Тополя в Кожухово – были повсюду. Как и в остальной, прочей Москве
Сижу как-то после уроков в парикмахерской, у нас на Пятой, стрижка — полубокс, 15 копеек, а мастерица под урчание бритвы громко рассказывает подругам: "Знаете, ведь это я, девочки, вот этими руками все тутошние тополя когда-то сажала... Давно было. Еще при хорошей жизни. Не то что сейчас".
Текст: Павел Васильев, коллажи Олега Бородина
Смотрю на свою голову в зеркало и думаю тихонько: "Лучше бы ты на посадке тополей так и осталась... Приду завтра в класс — опять засмеют".
Конечно, всякие там парикмахерши и зубные врачи жизнь в 1968 году отравляют немало, но в целом-то — на что она жалуется? Чем ей жизнь-то не хороша? Дал монетку, выдавил спасибо, бросил в зеркало последний взгляд на торчащие уши и побежал на улицу.
Тополя на улице и в самом деле росли прилично. Тополя в Кожухово — были повсюду. Как и в остальной, прочей Москве.
Однако рассматривать их мне особо и некогда. Так... Уроки закончились, постригся, теперь домой, обедать — и в бассейн бежать, на занятия, потом уроки, а вечером мы в футбол с девятиэтажкой играем, семь на семь или даже восемь на восемь... Красота... Лишь бы дождя сильного не было.
Кожухово — это четыре улицы вдоль и две поперек.
С одной стороны наша граница — линия грузовой железной дороги от ЗИЛа и на восток. А другая граница — петли Москвы-реки.
Ну а мы, значит, тут, посередке, обитаем. Во дворах, больших и красивых, средних и маленьких, разных... В каждом дворе своя история с географией.
Наша цивилизация, центр, точка общего притяжения — метро "Автозаводская". Последняя станция, дальше на юг метро пока не ходит. Так и говорят строго: "Конечная! Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны". А другая конечная — "Сокол". Тоже красиво звучит. Но это где-то там, далеко, ни разу я на том "Соколе" не был.
Наша станция, само собой — самая лучшая в мире, мрамор, рисунки, колонны, а воздуха сколько! Какой у нас на стене танк и какие слова сверху — "Свобода — Равенство — Братство!" Потолок станции — высоченный, не то что у нас в квартире... Ужасно здорово построили! Когда я узнал, что открыли станцию в январе 1943 года, я сразу понял, почему мы войну выиграли! Как же было не выиграть! Очень даже понятно любому второкласснику.
Улицы у нас некоторые переименовали, но мы по привычке нет-нет да зовем их по-старому — Третья, Восьмая... А вот Пятая Кожуховская, где во дворе наша школа, так и осталась Пятой, а Шестая — Шестой, а Седьмая — Седьмой. Все они упираются одним концом в Болото, а другим тянутся почти до метро. Длинные такие.
Но главная наша улица — Третья, а теперь — Трофимова, у нас на этой улице и кинотеатр есть. А называется он знаете как здорово? "Свобода", вот как. И сеансы для нас, малышни, каждое воскресенье в 9 утра, а билет стоит — гривенник, 10 копеек. Зал, конечно, всегда битком. Мультики показывают, или сказки про Аладдина, или что-нибудь про войну...
И еще на Трофимова чудесная библиотека есть. № 85. Детская. Книжки там одна другой интереснее, а дают зараз четыре штуки, не больше. Дают на месяц, а если раньше приносишь, содержание спрашивают, не верят, что так быстро прочел. Но я туда с первого класса хожу, у меня содержание больше не спрашивают, знают, что читать я люблю и читаю быстро. Мне иногда даже пять книжек дают. Вот.
Когда входишь в библиотеку, упираешься взглядом в плакат. Плакат на стенке висит. На плакате слова Максима Горького: "Всем хорошим во мне я обязан книгам". Конечно, всем хочется быть хорошими. Чтобы не ругали дома и в школе.
Писатель Горький наверняка умный. Но первая прочитанная книжка Горького мне не очень понравилась. Там один молодой товарищ Данко умудрился собственными руками свою грудь разорвать, вытащить из груди сердце и осветить им дорогу людям... Ну, знаете ли... Малоприятная история. В нее как-то не верится. Что тебе сердце — фонарь, что ли? Да и грудь разорвать... Это ж не рубаха... Короче, перемудрил писатель. Бывает. Но вот плакат правильный, я его на всю жизнь запомнил.
Библиотека у меня шла на первом месте, а кинотеатр только на втором. А бассейн — на третьем.
Все-таки каждый день, кроме выходных, по три километра кролем, брассом, дельфином и на спине делать — не шуточки. А футбол во дворе — шел вне конкуренции, потому что я еще не решил, кем хочу больше стать — футболистом или библиотекарем. А вот космонавтом я точно не хотел, у меня голова и на качелях кружилась. Не годился я в космонавты. Но это ничего страшного, у нас полкласса в сочинении написали, что космонавтами хотят. Этак на всех и ракет не хватит.
А еще у нас на Шестой Кожуховской — такие чудеса! — магазин самообслуживания открылся. Хозяйственный. Там разные порошки, щетки, мыло и прочая нужная чепуха продается. И в очереди теперь стоять не надо! Ходишь и сам с полки что надо берешь. А очередь — только в кассу. Ничего себе номер.
Раз меня туда мама за "Гигиеной" послала. "Гигиена" — это такая штука для мытья посуды. А у нас график на кухне висит — когда я, а когда сестренка посуду моет. И соблюдается он, между прочим, неукоснительно. Каждый день.
— Купи, — говорит мама, — две пачки "Гигиены". Вот тебе 30 копеек. 2 копейки сдачи принесешь.
Ну, нашел я на полочке эту "Гигиену", бросил две серые пачки в сетку, а очередь, вижу, в кассу длиннющая, человек сто. Или двадцать. Скучно стоять.
Тогда я для виду по залу еще покрутился, веники потрогал, масленки разные и с гордым видом мимо кассы, медленно так, на улицу и вышел. Умно сработал. Не скрывался, не прятался, не бежал. Солидно. Уметь надо.
А они чего — не смотрят? Кто у них что на выход понес? Авоська, сеточка моя, вся из дырок... Что я, "Гигиену" эту дурацкую по карманам прячу? Смотреть надо!
Иду и сам себя убеждаю: "28 копеек. За какую-то "Гигиену". Разве это правильно? Это же мороженое "Лакомка". Мама его очень любит. Или два эскимо — нам с сестренкой. Или вот дяде Симе можно папиросы "Беломор" в палатке купить. 25 копеек. Еще 5 копеек сдачи. Правда, могут мне не продать, скажут, маленький..."
Принес я домой "Гигиену", мама спрашивает:
— Так, хорошо, молодец. "Гигиену" вижу. А сдача где?
— Я, мама, сэкономил, знаешь... Я не заплатил, а так вынес. Бесшумно. Можно тебе "Лакомку" купить, если хочешь. Деньги — они вот...
Ну, тут такое началось, что и рассказывать не буду.
Короче, вернулся я в магазин. Независимо и гордо. В сетке все те же пачки с "Гигиеной". Вошел. Опять покрутился по залу с умным видом. Опять что-то на полках для вида повертел. И потом встал в кассу. Принес домой чек и 2 копейки сдачи.
И почему-то идти домой мне было значительно легче, чем в первый раз. В первый раз я, если честно, наше отделение милиции кругом обошел, хотя мимо него домой куда ближе.
Но окончательно честным человеком я стал чуть попозже. Вот как это случилось.
До третьего класса я занимался в бассейне у метро, туда и пешком дойти можно. А потом наш тренер поссорился с директором. Директор бассейна отказал тренеру в воде. И нам стало негде плавать.
Тренер у нас — заслуженный, а жена у него — красавица просто, индийский фильм отдыхает. Когда она появлялась у бортика, поневоле притормозишь...
Наш заслуженный тренер нашел воду в Люблино, а в Люблино из Кожухово — два автобуса в одну сторону, с пересадкой!
Билет в автобусе — пятачок. Четыре автобуса умножить на пять... 20 копеек пять раз в неделю, рубль на дорогу уходил... Кошмар. Но не это было плохо. 20 копеек мне исправно давали.
Есть после бассейна хотелось ужасно. До дома еще далеко... А мы уже стали плавать "пятерочку", да еще до воды началась всякая атлетика — легкая и тяжелая... Нас готовили в олимпийский резерв.
Булочка стоила 10 копеек, аппетитная, вкусная, мягкая калорийка из любой булочной. Квас из бочки на углу — 3 копейки, но лучше взять большую кружку за 6. Итого — 16.
Каждый день стоял мучительный выбор. Или четыре раза ехать зайцем и трястись, что вот сейчас войдет контролер и будет мучительно стыдно, но зато иметь после пяти километров в воде булку и квас, или... честно платить за билет и терпеть голод до дома.
Как говорится, шли годы, вернее, месяцы.
И вот однажды мне эти мучения надоели. Я просто обозлился на себя. Купил в автобусе билет и перестал сомневаться. И с тех самых люблинских пор всегда и всюду...
За все, товарищи, надо платить. Хуже нет, чем быть в жизни зайцем.
За бассейн, воду, душ, раздевалку, занятия, обучение, тренировки, соревнования в течение долгих пяти лет мы, к слову — ничего не платили. Вернее, платили 30 копеек ежегодных взносов в добровольное спортивное общество "Локомотив". Или в "Трудовые резервы"? Или в "Юный динамовец"?
Что-то записывать, делать заметки, вести дневник, пусть и забрасываемый надолго, мне нравилось с самого детства. Записные книжки в двухэтажном магазине на Восьмой, а теперь улице Петра Романова, я рассматривал с интересом. Однажды папа обратил внимание на эту деталь. Он сказал:
— У нас в порт частенько приезжает один писатель. Кажется, его зовут товарищ Гусейнов. Ходит в пиджаке, при галстуке. Курит трубку. Пахнет одеколоном. Что-то он там хочет про порт нашурупить. Вроде роман. Или повесть. Может, тебе с ним познакомиться? Получить пару умных советов? Может, ему какой помощник нужен?
Я решительно отказался. Не захотел знакомиться с товарищем Гусейновым. Стеснялся. Наверное, зря... Сейчас, может быть, тоже... одеколоном пах.
Наша учительница по русскому языку и литературе Софья Борисовна Каплан часто мне повторяла: "В твоих сочинениях, Васильев, много чего-то такого этакого... Странного. Какие-то у тебя охи и ахи... Ну, ты понимаешь, о чем я. Грамотность — 5. Содержание — 4″.
Я не понимал, но иллюзий про писательство — не испытывал.
Классе в восьмом написал рассказ. Из школьной жизни. И, кажется, о первой любви. Мама перепечатала его на машинке и, удивляясь, похвалила. На семейном совете было решено отослать рассказ в журнал "Юность".
Месяца через два пришел официальный ответ. Рассказ прочли, советовали продолжать, но печатать отказались "из-за отсутствия должной художественности".
Этот отказ я долго хранил, попутно выясняя, что это за художественность такая и с чем ее едят.
А записные книжки, новенькие, блокноты в клеточку мне продолжали дарить. На Новый год, например, или на день рождения.
Поход в книжный магазин всегда был для меня праздником. В нашем районе их было три — на Романова, на Трофимова и на Восточной улице, по дороге к знаменитому стадиону "Торпедо".
Теперь — ни одного не осталось.
Однажды мы с мамой в такую пургу в книжный шли, аж с ног сбивало... Зато купили книжку про путешествие Амундсена на полюс и про Канаду, где люди вольно жили в тайге и охотились на бобров. "Трое против дебрей" — вот как она называется. Назавтра их могло б и не быть, хорошие книги с полок исчезали в те годы быстро.
И газеты с самого детства стали моими хорошими знакомыми. Мама по сей день помнит, что подписывались мы рублей на 80. "Правда" стоила 7 рублей 20 копеек на год, "Комсомолка" — 6 рублей. Мы выписывали и ведомственный "Водный транспорт", он же "Мокрый", как шутили портовские. В нем была забавная рубрика — "Из матросского рундучка" — разные житейские истории, связанные с флотом. Одесский "Черноморец", популярную футбольную команду, газетчики называли "моряки". Печатали и про архангельский "Водник", тогда скромный клуб, игравший в хоккей с мячом.
Пару лет мы выписывали "Московскую правду", она мне запомнилась и понравилась необычной версткой, хотя такого слова я тогда, понятно, не знал. Как не знал и того, что именно в "Московской правде" прослужу целых пятнадцать лет и что именно она будет для меня родным домом, по сути, станет альма-матер моего сочинительства. "Веселые картинки", "Мурзилку", "Пионер", "Костер" — все эти детские журналы мы выписывали. Забавно думать, что мы выписывали "Костер" из Ленинграда именно тогда, когда в нем работал Сергей Довлатов.
Я и теперь часто навещаю Кожухово. Просто не могу иначе, скучаю. Иду вот по Пятой, и мне кажется, что все меня узнают и я вроде как всех идущих навстречу знаю.
Конечно, тут много нового. Появились, к примеру, железные Дон Кихот и Санчо Панса напротив Южного порта. Кто их там выставил, отчего? Что они там позабыли? Что символизируют? Сделано, кстати, с душой.
На Болоте давно вырос новый квартал, там хватает заборов — это на пустынном-то когда-то болоте, куда раньше как раз и уходили от всяких ограничений, от асфальта, от города... На месте фабрики "Восход" высится могучий "Сбербанк", а в самом порту почти вся территория сдана в аренду, это уже не порт, а, скорее, огромный склад. Хотя стоят краны, стоят арки управления порта, ходят по реке редкие одинокие баржи. Слово "портовской" исчезло из местного языка, оно больше не имеет значения.
И все же — по мне — Кожухово мало изменилось. Здесь все так же уютно и тихо, малолюдно на наших шести улицах и все так же разнообразны дворы, от тех, где строили пленные немцы, до тех, где нынешние архитекторы умело встроили новые башни в старинный пейзаж.
Вчера зашел в магазин за сигаретами.
— Не подорожали? — спрашиваю.
Продавщица, дама с жизненным опытом, заверила:
— Пока нет... Но что от них ждать? Подорожают. Берите больше.
— Раньше лучше жили? — уточняю, расплачиваясь.
— Уж это конечно. Не сравнить. Раньше хорошо жили. Жили-были...
— Ну, хорошо хоть были...
— Это верно. Есть что вспомнить-то...
И я тут же вспоминаю парикмахершу, мастера тополиного пуха, сетующую на жизнь на той же самой улице — пятьдесят лет назад.
Племянник вырос и спрашивает:
— Если в СССР большинству было так хорошо и спокойно, почему его в один миг развалили? Почему никто не протестовал? Почему никто не вступился?
— Может быть, — отвечаю, — большинство было не за СССР? Может быть, большинство было — не против?