше. Она шла по городу в сторону своего дома и вспоминала, как они очутились тут.
В Чебаркуль им пришлось переехать из Челябинска, потому что там у отца и обнаружили туберкулезный недуг, а ближайший курорт был рядом с Чебаркулем, и все было сразу решено. Отец был трижды судим и дважды сидел по разным статьям, одной из которых даже гордился. Разбойное нападение на сына прокурора - такие отметки на жизненном пути встречаются не часто, но пока он топтал зону за отжатую и проданную "волгу", его жена и мать Нюры уехала в неизвестном направлении с мужчиной по имени Денис. Тот гонял машины из Владивостока, куда они, наверное, и уехали от мрачной дочери и злобного отца, живущего или сидящего “по понятиям” где-то далеко-далеко. Поэтому-то, первую семью Марина посчитала словно бы недействительной, а Дениса - “перспективным”. “Дай им бог здоровья - перегнать еще хоть сотню машин, все равно отвечать придется когда-нибудь за всё,” - так думала об этом Нюра, но помалкивала. В церкви, куда она ходила ей внушили, что желать людям зло - это страшный грех, поэтому свою природную мстительность она прятала под молитвами. Но отец не боялся бога и бравировал библейскими сюжетами.Поэтому узнав о бегстве жены сказал лишь: Иудово семя!
Они были вдвоем, в холодном городе, и если вы хотите что-то знать про Чебаркуль, то вспомните историю чебаркульского или челябинского метеорита, который упал под лед в 2013 году, вызвав страшный грохот и переполох. Город не пострадал, однако треск в атмосфере сделал отца оживленнее, он тогда подполз к окну и стал слушать небо. Ему начали вспоминаться его страшные поступки, как он наказывал людей, как страшно поступил со многими.
А в этот момент Нюра уже бежала по замерзшей дороге на улице Свердлова, она знала, что нужна отцу. Она шла по объявлению, в котором требовалась прислуга в частный дом, но вдруг начались эти странные звуки в небе и люди оживились. Анна развернулась и побежала домой. Ее сердце колотилось, а то, что происходит вокруг - этот шум, чьи-то возгласы про конец света - все это казалось съемкой какого-то фильма, но не реальностью. Тогда отец еще был жив, но был на грани, а она спешила убедиться в том, что не опоздала попрощаться. В кармане ее пальто билась о бедро бутылка собачьего жира, который она выкупила у местного знахаря. Сапоги скользили о лед, а в кошельке лежало денег всего на несколько дней жизни. Дальше была неизвестность, кражи в магазинах, поиск работы любого характера. И одиночество. Бесконечная бутылка одиночества.
Нельзя сказать,что в их кругу общения хватало людей- нет, их почти и не было. Раньше Нюру можно было увидеть в компании только отца и, иногда, еще двух его подельников.
Первым был Ротшильд, вор в законе и известный персонаж уральского преступного мира, имеющий отношение к десяткам квартирных краж. Вместе с отцом Нюры они дважды обнесли один и тот же склад техники, которую потом медленно продавали частями по всему Уралу. Но главное, что их связывало, это то, что однажды они с отцом посетили Москву и устроили гонку от Большого театра до Маяковской на двух одинаковых краденых “жигулях”, только разного цвета. Виноват ли в этом был алкоголь или просто желание дать столице понять, что такое лихие и залетные уральские воры, не ясно. Больше такого никто из них себе не позволял, но в моменты застолья Ротшильд часто говорил, что его машина была дрянь. А отец всегда смеялся после этого и говорил, что не понимает, как они вообще смогли доехать до Триумфальной.
И Майский. Это была зловещая фигура в деле о поджогах на улице Блюхера в Кургане. Он же - именитый шантажист, помощник челябинского аптечного убийцы, короче, еще более хмурый и мрачный герой, которого, оказывается, судьба связала с отцом Нюры еще до ее рождения.
Майский должен был вывезти из-под Челябинска длинный прицеп с водкой, у которой были проблемы с качеством. По странному стечению обстоятельств, в его распоряжении оказался совершенно “убитый” “камаз”, который не заводился и замер приблизительно в районе поселка Трубный, где и остался торчать прямо на трассе. Мимо иногда проезжали машины, а Майский сидел в продуваемой сквозняками кабине и курил одну за одной, придумывая кто может прийти на помощь. В конце концов он дошел пешком до поселка и позвонил нескольким своим подельникам, в числе которых и был Жиган. Отец Нюры тогда был самым настоящим Жиганом, который не связывался с фарцой, а именно “работал” людей. В тот момент он с бригадой должен был отрезать хобот “Слону” - рязанскому бандиту, который попутал берега, но Майский уговорил его помочь своей проблеме и отец Нюры угнал другой “камаз”. Он приехал на помощь и они поменяли на машинах номера, сели в новенький грузовик и повезли водку прочь - продавать ее каким-то лохам. Все получилось, и поэтому на похоронах отца Нюры - Майский стоял рядом с гробом, глядя на друга с пустым, словно бы выпитым до дна лицом, без слез и эмоций. Позднее он примкнул к “уралмашевцам”, уральской ОПГ, где его след и затерялся.
Похороны отца дались Нюре нелегко - на это даже не было денег. Ей пришлось сначала долго просить денег у редких знакомых, а потом договориться, чтобы отца сожгли и утилизировали вместе со всем остальным человеческим хламом - спившимися бомжами, наркоманами, нищими, попутавшими планеты стариками…
Если бы Нюра была красавицей, она бы без раздумий встала на панель и отработала неделю-другую. Но ее коренастое тело с короткими ножками, карие глаза и узкие губы не были чем-то соблазнительным. Девстенность она потеряла, каки большинство подростков - по улчиной пьяни. А два романа, которые у нее были, больше напоминали встречи незнакомых людей, которым хочется побольше молчать и поменьше встречаться. Это продлилось недолго, за что стоит сказать спасибо отцу, который нагружал дочь разными поручениями, практически отрубая эту ее суррогатную личную жизнь. Но вот сейчас, когда каждый рубль надо было еще раз просчитать - ой, как пригодились бы стройные ножки и приятное личико. Но этого не было. Ничего вообще не было, кроме краденого телефона Вадима, который она решила отнесла в скупку. Она надела свое пальто, завязала шарфом горло и натянула сверху черную шапку, которая была сделана из акрила. В этом наряде она спустилась по обшарпанной лестнице и вышла из дома, чтобы попытаться заработать. В руке ее был зажат целлофановый мешочек, в котором лежал телефон с зарядкой, а в кармане лежал носовой платок, леденец от кашля и карандаш. Войдя в ломбард, который был и скупкой, и магазином “тысячи мелочей” одновременно, она поздоровалась с продавцом-оценщиком, которому протянула телефон.
-Старая модель, - сказал тот. - 2500 могу дать за такую штучку.
-3 тысячи не можете дать?- спросила Нюра глядя на его безразличное лицо.
-3 тысячи дам, а потом он будет лежать и место занимать еще полгода…. - ответил продавец. Это был пятидесятилетний мужик с голубыми глазами, с синюшной щетиной на щеках, разбавленной седыми волосками. Он подумал чуть-чуть и добавил с бесцветной улыбкой: - Дам вам 2600. Чтобы вас спасти.
Он напомнил Анне ее учителя по ОБЖ, который рассказывал им, что надо надеть противогаз и лечь ногами в сторону ядерного взрыва. “Чтобы зубы спасти”.
На обратной дороге Нюра уже шла с пакетиком без телефона, но с деньгами внутри. Несмотря на то, что сделка состоялась, деньги по прежнему ощущались, как что-то сверхценное, что нужно хранить бережно и отдельно. Она вошла во двор и увидела Вадима. Тот стоял у дверей в подъезд и смотрел на нее. Нюра остановилась, глядя в ответ с внутренним страхом - иллюзий на будущее она не строила. Для чего Вадим явился сюда можно было предположить. Вадим тронулся с места и медленно зашагал к ней. Когда он уже стоял рядом, она все еще смотрела на него, не двигаясь.
- Здоров. Ты же телефон взяла?- просто спросил он, продолжая смотреть на нее не отрываясь.
-Нет, - сказала Нюра.
- А кто? - спросил Вадим. - Кто, тогда?
-Я не знаю, кто… - она поняла в ту же минуту, что не убежит. Что Вадим догонит ее и будет бить в снегу. Но не это было страшно, а то, что он найдет и отберет деньги, которые были так нужны.
-Ты уволилась и вещи исчезли, как так?, - спросил он.
- Я не знаю, я вообще не знаю ничего…, - сказала громко Нюра, глядя в Вадимово лицо, которое было уже сморщено злобой. И продолжало коверкаться, превращаясь в лицо злобного гоблина.
-А вот я сейчас проверю, что у тебя в карманах!, - сказал Вадим. - Думаешь, я вчера родился? Ебть ты дура, а! Ну-ка!, - он сделал резкое движение навстречу к ней, и Анна ударила его карандашом в лицо.
Карандаш попал между носом и глазом, что моментально завершило превращение Вадима в злобного и матерящегося монстра, который прыжком преодолел расстояние между ними и завалил Нюру в снег. Из дыры в лице капала кровь и он рвал ее карманы, чтобы найти то, что ему принадлежало. Но вместо этого ему попался лишь целлофановый мешочек, в котором лежала квитанция о проданном телефоне.
-Тварь! Тварь же ты!, - взвыл Вадим, занося кулак, который должен был развалить лицо Анюты на куски. Но остановился. - Я с тебя все возьму, сука. - сказал он. -Ты мне все заплатишь!
Он встал, рывком вздернул обессиленную Нюру с асфальта и потащил ее за собой. Редкие люди безразлично смотрели на эту картину, потому что такое зрелище - не в новинку. Мужик тащит свою провинившуюся бабу, ох и ах, сама виновата.
Нюра крикнула "помогите", но все равно, никто даже не подошел узнать, в чем дело. А Вадим волок Нюру в заурядную и пропахшую ненавистью ментовку, и кровь, капающая из его щеки, оставляла на снегу морзянку боли и злобы. Впереди была новая жизнь. Эти точки на снегу, красного цвета, писали предисловие.
***
Кража, нападение на человека, сбыт краденых предметов… 158-я статья с осложнениями в виде нанесения ранения. Безденежная Нюра сидит в СИЗО и смотрит на свои руки. Ситуация осложняется тем, что сотовый телефон Вадим купил с рук своего приятеля из Москвы. Тот готов быть свидетелем на процессе. Какие -то врачи, какие-то новые люди, оперуполномоченный поднимает все, что находит на нее и быстро докапывается до отца. -"Яблоко от груши не падает", понятно?- спросил он ее на допросе.
-Понятно, что вам лишь бы примотать мне чего не надо.- ответила Нюра. Предоставленный ей адвокат предложил со всем согласиться и не трепать нервы судье.
-Очень ты мне помог, дядя, - сказала ему Нюра.
Несколько раз ее водят на допросы, и следователь тоже мягко, но настойчиво предлагает ей все подписать и уже сидеть свой срок, который может быть небольшим - всего 3-4 года, да еще и можно что-то придумать, чтобы скостить его. Нюра ясно помнит, как отец говорил не соглашаться ни на что, особенно, когда опера становятся добрыми.
-Будем просить о переносе дела в Москву! - говорит адвокат. -Вы же понимаете, что тут вас сгноят, вам тут места не будет...
-С какого -такого?-удивляется Нюра.
-С такого, что все знают, кто вы. Уже понятно, что вы преступный элемент. Из семьи вашего отца... У того репутация была криминальная.
-Я то каким боком? Отец это отец, а я это я, - рассуждала Нюра.
-Дайте согласие на перенос! Это может спасти нас....- решительно гнул свою линию.
-Да не вопи ты, -сказала Нюра. -Надо если, то делай.
Позднее, все оказалось намного прозаичнее, потому что адвокату было совершенно наплевать на Нюру. Но ему было нужно в Москву. А такая мелочь, как украденный телефон была спорным аргументом для транспортировки Анны в златоглавую, поэтому адвокат вместе со своим старым собутыльником - опером, состряпали обвинение в еще какой-то краже в Москве. И преданная крест накрест Нюра поехала в главный город Земли. Место небывалого счастья.
***
Нюру привезли на Выборгскую. Так называемая тюрьма… Хотя сначала ты попадаешь не в тюрьму, а в предварительный скотоприемник - изолятор временного содержания (ИВС). Там следаки как могут вынимают из тебя душу, то есть на всякий случай колют тебя на весь возможный прошлый криминал у них на районе. В конце концов невзначай подсаживают к тебе на ночь наседку-стукача, но если у тебя хватает ума не расколоться и с ним, тогда… Тогда тюрьма.
Сначала тебя долго держат поочередно по нескольким одиночным железным пеналам - поскольку у них там нереальная текучка поступивших вместе с тобой сидельцев, затем - очень качественный шмон всего твоего шмотья и самого твоего трясущегося тела, и там присутствует даже кто-то вроде врача, и тебе с пристрастием заглядывают во все твои дырки…
Наконец тебя, со свернутым матрацем подмышкой и чем-то еще, подводят к двери камеры, за которой тебя ждет… Ах, если бы ты знала... Первое - это запах. Через полгода, если ты всё еще там, запах это въедается в тебя саму так, что становится естественным и единственно существующим - запах пяти или, скажем, сорока пяти потных и довольно давно не мытых женских тел. Число тел зависит от того, в какой хате ты оказался. Если ты “на спецу”, то есть в маленькой хате, где вас человек пять-шесть (и люди эти - либо знатные, серьезные сиделицы по экономическим статьям, либо еще какой-нибудь неформат вроде растлительниц, явных извращенок, да и тех же стукачей), тогда, стало быть, тебя еще могут продолжать исподволь колоть там на что-то былое, изредка вызывая к приехавшему следаку.
Если же тебя сразу кидают в хату человек на сорок-шестьдесят, и это говорит о том, что ментам с тобой всё уже более или менее ясно. Но тебе попервоначалу от этого совсем не легче, а скорее даже наоборот - в большой хате тебя с неподдельным и очень разноплановым интересом встречает довольно сбитая уже кодла уркаганок, и от того, как ты себя поведешь и какой покажешься буквально с первых секунд, зависит… Ну, не так чтобы уж прямо жизнь твоя или смерть, но очень и очень многое в среднесрочной твоей перспективе. И, так или иначе, все вы там будете ждать суда, суда над собой.
В общем, ИВС Нюра прошла сравнительно легко (хотя в какой-то момент мелькала даже мысль повеситься от безнадёги, да было не на чем) и через день была уже перевезена на кичу, где сразу оказалась в хате по какому-то среднему варианту - в компании, где нашлось место и дикого вида маньячке из Краснодарского края (ей писали два убийства, но она признавалась в трех и намекала на большее), и двум бабам, которые травили мужиков клофелином, забирая у них ценные вещи, а также вокзальной воровке-цыганке, девке-закладчице и утертой “в размалюй” гердозной бабе лет сорока, которая все время лежала или блевала. Говорить она не могла, и Нюра сразу думала, что если та сдохнет, стоит забрать ее место себе. Оно было удобнее, там была возможность отвернуться к стене и задуматься.
В тот день, о котором идет речь, Нюра оказалась втянутой в разговор между маньячкой и надзирателем, который приказал той выйти в коридор. Между ними состоялся загадочный диалог, который еле-еле смогла подслушать девка-цыганка, прижавшая ухо к двери. Маньячке предлагали попасть на программу экспериментальных лекарств, которые должны были слегка скостить ее предстоящий срок и дать ей немного денег. Деталей было немного, но когда маньячка вернулась, к ней сразу обратились лица всех заключенных
- Катюх, чего он хотел-то? Что предлагает?, - загалдели сокамерницы.
- Говорит, особенная я, - сказала маньячка. - Говорит, что мое тело идеально. А я и знала это всегда…, - она засмеялась, обнажая темноватые резцы. Нюра, увидев эти ее зубы, поморщилась. Это немного напоминало улыбку отца, когда тот вспоминал победы из воровского прошлого, но вот зубы эти были скверного вида и отталкивали, как зубы старого пса. Девки галдели вокруг Кати, потому что всем ужасно хотелось быть в курсе тайны, а еще и потому, что тут открывались какие-то новые возможности, дающие надежду на досрочный выход из вонючей тюремной житухи.
Эксперимент, в котором Кате предлагал поучаствовать охранник, был связан с мощным антибиотиком, который убивал в организме почти все живое, а главное - блокировал выработку гормонов и тормозил транспортировку сахара. Короче, воспроизводился искусственный сахарный диабет или что-то вроде того. И это как-то работало, но никто не понимал, для чего это нужно и какой в этом прок. А понятнее всего выразилась одна из клофелинщиц:
- Вам не пох, чем вас будут мазать? Честно, бабоньки, я над вами угораю. Все средства хороши, чтобы по этапу не ползти… Вот там реально вред здоровью, а печень все смолотит. Да и кто вам, что скажет? Вертухай этот? Он -то известный врач, что вы!
Катя призналась, что неделю назад у нее брали анализ крови, потому что она пожаловалась на боли в поджелудочной. Тут начался сразу целый водопад гипотез, но все сводились к одной: в лазарете есть программа, в которой ищут людей какого-то одного типа крови. Какого? Пока что прознать это не было никакой возможности. Разговоры лились, споры не затихали. Все мысли вертелись вокруг Катерины и ее “счастья”.
В хату пришла ночь. Кто-то еще шептался, кто-то размышлял сам с собою, и всем казалось, что раз пригласили маньячку Катюху, то, значит, пригласить могут и их. Надо было только решиться на все эти неизведанные инъекции, но… Лишь бы не бесплодие. Многие из женщин еще верили, что смогут родить и быть мамами. Нюра засыпала и видела злое лицо Вадима, который изменил ее жизнь. Денег не было, но в заключении они и не были особо нужны. Здесь кормили, поили, давали надежду. В целом это место не было хуже чебаркульской нищеты.
-Спасибо, господи…, - сказала она вслух и незаметно соскользнула в сон, где не было ничего, кроме ее собственного дыхания и запаха стены, куда до нее дышала сотня других несчастных баб.
Утренний подъем, обычная рутина заключенных, мечты про банку шпротиков, которые отчего-то считались главным лакомством воли. Разговоры за обедом привели к совместному решению, что надо любым способом дать охране знать о готовности сокамерников участвовать в любых экспериментах. Подмазать из решили с помощью банки меда, которую имели в наличии клофелинщицы. Нюра от участия в этом не отказывалась, только не было у нее ничего.
Утро началось с того, что Нюру внезапно выдернули из хаты неизвестно куда и зачем. В кабинете врача, помимо медсестры, за столом сидел какой-то упитанный мужик в накинутом на плечи белом халате, с очень неприятным взглядом холодных светлых глаз.
Он жестом предложил ей сесть, не говоря ни слова. К ней тут же подсела медсестра с какими-то пробирками и иглой. В итоге крови у нее взяли аж шесть пробирок, после чего залепили ранку, и сестра тут же тихо вышла.
Через час ее снова выдернули из хаты, на этот раз - с вещами. В автозаке она была одна. Машина долго тряслась по ухабам и наконец встала. Где-то недалеко послышались гудки поездов. Ее вывели на какой-то безлюдный перрон, и она увидела перед собой чем-то странный вагон, в самом конце длинного состава. У вагона стояли двое в военной форме, и на поводках у них были две огромные злющие овчарки. Наконец из вагона вылез угрюмый прапор, Нюркин конвоир передал ему тоненький портфель и затем толкнул ее к вагону.
Внутри она увидела сквозной проход через весь вагон, примерно как в обычных поездах, но всё здесь было обито крашеными в зеленое листами металла, а каждое “купэ” было забрано от пола до потолка крепкой мелкоячеистой решеткой. Ее втолкнули в крайнюю пустую каморку, дверцу с лязгом заперли, и через пару минут поезд нехотя тронулся.
Она не знала, долго ли они едут, потому что всё это время пролежала в какой-то ватной дремоте, не дававшей толком открыть глаза и что-то сообразить. Наконец состав стал притормаживать и замер. Ее вывели на такой же пустынный перрон на самых дальних путях, как ей показалось, огромного вокзала. И снова был пустой автозак.
На этот раз они ехали очень долго. По многочисленным остановкам, по не смолкавшим гудкам машин и вою сирен она поняла, что это какой-то очень большой город.
Лязг открывающихся огромных ворот. Они приехали. Ее выводят. Окруженный немыслимо высокой стеной пустой двор. Очень близко к автозаку - серая стена без окон, этажей в пять, толком не рассмотреть… Ее подталкивают к железной двери и потом долго ведут по узким лестницам и переходам. Яркий свет и однообразно выкрашеные белым стены. Заводят в просторное помещение со скамьями по стенам, похожее на камеру временного содержания, как на пересылке. В помещении еще двое.
Одна - молодая тощая девка, в дурацком байковом халате “в цветочек”, ссутулившись меряет помещение длинными шагами, туда-сюда, и словно бы водит на невидимом поводке собаку. Вторая - дерганая и ушлая на вид пассажирка средних лет, в каких-то линялых трениках и телогрейке с биркой на груди. Эта вторая тут же подскочила к Нюрке, зорко глянула в глаза и спросила, откуда она, кто и что, и по по какой статье… Нюрка в общих чертах ответила, как есть.
-Издалече тебя сюда…, - помолчав, процедила та. - А меня Бастой кличут, да. Убийца я, если чо, - добавила она и как бы даже чуть хохотнула.
- А где мы, где? Что это вообще всё?.. - не удержалась Нюрка.
-А на Серпах, милая, на Серпах. Не слыхала?..
-Где-где?..
-Сербского это институт, клуша ты, клуша. На психику проверять будут, на “ку-ку”.
- А город-то какой?..
- Эх, етить твою мать… Москва!
- Москва… Ой, спасибочки.
- В тюрьме не говорят “спасибо”, дура. Спасибо только шныри друг другу говорят. Тут благодарствуют, слышишь? От души, можно сказать. А спасибо нех. Слышь?
-Слышу.
Помолчали немного. Настало время обеда и она в первый раз ощутила, как отличается столица от провинциальных тюрем. Здесь по-прежнему не было вольно, но хлеб был свежим, а в супе что-то плавало. Было чище и это успокаивало. Казалось, что это исправительное учреждение, а не тюрьма. Что это больнично- исправительное учреждение. Что тут не однозначно плохие люди содержатся. А может быть и просто больные...
Обед закончился. Нюра ждала, что ее поведут на обследование. Однако на “ку-ку” ее проверять не стали, а вскоре отвели в палату, которая также имела решетки на окнах. Стены здесь были чистыми, а еще был кафель на полу, что вкупе с железными столиками и какой-то странной кроватью на высоких, гнущихся ножках - вызывало ощущение принадлежности к чему -то новому, неизведанному. Было как-то спокойно, потому что была еда, какие-то новые знакомства, было место для сна. Не нужно было думать, что делать дальше. За обедом она узнала, что даже тут есть возможность подрабатывать и не только подопытной крысой. Были вакансии помощника на раздаче ежедневных лекарств и какие-то еще возможности работать, что-то даже можно было зарабатывать, какие -то копейки, о все-таки можно... Нюре было гораздо легче в душе, она ощущала новые возможности, чего с ней не было очень давно. В этих рассуждениях она незаметно для себя задремала, сидя на стуле.
Кто-то потрогал ее за плечо и она проснулась. Захотелось встать, но врач сказал ей : "сидите - сидите". Это был молодой доктор, с аккуратной бородой и в очках. Он был очень серьезен, вежлив. Измерил пульс, посмотрел горло, посветил в глаза фонариком. Попросил лечь на странную кровать. В первый раз за последние несколько лет, Нюра осмелилась пошутить:
-Она меня не забодает? - что такое шутить, она уже забыла и тут вдруг вспомнила.
Врач еле улыбнулся, но ответил: - Нет, она смирная...
Пока он привязывал ее ремнями к железной койке, она думала, что тоже уже очень давно не слышала, чтобы кто-то шутил с ней вместе. Это было приятно. Было так по-новому...
Врач пустил по ее вене какой-то препарат из пластикового мешочка- капельницы, который повесил рядом на крючок.
-Сейчас забалдею? -еще раз попробовала пошутить Нюра. Врачне ответил ничего, но улыбнулся и ей стало еще приятнее. "Не разучилась..."- подумала она про себя. "Хороший врач какой, симпатичный..." - подумала она следом. В голове все начало вращаться быстрее и быстрее. Образы разных людей начали наслаиваться один на другой, выстраиваясь в длинные вереницы повторяющихся контуров. Лицо врача серьезно смотрящего ей в лицо, вдруг показалось смешным и Нюра сказала, со смехом, который показался ей чужим:
-Ой, доктор, умираю...-это было так смешно, что она смеялась и слышала свой смех. Это было совершенно непостижимо, как давно она не смеялась вот так, как ребенок.
Минуты через две мир для нее сузился и скоро превратился в белое и светлое пространство,как будто под завязку забитое снежными мухами. Это когда каждый сантиметр перед глазами занят мерцающими белыми точками, навроде "войны микробов" в телевизоре ночью... Рук и ног не было, лица врача тоже. Голос свой она не слышала, а вот голос врача доносился откуда -то и он говорил с ней.
-Сейчас, заснете, поспите немного, а потом мы вас отправим на ужин.
-На ужин!- подумала она с удовольствием. Мысль о том, что она пойдет на ужин, с какими-то идущими на исправление людьми, которые трудились вместе с ней и имеют право на еду, на просмотр каких-то телепрограмм и даже на уважение.
-Папа болел не так...- подумала она. -Как ужасно болел папа, как грязно...
Потом погасла и эта мысль, спокойная и довольная Нюра отдалась глубочайшему сну. Белизна пространства, где находился ее разум затекла в нее и растворила в себе ее "я". Это был сон без сновидений, потрясающе спокойный.
Врач еще постоял возле нее, еще раз послушал ее пульс, написал отметку в карте и ушел, закрыв дверь.
***
Она открыла глаза и зрачки ее заметались вокруг. Что-то сдерживало всё её тело, и руки, и ноги. Ничего пока не понимая, да и особо ничем вокруг не интересуясь, она словно бы замедленно подпрыгнула, почти что к белому потолку. Причем, как именно мог быть осуществлен этот прыжок -было совершенно непонятно.
Внизу громыхнула об пол железная койка с никчемными ремнями, повалился на бок железный столик, на котором лежала карта, но Нюру больше всего заинтересовало теперь то, что сама она, Нюра, вроде как вся светилась изнутри каким-то… чёрт знает каким огненным светом. А всё вокруг ей показалось бледным, туманным и ужасно глупым. И она висела в воздухе и медленно вращалась, как огромная секундная стрелка. Из ушей ее лилась юшка, которая падала на пол, рисуя на нем круги, а еще из глаз ее текли слезы, но падали они не на пол, а на потолок и вот это было самым удивительным. Страха не было, не было ощущения боли или дискомфорта. Тела просто не было, а то , что с ним происходило - было каким-то зрелищем, не более. Просто каким-то зрелищем. Одинаковые стены въезжали в угол обзора и выезжали из него. Она ощущала тягость в груди, как перед месячными, но никаких месячных вроде не предполагалось. Из окна шел рассеянный свет, как будто случайно заблудившийся, а теперь бродящий по дворам старых тюрем, больниц и моргов. Что-то на стыке смерти и жизни было в этом свете.
-Какая наркота... это же наркота, да? - начала догадываться Нюра. Но ответов не было, не хотелось развивать эту мысль и она успокоила себя.
-Грабить то меня не на что...
Одно уже это дало ей снова ощущение уверенности.
Внизу что-то лязгнуло, и в помещение словно бы медленно вплыла фигура какого-то серого, ватного борова. Тот задрал голову и казалось что-то кричал ей- висящей в воздухе.
Нюрка отчетливо видела лишь белки его выпученных глаз, да черную дыру разинутого рта. Потом она пораженно заметила, как из его пасти довольно медленно вырывается то ли крик, то ли бурая жижа - это было похоже на рвоту. В ватной лапе его оказался какой-то направленный на Нюру размытый предмет, издававший из себя вспышки и слабые хлопки. Тут Нюра удивленно развернула взгляд на себя и обнаружила, что о грудь ее бьются невесть откуда взявшиеся темненькие узкие шмели… Они противно кусались и тут же осыпались вниз.
-В меня стреляют?- подумала она. - А за что? Тут нельзя летать? - это казалось очень смешным и она засмеялась. Смех приземлил ее, она начала медленно опускаться на кровать. Лежа на этой странной, железной кровати она заворочала головой, но человек, который вошел схватил ее за плечо и начал ссыпать шмелей в капельницу, которая висела рядом. Шмели ринулись в вены и вот уже все ее тело изнутри покалывают их пушистые тела.
Это стимулировало ее силы и Нюра метнулась к этой ватной фигуре и будто увидела тут, как во вспышке света, сама себя - прыгнувшую рукою вперед, и рука ее нашла свою цель и прошла насквозь, а дальше уж черный пол неслышно принял и поглотил обмякшее тело.
***
Стоя у окна, молодой врач держал карту Нюры и уже не читал, а просто смотрел на нее. Рядом с ним стоял один их охранников и пожилая сиделка.
-Что это у нее глаза, как будто дергаются...- сказал охранник, глядя на Нюру.
-Она видит галлюцинации, - мозг у нее бредит.
-Что делать с ней?- спросил охранник.
-Давайте переводить ее, тут ей уже не место, - сказал врач, закрывая карту. Пожилая сиделка сказала: -Успокоилась она. Врач посмотрел на Нюру и пожал плечами.
-Это фаза такая...-скоро снова будет беспокоиться.
-Что же вы не проверили ее на реакцию Вассермана, а Кость? Пришлось мне это делать. Что ты говоришь? Не слышно. Ну, выйди туда, где слышно...
Он подождал чуть-чуть, собрал бороду в пучок и отпустил. Другой рукой махнул охраннику и тот, кивнув, вышел вон. Сиделка села на кровать, где лежала Нюра.
-Да, алле... Теперь слышишь? Я тоже. На Вассермана отрицательная у нее. Белка в два раза, рифы положительные, все остальное тоже. Что же вы не проверили? На сифилис надо проверять в первую очередь это же зэки!На что похоже? Сифилитический, да. Прогрессивный Бейля. Ну, сейчас уже поздно... у нас тут за ночь паралич всех конечностей. Костя это , я считаю, вашей лаборатории, грубейшее нарушение. Ну тут уже все, ничего не попишешь... Прошу и даже требую, чтобы все образцы за вчера и сегодня вы перепроверили с учетом.
Он повесил трубку и смотрел на Нюру.
-Парализованная она вся, да?- спросила сестра.
-Да, -сказал доктор. -А вчера еще говорила даже вменяемо... Вот так вот за ночь.
-Кто же ее сифилисом то заразил и не сказал?- спросила сиделка.
Доктор молчал, потом еще раз открыл ее карту и полистал ее.
-Я думаю, что отец. - наконец сказал он. -Старый зэк с туберкулезом и плохо залеченным сифилисом. Кто же еще?
-Свят-свят...-сказала сестра.
Помолчали. Нюра слышала отдельные слова, которые прилетали в ее белую комнату, но смысла их распознать уже не могла. "Благодарствую, благодарю, от души" - повторялись в ее голове усвоенные знания, потому что из всего, что произошло с нею за последние 38 лет, осталось у Нюры только чувство удовлетворения, а "спасибо" говорить тут было нельзя.
(t.me\stalbi4 - это линк на чат в телеграмме, где собираются самые отмороженные до лютых тем. Пишите нам, если есть мысли о чем хотите почитать - найдем для вас тему и раскроем по полной ).
...