Глава центра экономических и финансовых исследований и разработок (ЦЭФИР) Наталья Волчкова о том, насколько эффективно распределение национальных богатств России в интересах граждан.
«ВЛАСТЬ НЕ БУДЕТ ЗАТРАГИВАТЬ САМЫХ БОГАТЫХ ЛЮДЕЙ СИСТЕМНЫМИ МЕРАМИ»
— Если стране так не хватает средств, что она вынуждена повышать НДС и пенсионный возраст, почему категорически снят с повестки дня вопрос о прогрессивном подоходном налоге и налоге на прибыль? Ведь есть и что брать, и с кого. На 1 июня 2018 года российское представительство в глобальном списке миллиардеров журнала Forbes выросло до 102 человек с 96 годом ранее. Их совокупное состояние в настоящее время оценивается в 410,8 миллиарда долларов. Чиновники получают по миллиону и более рублей в месяц, и зарплаты этой категории госслужащих только растут.
— Если мы говорим о самых богатых людях страны, то власть их не будет затрагивать системными мерами. Власти нужна их поддержка, в том числе материальная. С ними разговаривать сложнее, потому что, если будут чем-то серьезно недовольны, они могут поддерживать оппозиционно-альтернативные политические движения. Существует мнение, что с Ходорковским разобрались в том числе и поэтому. На сегодняшний день есть некий договор между политической и бизнес-элитами, они в нем сосуществуют. Если правительство начнет нарушать данный договор, то появится возможность отойти от этого статуса-кво и у бизнеса.
Что касается группы самых богатых, то они, конечно, мозолят глаза, но попытка отнять у них активы и капиталы ничего кардинально не решит. Это будет разовая акция, деньги быстро кончатся. Для решения каких-то проблем нужна пусть менее богатая, но гораздо бóльшая по размерам группа людей. Прежде чем устанавливать с нее прогрессивный подоходный налог, эту группу нужно вначале вырастить и дать ей окрепнуть.
Также есть довольно технический вопрос об администрировании прогрессивного налога, который в нашей стране чреват тем, что при переходе от плоского к прогрессивному налогу собираемость средств не только не вырастет, но и может сократиться.
— Изредка поднимается вопрос об эффективности использования и распределения в интересах граждан национального богатства России. Почему для одних стран, например, таких как Норвегия, наличие больших запасов углеводородов — счастье, а для нас — проклятие?
— Если мы очень поверхностно посмотрим на то, что делает со своим национальным богатством Россия и Норвегия, то принципиальной разницы не увидим, однако есть нюансы. В частности, как они управляют этим богатством. Несмотря на то что внешне и формально все вроде бы выглядит похоже, но это выливается в очень разные результаты. Одной из главных причин разности этих результатов становится прозрачность и подотчетность правительства, потому что именно оно является тем институтом, который эти ресурсы распределяет. В Норвегии в рамках демократического процесса правительство подотчетно массам населения, которое на выборах голосует не только за его стратегические ориентиры, но и за те или иные меры его текущей внутренней политики или голосует против всего этого.
У нас такого нет. Поэтому, с моей точки зрения, основной негатив, который мы имеем от нашего национального богатства, — это неэффективное правительство. Возьмем ту же пенсионную реформу. 90 процентов населения недовольно, но реформа прошла. В отличие от той же Монголии, где, насколько мне известно, недавно пенсионная реформа не прошла. Была дискуссия — и авторы реформы не смогли убедить парламентариев.
Проблему неэффективности нашего правительства, условно говоря, можно разложить на две истории. Первая ее причина — это отсутствие демократического процесса, в результате которого население не имеет возможности чисто физически влиять на работу правительства. Вторая — это отсутствие стимулов для принятия эффективных решений, для мобилизации усилий и воли каждого конкретного бюрократа в правительстве и в его ближайшем чиновничьем окружении. Почему это происходит? Потому что если мы посмотрим, как формируется бюджет, то увидим, что львиная его доля создается за счет нефти и газа. Если правительство будет концентрировать усилия, свою умственную и всякую другую энергию на выработку и принятие решений по наполнению бюджета за счет каких-то экономических преобразований, непопулярных шагов, ущемляющих интересы каких-то влиятельных групп населения, приводящих к перераспределению доходов, и так далее, бюджет будет расти, но медленно и незначительно по сравнению с тем, что одномоментно может дать рост мировых цен на углеводороды. Вы можете, условно говоря, пахать как раб на галерах и увеличить доходы бюджета на 1 процент, а тут нефть подскочила на 10 долларов за баррель за неделю, и доходы бюджета выросли на 2 процента. Все наше чиновничество живет в этой истории.
Это все снижает стимулы работы по повышению эффективности.
— То есть они смотрят только на мировой «нефтяной барометр», ждут повышения цен на нефть и больше ничего?
— Конечно, прямо или косвенно. Может быть, они неявно на него смотрят, но подспудно это не дает заработать механизму повышения эффективности в ходе выработки и принятия решений. Хорошим показателем в этом отношении у нас может служить период с 1998 до начала 2000 года. Именно тогда, когда нефть упала почти до уровня себестоимости добычи в России (10–12 долларов за баррель) и ее роль в наполнении бюджета почти сдулась, у нас начались действительно серьезные и важные реформы: дерегулирования экономики, административная, судебная и т. д. Тогда правительство действительно начало работать, потому что нефть ничего не приносила. Доходы бюджета стали формироваться из экономической деятельности, не связанной с добычей и продажей углеводородов. Как только в 2004–2005 годах начала активно расти цена на нефть, реформы стали сворачиваться, а подлинная эффективность правительства — угасать. Деньги при ничегонеделании полились рекой, все стало решаемо безо всяких усилий, и все заглохло. История всех наших последних 25 лет ровно про это.
— У страны вообще есть экономическая доктрина? Или мы идем непонятно куда и зачем, поэтому и ВВП на протяжении более чем 25 лет в среднем не растет более 1 процента в год?
— Однозначно ее нет. Это большая беда, тоже напрямую связанная с той историей о неэффективности, о которой мы говорили. Доктрина нужна, когда у вас есть требование к высокой эффективности. Если у вас такого запроса от общества и требования момента нет, вы будете реагировать на сиюминутные желания групп интересов и таким образом проводить экономическую политику. В качестве иллюстрации к этому тезису вспоминается одно из интервью Дмитрия Медведева, которое он дал в пору своего президентства. Тогда на вопрос журналиста о том, как Медведев осуществляет экономическую политику, в чем видит свои задачи в этом направлении, он сказал: «Ко мне каждый день приходят представители бизнеса. Я выслушиваю их проблемы, мы их обсуждаем, и мне так приятно помочь бизнесу в его запросах». Таков во многом стиль работы правительства и власти в целом. Те представители бизнеса, которые со своими проблемами смогут дойти до уровня председателя правительства и президента, имеют большие шансы эти проблемы для себя решить. Но дойти-то может мало кто — вот в чем вопрос. Исходя из всего этого, напрашивается вывод: решения принимаются сиюминутные, под давлением групп интересов. Из-за этого сегодняшние решения очень часто противоречат прошлым. То мы часовой пояс двигаем в одну сторону, в другую, то накапливаем пенсионные сбережения, то замораживаем. Все это происходит в том числе потому, что мы не имеем стратегии, куда мы движемся.
