Смерть замечательных людей. Булгаков: морфин и пиявки

Один из самых «медицинских» российских писателей (на­ряду с Чеховым, конечно) — Михаил Булгаков. Он и сам был врачом, медицинская тема в его произведениях не редкость. Всплывает эта тема и тогда, когда мы говорим о самом Ми­хаиле Афанасьевиче: то, как он заболел и умер, не успев отредактировать свой роман, часто становится предметом литературоведческих исследований и спекуляций. Часто доводится слышать о том, что раз писатель написал рассказ «Морфий», то и сам был морфинистом со стажем и умер по причине собственной наркомании.

Поэтому в данной главе мы воспользуемся мнением не литературоведа, а медика — Леонида Дворецкого, опуб­ликовавшего исследование болезни и смерти писателя в солидном издании «Нефрология». Итак, за нами, чита­тель!

Anamnesis vitae

В 1932 году писатель Михаил Булгаков предупредил свою новую избранницу Елену Сергеевну: «Имей в виду, я буду очень тяжело умирать, — дай мне клятву, что ты не отдашь меня в больницу, а я умру у тебя на руках».

До смерти писателя оставалось восемь лет, за которые он напишет и почти закончит великое произведение «Ма­стер и Маргарита». В нем тоже будут содержаться намеки на внезапную смерть. (Помните буфетчика Сокова? «...Умрет он через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике Первого МГУ, в четвертой палате».)

Через шесть месяцев после появления первых симпто­мов болезнь развилась и привела пациента к медленной мучительной смерти: в последние три недели Булгаков ослеп, был измучен ужасными болями и прекратил ре­дактировать роман. Что же за недуг так жестоко обошелся с писателем?

Булгаков регулярно проходил обследования, которые не обнаружили никаких соматических патологий. Однако невротические расстройства у него уже наблюдались. Так, в архиве Булгакова найден врачебный бланк с медицин­ским заключением:

«22.05.1934. Сего числа мною установлено, что у М. А. Булгако­ва имеется резкое истощение нервной системы с явления­ми психостений, вследствие чего ему предписаны покой, постельный режим и медикаментозное лечение.

Тов. Булгаков сможет приступить к работе через 4—5 дней. Алексей Люцианович Иверов. Врач Московского ху­дожественного театра».

О подобных невротических состоя­ниях и попытках их лечения упоминает и Елена Булгакова в дневниках 1934 г.

То есть уже в 1934 году Булгаков пользовался минимум двумя распространенными тогда способами лечения неврозов: терапией ударами током и гипнозом. Вроде бы это ему даже помогло.

В письмах к Викентию Вересаеву, тоже врачу по профессии (помните его «Записки врача»?), Булгаков признавался: «Болен я стал, Викентий Викентьевич. Симптомов пере­числять не стану, скажу лишь, что на деловые письма пе­рестал отвечать. И бывает часто ядовитая мысль — уж не совершил ли я в самом деле свой круг? Болезнь заявляла о себе крайне неприятными ощущениями "темнейшего беспокойства", "полной безнадежности, нейрастенических страхов"».

«Соматика», телесное проявление болезни, манифести­ровала в сентябре 1939 года.

Именно с того времени вел отсчет своей болезни и сам Бул­гаков, о чем говорил жене, записавшей в дневнике его слова 11.02.1940 (за месяц до смерти): «...в первый раз за все пять месяцев болезни я счастлив. Лежу. покой, ты со мной. Вот это счастье».

В сентябре 1939 года после серьезной для него стрессовой ситуации (отзыв писателя, отправившегося в командировку для работы над пьесой о Сталине) Булгаков решает уехать в отпуск в Ленинград. Он пишет соответствующее заявление в дирекцию Большого театра, где работал консультантом репертуарной части. И в первый же день пребывания в Ле­нинграде, прогуливаясь с женой по Невскому проспекту, Булгаков почувствовал вдруг, что не различает надписей на вывесках.

Подобная ситуация однажды уже имела место в Москве — до поездки в Ленинград, о чем писатель рассказывал своей сестре, Елене Афанасьевне: «О первой замеченной потере зрения — на мгновенье (сидел, разговаривал с одной да­мой, и вдруг она точно облаком заволоклась — перестал ее видеть). Решил, что это случайно, нервы шалят, нервное переутомление».

Встревоженный повторившимся эпизодом потери зрения, писатель возвращается в гостиницу «Астория». Срочно на­чинаются поиски врача-окулиста, и 12 сентября Булгакова осматривает ленинградский профессор, выдающийся оф­тальмолог Николай Иванович Андогский:

«Острота зрения: пр. глаз — 0,5; левый — 0,8. Явления прес­биопии. Явления воспаления зрительных нервов в обоих глазах с участием окружающей сетчатки: в левом — незна­чительно, в правом — более значительно. Сосуды значитель­но расширены и извиты.

Очки для занятий: пр. + 2,75 Д; лев. +1,75 Д.

Sol. calcii chlorati cristillisiti 5% — 200,0. По 1 ст. л. 3 раза в день.

12.09.1939. Проф. Н.И. Андогский, пр-т Володарского, 10, кв. 8».

Профессор говорит ему: «Ваше дело плохо». Булгаков, сам врач, понимает, что все еще хуже: именно так началась бо­лезнь, унесшая жизнь его отца примерно в 40 лет в 1907 году. Он возвращается из отпуска раньше срока, 15 сентября 1939 года.

Поначалу — осмотры окулиста.

28.09.1939. Окулист: «Двусторонний neuritis optici на левом глазу меньше, без кровоизлияний и белых очагов, на правом явления выражены резче: есть отдельные кровоизлияния и белые очаги V.OD приблизительно и без стекол около 0,2. V.OS больше 0,2. Поле зрения при исследовании руками не расширено».

30.09.1939. «Исследование будет повторено c исследованием остроты зрения таблицами. Пиявки можно будет повто­рить. В глаза два раза в день Пилокарпин и Дионин. Проф. Страхов».

30.09.1939. Повторный осмотр окулиста: «Neuritis optici с кро­воизлияниями».

Как видно, на глазном дне выявлены изменения, харак­терные для тяжелой артериальной гипертонии, о нали­чии которой у Булгакова до развившихся событий нигде нет упоминаний в имеющихся доступных материалах. Впервые об истинных цифрах артериального давления у писателя мы узнаем только после появления глазных симптомов.

«20.09.1939. Поликлиника Наркомздрава СССР (Гагаринский пр-т, 37). Булгаков М.А. Кровяное давление по Короткову Махт. — 205 / Minim. 120 mm».

На следующий день, 21.09.1939, состоялся домашний ви­зит доктора Захарова, который отныне будет курировать М.А.Булгакова до его последних дней. Выписаны приходной ордер за визит (12 руб. 50 коп.) и рецепт на приобретение 6 пиявок (5 руб. 40 коп.).

Чуть позже очень тревожные результаты дают анализы кро­ви:

«Исследование № 47445,46 больного М. А. Булгакова от

25.09.1939.

Количество остаточного азота в крови по методу Асселя — 81,6 мг% (норма — 20—40 мг%). Реакция на индикан по методу Газа дала следы.

02.10.1939. К-во остаточного азота по методу Асселя — 64,8 мг% (норма — 20—40 мг%). Р-ция на индикан — отри­цательная.

09.10.1939. Остаточного азота 43,2 мг% (норма — 20—40 мг%), индикан — отрицательный».

Диагноз, а точнее симптомокомплекс, становится ясен: хро­ническая почечная недостаточность. Булгаков себе его тоже ставит. В октябрьском письме 1939 года к киевскому другу молодости Гшесинскому Булгаков сам озвучивает характер своего заболевания: «Вот настал и мой черед, у меня болезнь почек, осложнившаяся расстройством зрения. Я лежу, ли­шенный возможности читать, писать и видеть свет... Ну про что тебе сказать? Левый глаз дал значительные признаки улучшения. Сейчас, правда, на моей дороге появился грипп, но авось он уйдет, ничего не напортив...».

Осматривавший его в том же октябре профессор Мирон Семенович Вовси, авторитетный клиницист, один из кон­сультантов Лечсанупра Кремля, имеющий опыт работы в области патологии почек, автор вышедшей впослед­ствии монографии «Болезни органов мочеотделения», подтвердил диагноз и, прощаясь, сказал жене писателя, что дает ему всего три дня жизни. Булгаков прожил еще полгода.

Состояние Булгакова неуклонно ухудшалось. По имею­щейся подборке рецептов можно предполагать о нали­чии ведущих клинических симптомов и их динамике. По-прежнему в связи с головными болями продолжали выписываться анальгетические препараты — чаще всего в виде сочетания пирамидона, фенацетина, кофеина, ино­гда вместе с люминалом. Инъекции сернокислой магне­зии, пиявки и кровопускания были основным средством лечения артериальной гипертонии. Так, в одной из запи­сей в дневнике жены писателя находим: «09.10.1939. Вчера большое кровопускание — 780 г, сильная головная боль. Сегодня днем несколько легче, но приходится принимать порошки».

Союз писателей СССР принимает по мере возможности уча­стие в судьбе коллеги. Булгакова посещает дома председа­тель Союза писателей Александр Фадеев, о чем находим запись в дневниках Елены Сергеевны: «18 октября. Сегодня два звонка интересных. Первый — от Фадеева о том, что он завтра придет Мишу навестить». По решению Союза писателей ему оказывается материальная помощь в размере 5000 руб. В ноябре 1939 года на заседании Союза писателей СССР рассматривается вопрос о направлении Булгакова с женой в правительственный санаторий «Барвиха».

Странное место для умирающего с хронической болез­нью почек.Но тем не менее Булгаков отбывает туда с женой. Основным методом лечения Булгакова там стали... тщатель­но разработанные диетические мероприятия, о чем писа­тель пишет из санатория сестре Елене Афанасьевне.

К сожалению, возлагавшиеся надежды (если таковые вообще возлагались) на «санаторную услугу» писателю Булгакову не оправдались. Возвратившись из санатория «Барвиха» в угнетенном состоянии, не ощутив практически никакого улучшения и осознав свое трагическое положение, Булгаков пишет в декабре 1939 года своему давнему другу-медику Александру Гдешинскому в Киев: «...ну вот я и вернулся из санатория. Что же со мною?.. Если откровенно и по секрету тебе сказать, сосет меня мысль, что вернулся я умирать. Это меня не устраива­ет по одной причине: мучительно, канительно и пошло. Как известно, есть один приличный вид смерти — от ог­нестрельного оружия, но такового у меня, к сожалению, не имеется. Поточнее говоря о болезни: во мне происходит ясно мной ощущаемая борьба признаков жизни и смерти. В частности, на стороне жизни — улучшение зрения. Но довольно о болезни! Могу лишь добавить одно: к концу жизни пришлось пережить еще одно разочарование — во врачах-терапевтах. Не назову их убийцами, это было бы слишком жестоко, но гастролерами, халтурщиками и бездарностями охотно назову. Есть исключения, конечно, но как они редки! Да и что могут помочь эти исключе­ния, если, скажем, от таких недугов, как мой, у аллопатов не только нет никаких средств, но и самого недуга они порою не могут распознать.

Пройдет время, и над нашими терапевтами будут сме­яться, как над мольеровскими врачами. Сказанное к хи­рургам, окулистам, дантистам не относится. К лучшему из врачей, Елене Сергеевне, также. Но она одна справиться не может, поэтому принял новую веру и перешел к гомеопату. А больше всего да поможет нам всем больным — Бог!».

Увы, как мы понимаем сейчас, переход от санаторных вра­чей к гомеопату был переходом от бесполезного к бессмыс­ленному. Гомеопатия даже как метод не работает. Ни тогда, ни сейчас, а потому состояние продолжило ухудшаться.

Из дневника Е. С. Булгаковой: «24 января. Плохой день. У Миши непрекращающаяся головная боль. Принял четыре усиленных порошка — не помогло. Приступы тошноты.

Вызвала на завтра утром дядю Мишу — Покровского (дядя М. А. Булгакова по матери, врач. — Примеч. Дворецкого). А сейчас — одиннадцать часов вечера — позвонила к За­харову. Узнав о состоянии Миши, вышел к нам — придет через 20 минут».

03.02.1940. Булгакова консультирует профессор Владимир Никитич Виноградов, личный врач И.В. Сталина, впослед­ствии чуть было не погибший по «делу врачей». Приведем рекомендации проф. В.Н. Виноградова:

«1. Режим — отход ко сну в 12 часов ночи.

2. Диета — молочно-растительная.

3. Питье не более 5 стаканов в сутки.

4 Порошки папаверина и др. 3 р/день.

5. (сестре) Инъекции Myol/+Spasmol gj 1,0 каждого.

6. Ежедневно ножные ванны с горчицей 1 ст. л., 10 часов вечера.

7. На ночь микстура с хлоралгидратом, 11 часов вечера.

8. Глазные капли утром и вечером».

Вот так велись больные терминальной хронической по­чечной недостаточностью всего лишь три четверти века назад!

Друг Булгакова, режиссер и сценарист Сергей Ермолин­ский, так вспоминал о последних днях умирающего писа­теля:

«Это были дни молчаливого нравственного страдания. Сло­ва медленно умирали в нем... Обычные дозы снотворного перестали действовать. И появились длиннющие рецепты, испещренные кабалистическими латинизмами. По этим рецептам, превосходившим все полагающиеся нормы, пе­рестали отпускать лекарства нашим посланцам: яд. Мне пришлось самому пойти в аптеку, чтобы объяснить, в чем дело. <...> Я поднялся в зал, попросил заведующего. Он вспомнил Булгакова, своего обстоятельного клиента, и, подавая мне лекарство, печально покачал головой. <...> Ничего уже не могло помочь.

Весь организм его был отравлен............. он ослеп. Когда я наклонялся к нему, он ощупывал мое лицо руками и узнавал меня. Лену (Елену Сергеевну) он узнавал по шагам, едва только она появлялась в комнате. Булгаков лежал на посте­ли голый, в одной набедренной повязке (даже простыни причиняли ему боль), и вдруг спросил меня: “Похож я на Христа?..” Тело его было сухо. Он очень похудел...».

Булгаков на смертном одре

Незадолго до смерти писатель говорил Валентину Катае­ву: «Я скоро умру. Я даже могу вам сказать, как это будет. Я буду лежать в гробу, и, когда меня начнут выносить, про­изойдет вот что: так как лестница узкая,то мой гроб начнут поворачивать и правым углом он ударится в дверь Ромашова, который живет этажом ниже». Так оно и произошло.

Anamnesis morbis

Итак, все кончено. Несмотря на позднейшие якобы воспо­минания о результатах вскрытия, его, скорее всего, просто не было.

Когда говорят о вскрытии, часто вспоминают слова литера­туроведа Мариэтты Чудаковой («...сосуды у него были, как у семидесятилетнего старика») и режиссера Романа Вик­тюка: «я вспомнил ее (Елены Сергеевны) рассказ о том,как Булгакова лечили, кажется, от почек, а когда вскрыли, оказалось,что сердце изрешечено мельчайшими дырочками...».

Но никаких сведений о вскрытии найти не удается, и, ве­роятнее всего, причины смерти, указанные в свидетельстве: нефросклероз (замещение почечной ткани — паренхимы — соединительной тканью) и уремия (интоксикация, вызван­ная накоплением в крови метаболитов, которые должны были выводиться с мочой, следствие почечной недостаточ­ности), — были вписаны по справке из поликлиники.

Автор статьи, которой мы пользуемся, предлагает свой вариант диагноза: хронический интерстициальный нефрит (межтканевое воспаление почек) лекарственного происхо­ждения. Вот как он его обосновывает.

В письме к брату писателя, Николаю Афанасьевичу, от 17.10.1960, то есть 20 лет спустя после смерти Михаила Афа­насьевича, Е.С. Булгакова сообщает: «раз в год (обычно весной) я заставляла его проделывать всякие анализы и про­свечивания. Все давало хороший результат, и единственное, что его мучило часто, — это были головные боли, но он спа­сался от них тройчаткой — кофеин, фенацетин, пирамидон. Но осенью 1939 г. болезнь внезапно свалила его, он ощутил резкую потерю зрения (это было в Ленинграде, куда мы по­ехали отдыхать)...».

В своих дневниках Елена Сергеевна часто упоминает о головных болях Булгакова, еще задолго до первых манифе­стаций поражения почек.

В архиве, собранном Е.С. Булгаковой, имеется серия рецеп­тов, документально свидетельствующих о назначении пи­сателю лекарственных препаратов (аспирин, пирамидон, фенацетин, кодеин, кофеин), о чем в рецептурной сигнатуре так и было обозначено — «при головных болях». Эти рецепты выписывались с завидной регулярностью лечащим врачом Захаровым, прибегавшим к тому же ко всяческим ухищре­ниям для постоянного обеспечения несчастного пациента этими препаратами. Подтверждением может служить одна из его записок к жене М. Булгакова: «Глубокоуваж. Елена Сергеевна. Выписываю аспирин, кофеин и кодеин не вместе, а порознь для того, чтобы аптека не задержала выдачу при­готовлением. Дадите М.А. таблетку аспирина, табл. кофеина и табл. кодеина. Ложусь я поздно. Позвоните мне. Захаров 26.04.1939».

Длительное употребление анальгетических препаратов еще задолго до появления симптомов заболевания почек дает основание предполагать возможную их роль в развитии почечной патологии у писателя.

Вполне достойная версия. Увы, подтвердить или опроверг­нуть ее могли только вскрытие и качественная гистология почек. Но вскрытия не было (или его данные не попали в архивы), Мастер был кремирован и похоронен под камнем с могилы Николая Гоголя...

Тем не менее доказательство гипотезы российского врача пришло с появлением новых методов химического ана­лиза. Израильские и итальянские ученые опубликовали на страницах солидного Journal of Proteomics исследование страниц рукописи «Мастера и Маргариты», вчерне закон­ченной Михаилом Булгаковым за месяц до своей смерти, и смогли подтвердить как диагноз писателя, так и лечение, которое ему было назначено.

Содержание морфина на первой странице первой главы рукописи «Мастера и Маргариты» (Рикетти и соавт.)

Команда Пьера Джорджио Ригетти из Политехнического Университета Милана и Глеба Зильберштейна из компании Spectrophon проанализировала 10 случайным образом ото­бранных страниц рукописи (из 127 имевшихся в распоря­жении исследователей) и обнаружила на них следы морфи­на, содержание которого составляло от 2 до 100 нанограмм на квадратный сантиметр.

Кроме того, был обнаружен метаболит морфина — 6-О-ацетилморфин,а также три белка — биомаркера нефросклероза. Рикетти поясняет, что свидетельства применения лекарства Булгаковым остались в потовых выделениях от­печатков пальцев и слюне, которая могла попадать на стра­ницы в момент их перелистывания.

Страницы обрабатывались бусинами-сорбентами, которые потом проходили анализ в газовом хроматографе и масс-спектрометре.

В ходе работы исследователи контактировали с московской полицией, предоставившей возможность сравнить резуль­таты анализа рукописей со стандартами морфина, бытовавшими в Москве в конце тридцатых — начале сороковых годов ХХ века.

Некоторые страницы, к примеру эпизод с диалогом меж­ду Иешуа и Пилатом, содержат довольно небольшое количе­ство морфина — около 5 нг/см2. В то же время другие части, над которыми писатель подолгу трудился и не один раз переписывал, содержат достаточно высокие концентрации вещества. Так, на странице с планом романа обнаружено до 100 нг/см2 морфина.

Так что писателя унес в могилу или лекарственный, или гипертонический нефросклероз (поражение почек, вызван­ное хронически повышенным артериальным давлением и атеросклерозом сосудов почек). Оба варианта заболевания сопровождаются сильнейшими головными болями и часто заканчивается смертью от почечной недостаточности (как это и случилось 10 марта 1940 года).

Увы, судьба Мастера показала, что представляют собой две очень распространенные причины смерти или тяжелых болезней: злоупотребление лекарственными препаратами (в том числе и по согласию с лечащим врачом) и «тихая смерть» — артериальная гипертензия.