(из романа Инны Кублицкой "Когда закончится война" )
Тогда он был студентом, совсем юным, еще безусым… страшно даже подумать, как давно это было… И жил тогда в сколариуме Политеха, современным языком – в общежитии. Начальство пыталось завести в сколариуме монастырские порядки, но сразу честно признаемся, не очень-то усердно пыталось. Поэтому благочестия и чинности в сколариуме было очень мало, а вот шума и бестолковщины всякой было много. С другой стороны, кому ж еще веселиться, как не студентам, вдали от родительского надзора? А Лигон… хотя его тогда звали Ортис Лагар… и тогда был не без странностей. Иначе как объяснить, почему он сидел в библиотеке, когда в сколариуме товьярское землячество вовсю праздновало канун дня Дайны? Устал от пьянок, наверное. Месяц, помнится, на них выдался довольно урожайный. В конце концов, от работы ума можно тоже изрядно захмелеть. И отрываться от работы не хотелось, даже когда библиотекарь встал рядом с его столом как безмолвный укор и потянул у него из-под носу книги.
- Э?
- Полночь уже, - устало сказал библиотекарь, и Ортис с удивлением понял, что укор библиотекаря был вовсе не безмолвным, просто заработавшийся студент все слова о том, что полночь и библиотека закрывается, пропустил мимо ушей.
Ортис безропотно отдал все книги кроме одной. С этой расставаться не хотелось, он только-только проникся логикой автора и отрываться от его мыслей было трудно.
- Ладно, - смягчился библиотекарь. – Дам ее тебе на дом. Только… - он поморщил нос, - … стоит ли тебе ею голову дурить? На экзаменах по этой теме спрашивать не будут.
Ясное дело, не будут. Если бы по этой книге предстояло отвечать на экзамене, она, небось, была бы прекрасным снотворным средством. А так она будоражила и спать не давала. И Ортис, направившись было в сколариум, остановился на полпути, ибо там до сих пор тихо не было. К голосам студентов добавились и женские голоса (а значит, отмечание дня Дайны пойдет вполне традиционным путем).
Сидеть на улице под фонарем было как-то неудобно. Во-первых, и фонарей-то приличных поблизости не было, ректорат на уличном освещении усиленно экономил, резонно подозревая студентов в вандализме. Во-вторых, было хотя и тепло, но сыро.
И Ортис направил свои стопы в небольшой пантеон на углу Университетской и Скорняжной улиц. Благочестием окрестный народ все равно не отличался, да и кому какое дело, что в храме он собирается читать не богословский труд, а трактат по теоретической механике?
Да и не было никого в пантеоне в полуночный час. Перед богами стояли подношения – чаще всего цветы и тарелки с разноцветным печеньем и конфетами, но сами верующие давно были дома, и если кто и в самом деле справлял канун дня Дайны, то дома, вдали от нескромных глаз делать это куда разумнее.
Без лишней скромности Ортис устроился на краю алтаря Дайса-громовержца – во-первых, что немаловажно, алтарь был деревянный, а пол каменный, во-вторых, алтарь, разумеется, был чище пола. Кроме того, он еще был и невысокий, чуть ниже колена, и напоминал обычную деревенскую лавку. Ортис только сдвинул в сторону тарелки с подношениями, чтобы не соблазняли угоститься пригоршней конфет, и чуть передвинул поближе масляный светильник на высокой ножке, чтобы читать было удобнее. Жестковато, конечно, но студент – существо выносливое.
И оторвала его от книги только «Ода во славу пышнобедрой Дайны». Певец, вероятно, начал напевать вполголоса, а потом увлекся и продолжал петь во всю мощь горла. И Ортис, который снова зачитался до самозабвения, первые секунды «Оды» пропустил мимо сознания, а потом поднял голосу от книги и от тетради, где делал записи, и потрясенно уставился на горельеф Дайны.
Почему-то вот не пришло ему в голову посмотреть на певца – и хотя он понимал, что поет не изображение богини, все же что-то заставляло студента смотреть на чувственные полуоткрытые губы изображения, а не в сторону рослого дядьки с бочкообразной грудью, который стоял посреди храма и пел, пел высоким не мужским голосом. Ортис даже не сказал бы, что именно дядька такое пел: сразу захватило впечатление, что Ортис растворяется в божественном звуке, и перед глазами было лицо богини, уже не каменное, а живое, не похожее, но в то же время и похожее на скульптуру. Ортис, как идиот, пялился в лицо богини и вожделел… это если не искать слов попроще. Состояние его напоминало сладострастный сон, и итог этого сна был вполне закономерен: когда певец смолк, Ортис со стыдом почувствовал в штанах влагу.
- Да что ж вы творите? – потрясенно сказал Ортис певцу, не сдержавшись. Оно и было из-за чего переживать: пережить пик страсти не в постели с девушкой, а в общественном месте да еще просто оттого, что какой-то мужик что-то там такое спел!
Певец, который до того обращал свое внимание только на скульптуру богини, перевел глаза на Ортиса. Его взгляд смерил студента с головы до ног, а потом певец улыбнулся:
- Нет ничего позорного в том, чтобы приносить жертвы Дайне.
- Я ничего такого приносить не собирался, - пробормотал Ортис, чувствуя, что его уши пылают как два алых мака.
- Тем ценнее жертва, - сказал певец. – Значит, она искренняя. Богиня непременно одарит тебя своим вниманием, - он улыбнулся и сказал: - Любовник Дайны. Вспомни этот день, когда поймешь, что ты не такой, как все.
Он ушел, а Ортис тупо смотрел ему вслед, пытаясь понять, что такое «не такой как все»? Он и так был не такой как все: уж умнее многих точно, и то, что другим давалось только упорной зубрежкой, к Ортису приходило будто само собой. Или что-то другое имелось в виду?
Так ничего и не поняв, он устало свернулся на алтаре и заснул, потому что чувствовал себя уставшим и разнеженным одновременно. Разбудили его утренние звуки, которые в храме казались приглушенными, однако все ж таки пробивались: стук тележных колес, звонки проезжающих омнибусов и, само собой, вопли разносчиков: «Малакоооо! Малакоо!», «Пиииво! Свежее пииииво!» «Свежие бууулки!» - и что там еще горланят торговцы спозаранку, не давая честному народу надолго залеживаться в постелях.
В храм никто пока не заглядывал, оно было и к лучшему: дрыхнущий на алтаре студент – это самое что ни на есть святотатство, а он еще и во сне пару тарелок с дарами Дайсу своротил на пол. Пришлось ползать под алтарем, собирая рассыпанное. Он даже виноватым себя перед Дайсом почувствовал, хотя вообще-то считал себя атеистом.
Потом Ортис еще несколько раз заходил в этот пантеон и надолго задерживался, созерцая лик Дайны. Он вовсе не хотел повторения того, что было памятной ночью. Он просто хотел понять, с чего это его так повело. Ничего не понял и перестал ходить. В конце концов, есть и более интересные темы для размышлений.
Имя певца он нечаянно узнал через пару месяцев, когда его с группой приятелей занесло в театр – на оперу «Алиенуара». Он узнал в исполнителе роли Менкалинана того самого звонкоголосого дядьку и испугался было, что снова опозорится от звука его голоса, но, кажется, для полета его сладострастных мечтаний необходимым было сочетание божественного голоса и божественного лика, так что все обошлось. И все же полузабытое ощущение, что незримая рука взяла его за ухо и повелела слушать – появилось. Поэтому он больше никогда не ходил на те спектакли, где пел великий Датонис. Другие сопранисты у Ортиса и тени похожих ощущений не вызывали.
Он всегда занимался только тем, в чем были загадки. С самой юности, со студенческих времен. Потом жил в глубокой провинции, а однажды нечаянно встретил однокашника по Политеху… и тот его не узнал. Да и сам Ортис не сразу узнал однокашника: фамилия знакомая, внешность узнаваемо семейная, тот самый характерный шрам на лбу – но небо ж пресвятое, как этот бородатый солидный дядька может быть его сверстником? С солидным брюшком, с лысиной и с полуседыми бакенбардами? И с мнущимся рядом парнишкой в студенческой куртке, явно сыночком?
Тогда Ортису впервые в жизни пришло в голову вспомнить, какой нынче на дворе год, вспомнить год своего рождения и произвести несложную арифметическую операцию, результату которой он не поверил. Потом он долго пялился на себя в зеркало, но зеркало упорно показывало не моложавое, а молодое лицо, похоже, ничуть не изменившееся за последнюю четверть века. Тогда с непоняток он напился, а следующим днем проснулся от женского смешка: «Вот видишь, ты не такой, как все!» Он вскочил, но комната была пуста. И тогда он вспомнил приключение в ночном храме, певца… и все равно ничего не понял.
Разыскать Датониса оказалось очень просто, хотя сначала Ортис решил было, что тот давно помер от старости. Это тридцать лет назад юному наивному Ортису показалось, что певец старикан. Сейчас оказалось, что Датонису слегка за семьдесят, он, конечно, давно не поет на сцене, но продолжает учить мальчиков пению. Ортис был готов к тому, что придется долго объяснять, кто он такой, но сопранист, как ни странно, узнал его сразу:
- А, Любовник Дайны! Я так и знал, что появишься, во сне тебя на днях видел.
- Во сне? – настороженно переспросил Ортис.
Жил Датонис одиноко в небольшом доме в полудачном предместье столицы, среди садов и огородов. А так как погоды стояли сухие и солнечные, принимал гостя в саду под яблонями. Было начало осени, деревья понемногу становились прозрачным, на некоторых висели поздние яблоки, где красные, где желтые.
Датонис вынес в сад трехногий столик, потом пузатый жбан с пивом и кружки, а легкие плетеные кресла уже и так стояли на кошенной траве. И вот они сидели, пили пиво и молчали.
- Что со мной? – наконец спросил Ортис.
- А что с тобой? – ответил Датонис. – Тебе плохо? Ты стар и болен?
- Я чувствую себя совсем мальчишкой, - сказал Ортис. – Когда мы с вами встретились в прошлый раз, мне казалось, я взрослый и солидный. А сейчас… - он махнул рукой.
- Повзрослел, значит, - сказал Датонис.
- Почему я не старею?
- Дайна дает своим любовникам долгую молодость.
- Вообще-то я атеист, - проговорил Ортис.
- На это она внимания не обращает. На мой взгляд, так с атеистами богине интереснее. Но это только мои предположения, - сказал Датонис.
- Я не хожу по храмам, молитв не творю, жертвоприношений не делаю…
- Ну а что в этом плохого? – спросил Датонис. – Я, конечно, не могу считать себя специалистом, но какой женщине понравится, если ее любовник будет постоянно ныть о том, какой он грешный, и просить помощи.
- Хожу по бабам.
- Любая женщина есть алтарь Дайны.
- Но живу не для ради потрахаться, а чтоб делать что-нибудь интересное.
- Дайна богиня не только любви, но и плодородия, - напомнил Датонис. – Если работа приносит плоды…
- Но почему я???
- Ээээ… я что – Дайна, чтобы отвечать на такие вопросы? Может быть потому, что тогда в храме присоединился к моей молитве.
Ортис вздохнул. Его «присоединение» до сих пор казалось ему постыдным. А Датонис почему-то ничего странного не находил в том, что Ортис до сих пор выглядел как двадцатилетний мальчишка. Так они сидели, пили пиво, разговор то затихал, то снова зарождался, в саду то и дело падали увесистые яблоки, солнце садилось и стало холодать. Потом Ортис как-то неожиданно понял, что напился. Датониса, сада, яблок и пива уже поблизости не было, а водка кончилась. Была комната в дрянной гостинице, спящая девица под боком и жуткое недоумение, зачем он столько пил. Он, помнится, долго еще не мог привыкнуть к тому, что молодой, хотя по всем приметам должен быть старым, потом переживать по этому поводу перестал, потому что увлекся расчетом висячих мостов, потом снова вспомнил, что не стареет, решил навестить Датониса да только обнаружил, что тот уже несколько лет как помер. Позже он таки наловчился замечать стремительно пролетающие мимо годы, и на одном месте старался не задерживаться уже не потому, что его искала охранка (давно уж не искала, сколько времени прошло с той поры, как он исчез из морга), а чтоб не задерживались на нем озадаченные взгляды соседей и знакомых: «Это сколько ж ему лет?..» Теперь он относил себя к агностикам. В богов все равно не верил, но полагал, что есть некая сила, кою пока не познали, которая ведет себя божественно, если так можно выразиться. В смысле, как боги. И в Дайну не верил, но иногда заносил к ее алтарю букетик цветов или конфеты. Даже не на всякий случай, а просто так.
Полностью роман можно прочитать здесь
если вам понравилось, подписывайтесь на наш канал и лайкайте :)
для заставок использованы картины художников 19 века