Директор московской школы экономики МГУ, академик РАН Александр Некипелов. Он рассказал «БИЗНЕС Online» о том, отчего за четверть века России не удалось превзойти худшие показатели СССР:
«МЫ ПРОДОЛЖАЕМ УВЕЛИЧИВАТЬ СВОЕ ОТСТАВАНИЕ ОТ ОСТАЛЬНОГО МИРА»
— Хорошо, тогда фундаментальный вопрос. За 26 лет существования «новой» России средний показатель роста ее экономики составил порядка 1 процента — меньше, чем выдавал доперестроечный СССР. Бедных стало несравнимо больше, а ВВП в 2017 году (1,72 триллиона долларов, по данным МВФ) был меньше, чем у американского штата Калифорния (2,7 триллиона долларов), который по размерам равен всего лишь 2,4 процента России...
— Да, все верно. Все очень точно подсчитано. Действительно, средние темпы нашего экономического роста за все последние более чем четверть века не превышают 1 процента, что, в общем, находится на грани статистической погрешности. Конечно, это крайне неблагоприятный результат развития новой России. Хотя кто-то скажет (и в некоторой части будет прав), что ВВП неидеально отражает динамику социально-экономического развития, что жизнь наша изменилась не только в том отношении, что произошло расслоение на бедных и богатых, но и жизнь людей изменилась в целом, причем далеко не всегда и не во всем в худшую сторону. Например, появились многие вещи, в особенности в области информационных технологий, о которых мы некоторое время назад могли только мечтать. Скажем, некоторые проблемы, которые в советское время казались почти неразрешимыми, та же телефонизация, сегодня не существуют в принципе, но общего крайне неблагоприятного результата развития страны это, увы, не меняет.
Весь этап постсоветского существования страны можно разбить на несколько периодов.
Первый — это просто катастрофический период 90-х, завершившийся крахом 1998 года, когда ВВП упал в два раза, практически сошла на нет инвестиционная активность в стране: инвестиции упали в пять раз в годовом исчислении, продемонстрировав беспрецедентное падение. Обрушился жизненный уровень. Люди потеряли сбережения. Возникла проблема безработицы.
После этого краха начинается интенсивный экономический рост. Начало ему положило правительство Примакова. Статистически этот рост начинает фиксироваться уже с конца 1998 года, продолжался он практически до 2008 года, когда нас во второй раз накрыли кризисные явления. В тот период стояла задача удвоения ВВП, и она практически была выполнена. Другое дело, что, как несложно подсчитать, если он до этого в два раза упал, а теперь удвоился, то, значит, «на круг», мы всего лишь вышли на прежние, докризисные уровни. Но все равно это, разумеется, было очень важно.
Затем мы крайне тяжело пережили мировой финансово-экономический кризис 2008–2010 годов. В мире она начинался несколько раньше, в 2007-м, и закончился соответственно тоже быстрее, чем у нас. Но, повторяю, пережили мы его очень тяжело и болезненно. Падение было одним из самых глубоких в мире.
С 2010 года, казалось бы, появились признаки роста, и мы возвращаемся на прежнюю траекторию первого десятилетия, но все это быстро заглохло. Причем до всех внешнеполитических неурядиц, санкций, контрсанкций и тому подобного. Введенные против России ограничения, конечно, усугубили ситуацию, но не они ее вызвали. Четыре года подряд у нас опять падал жизненный уровень. Не так драматично, как до этого, но все-таки снижался ВВП, выпуск промышленной продукции.
И вот, наконец, в прошлом году обнаружились некие достаточно вялые признаки выхода из этой ситуации, какой-то рост был зафиксирован. Похоже, что в этом году он будет примерно такого же порядка, на уровне 1,4–1,6 процента. И это, судя по всему, соответствует планам нашего правительства, которое в ближайшие годы не рассчитывает на рост выше 2 процентов ВВП в год, что, конечно, крайне печально, поскольку мы «благодаря» таким темпам продолжаем увеличивать свое отставание от остального мира, который растет гораздо более интенсивно. Скажу больше: из-за того глубочайшего инвестиционного провала, который был у нас в 90-е годы и который до конца так и не был преодолен в период относительной стабилизации ситуации, основные фонды в российской экономике продолжают интенсивно стареть и выходить из эксплуатации. Того уровня роста ВВП и того уровня инвестиционной активности, которые мы имеем сегодня и на которые, судя по всему, делает ставку правительство, по расчетам ученых Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, не хватает даже на то, чтобы в полном объеме компенсировать и замещать выход из эксплуатации этих основных фондов. А это означает, что мы и на будущее закладываем крайне неблагоприятный фундамент.
— Видите ли вы в принципе выход из этого тупика?
— Сегодня в России идет активная дискуссия о том, почему это так, возможен ли другой, более благоприятный, вариант развития. Я отношусь к тем экономистам, которые дают положительный ответ на этот вопрос. Я полагаю, что мы далеко не самым эффективным образом действовали и в период финансово-экономического кризиса, и после него. В частности, придавали слишком большое значение формированию резервов и не инвестировали соответствующие ресурсы, которые действительно в больших масштабах поступали в страну, в модернизацию экономики, хотя о модернизации и диверсификации экономики мы на всех уровнях говорим очень давно и все вроде с этим согласны.
Но в результате сегодня опять дискуссия. Те, кто отстаивает позицию накопления резервов, говорят: вот, мол, как бы мы прошли кризис, если бы у нас не было этой подушки безопасности? И действительно, в период кризиса колоссальные резервы израсходовали только на то, чтобы сократить масштабы и темпы падения курса рубля и сберечь банковскую систему, которая могла оказаться в крайне тяжелом положении. Только с августа 2008-го по февраль 2009-го мы израсходовали из наших шестисотмиллиардных долларовых резервов треть! Это совершенно фантастическая сумма денег, которой мы заткнули кризисную брешь.
Были ли другие варианты? На мой взгляд и на взгляд многих моих коллег, были. Чего стоит только тот факт, что мы даже в самые острые кризисные периоды, когда наблюдался даже не отток, а настоящее бегство капиталов из России, в отличие от стран с гораздо более солидным рыночным опытом, той же Исландии, не вводили ограничения по капитальным статьям платежного баланса. Мы отчего-то в этих и других вопросах сохранения «рыночных завоеваний» стремились быть святее Папы Римского, нанося тем самым огромный ущерб развитию собственной экономики. Собственно, мы на этих позициях стоим и сейчас, поэтому наша экономика, несмотря на выход на траекторию «пассивного роста», продолжает оставаться крайне уязвимой от всякого рода колебаний, связанных с самыми разными причинами, начиная с политических и кончая чисто экономическими, от тех же самых спорадических изменений в направлениях движения спекулятивного капитала (горячих денег) в мировой экономике. Примером этого, в частности, является то, что в прошлом месяце опять курс уронили на 7 процентов. Это очень серьезная величина. Не для нас, видимо, серьезная, поскольку мы уже имеем опять падения и в два раза, что в мировом масштабе является астрономической величиной. Но все равно для нас это очень важно. Почему? Потому что такая ситуация высокой волатильности, неустойчивости, сильных колебаний дезорганизует деятельность бизнеса. Наш бизнес сегодня очень тесно связан с мировой экономикой, для него валютный курс — крайне важная вещь, критерий в принятии основных решений. Когда неизвестно, каким этот курс будет на следующий день, возникает крайне неблагоприятная среда для экономической и инвестиционной деятельности.
Получается парадокс: с одной стороны, мы говорим о том, что делаем все для улучшения инвестиционного климата и экономической активности, сосредоточивая внимание на работе правоохранительной системы, а с другой — игнорируем (или, точнее говоря, сводим к поддержанию на низком уровне одного-единственного параметра — уровня цен) важность устойчивости экономической среды для нормальной работы бизнеса.